По ком воют сирены - Александр Чернобук

Опершись руками о подоконник, резко прыгнул, хлопнул ладонями по потолку и мягко приземлился на узорчатый линолеум. Выглянул в окно. Там начинался новый день.

— Что день грядущий нам несет? — оптимистически гаркнул, любуясь восходящим солнцем, и начал за зарядку.

Размял кисти, затем локтевые суставы и занялся плечевым поясом. Махи симметричные, ассиметричные, вращения в одну сторону, в другу. Так, теперь шейные позвонки. Наклоны головы. Повороты. Вращения. Есть. Переходим на корпус. Так. Так. И вот так. Ниже. Таз. Так. Остались колени. Колени. Активно. В одну сторону. В другую. Теперь вращение вовнутрь. И еще раз пять в обратном направлении. Есть. Все. Размялся.

— Сны снами, а вот ты, — он снова погладил рубец шрама, — похоже, снова приготовил мне какую‑то гадость. К чему в этот раз ноешь?

Тихон быстро исполнил несколько атакующих движений руками и ногами, пытаясь забыть о боли.

— Ха–я-я–я-я! Ху–у-у–у! — руки и ноги рассекали воздух наработанными годами «двойками» и «тройками».

— Ф–у-у–у-х–х-х–у, — несколько раз шумно выдохнул, восстанавливая дыхание.

Сложился вдвое, обняв ладонями пятки, а лбом упершись в колени. Не помогало. Боль не уходила.

— Видимо, неприятности ждут конкретные. На что ты все‑таки намекаешь? Зря я тебя тогда забацал. Все понты эти авторитетные… Никакой боли, никаких последствий. Слушай теперь их… А если так…

Распрямившись, выполнил «колесо», «флягом» отпрыгнул к стене, стал на руки и, кряхтя от рези в животе, начал отжиматься, скользя ногами по обоям.

— Раз, два, три, ух ты, блин. Четыре, пять, шесть, вот зараза, семь, восемь. — Выступивший пот ручейками потек по лбу и начал напитывать волосы. — Девять, десять, одиннадцать, двенадцать…

— И это не помогает, — встав с рук на ноги, походил, похлопывая себя по голым бедрам. — М–да. Нинке б надо позвонить…

Посмотрел с сомнением на телефонный аппарат. Пожалуй, лучше не рисковать. Он вполне может прослушиваться. Позвонить с мобильного? То, что прослушивают номер его мобильного телефона, менее вероятно. Удовольствие, правда, не из дешевых, не всем по карману… Но определенный риск тоже есть… Посему не стоит испытывать лишний раз судьбу…

— Из автомата в городе позвоню. Давно пора. Уже несколько дней молчу. Пять или шесть? В любом случае, много. Как она там?

Олег разъехался ногами на шпагат и начал выполнять наклоны вперед, а мысли ушли дальше. «Позвонить надо обязательно. Жаль, заскочить нельзя. До конца операции это табу. Смирнов отчасти прав. Как она действительно столько лет живет со мной? Вернее сказать: «со мной номинально, а по факту‑то практически без меня». Не видит же неделями, а то и месяцами. С женитьбой не наезжает… Или намекает так аккуратно, что я даже не замечаю? Наверное, хочется ей».

— Ва–а-а–а, потягушечки, — Олег переплел пальцы за спиной на лопатках в замок, одна рука сверху вторая снизу.

«Любит, скорее всего, очень. Хотя за что? Непонятно. Если опустить физиологию, конечно. Вокруг у всех дорогущие машины, дачи, квартиры в два–три уровня. Прибамбасы всякие. Брюлики, золотишко. Цацки всякие. А у нас? Квартира–клетка. Старенькая «восьмерка». Из побрякушек? Что‑то смутно помнится… Подарил, кажется, пару колечек за восемь лет. И все. Кстати, правда, восемь или семь лет мы вместе?».

— У–у-у–у. Хорошо. — Тихон поменял руки местами, с наслаждением ощущая, как тянутся мышцы.

«И это при всех моих регалиях, наградах, орденах–медалях и грамотах «За отличную службу». Увы. Не заботится о спецах государство. Вот и шакалят офицеры, где и как возможно, как этот браток во сне сказал. Практически все. Обидно за них, за государство, за себя, в конце концов. Кто‑то умный сказал: «Если человек, обладающий реальной властью, получает мизерное вознаграждение за свой труд — он потенциальный преступник». Это закон. Правило».

— Но в каждом правиле должны быть исключения. — Олег кувырком ушел со шпагата и выпрыгнул из положения сидя ногой вперед и максимально вверх. Подошел к зеркалу, подмигнул отражению. — Если ради денег надо идти на сделку с совестью, мы на них плюнем. Не стоят они того. Есть небольшие честные приработки, которые позволяют сводить концы с концами, и остановимся на этом до того заветного случая, когда улыбнется удача. Пока в благодарность кто‑то не предложит миллион двести тысяч долларов.

Походил по комнате, восстанавливая дыхание и прислушиваясь к организму.

— М–да. — Ни физические упражнения, ни лирические мысли боль отогнать не смогли.

— Это предупреждение. Большая гадость готовится. У нормальных людей травмированные места ноют к перемене погоды, а у тебя…. Впрочем, нормальные люди и раны получают естественным путем, а не вгоняют собственноручно «шагеры» в живот по самую рукоятку, — резюмировал Тихон, потер ладонью шрам и решил прибегнуть к последнему средству.

Он сел в позу «лотоса», закрыл глаза, расположил руки на коленях ладонями вверх и начал «слушать» дыхание. Вдох, выдох, вдох, выдох. Мерное дыхание. Больше ничего вокруг нет. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Полная пустота вокруг. Вдох, выдох. Сознание начало расширяться. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Больше, больше, больше…

Подполковник Зубков Виктор Степанович сидел в приемной и злился. Злость, с одной стороны, была абстрактная — он злился на все сразу, что можно выразить одним емким словом — «жизнь». И в тоже время его злость была направлена на вполне конкретные раздражители, которые собственно и мешали ему жить.

К таковым раздражителям относилось: похмельная дрожь в руках, сухость во рту, стрекочущая на машинке секретарша — старший сержант Журавлева Татьяна Ильинична, медная табличка на двери кабинета с фамилией непосредственного начальника полковника Бельца С. К. прямо перед глазами, плохо начищенные форменные ботинки, которые он поленился утром протереть щеткой и теперь стыдливо прятал под креслом, неудобно поджимая ноги, солнечный луч, который попадал ему прямо в глаза. И еще многое, многое, многое…

Однако другие раздражали, не воспринимаемые глазами или иными человеческими органами, доставляли подполковнику гораздо больший дискомфорт. Их было не так много, но поделать с ними Виктор Степанович ничего не мог. Если от противного солнечного луча можно было заслониться, то от назойливых мыслей никакие телодвижения не спасали. И били они Виктора Степановича по самому больному.

«Как он, боевой летчик, орденоносец, докатился к сорока годам до такого? Бывший, давно уже бывший боевой летчик. Сейчас он просто сильно пьющий заместитель командира части. Истребительного полка. Заместитель Сергея Карловича. Сереги, с которым вместе начинали службу. После выпуска из училища что творили… Два молодых сокола… Эх, вспоминать горько… А теперь? Он большой человек, при власти и при деньгах, а ты просто мелкий пьяница. Даром что подполковник. Впрочем, это пока подполковник. Серега столько раз предупреждал… А сейчас может, действительно, выгнать. Имеет полное право. Вопрос стал ребром. Вызвал и приказал принести тысячу долларов. Если не хочешь, дорогой друг, вылететь на гражданку с волчьим билетом, неси капусту. Вот так вот. Сам, правда, виноват. Задвинул немного летных комбезов налево. Но ведь все пропил же сразу. До копейки. Откуда теперь деньги взять? Е–е-е–е-е–е».

На вздох обернулась старший сержант Татьяна и, перестав стучать по клавишам наградила подполковника сочувственный взглядом:

— Виктор Степанович, может, поправитесь? Чего мучиться? — кивнула на шкаф, в котором был устроен на средней полке минибарчик, где находилось все необходимое для подобных случаев со здоровьем.

— Нет, буду терпеть, — помотал отрицательно головой Зубков, не столько для нее, сколько убеждая себя. — Нельзя. От шефа выйду, тогда уж…

— Как знаете, — не стала уговаривать его Журавлева.

— Скоро он уже меня примет? — попробовал отвлечься Зубков от мучившей его жажды и не менее беспокоивших неприятных мыслей.

— Сказал, ждать. Вызовет, — пожала плечами сержант–секретарь и вновь забарабанила пулеметной дробью на своей печатной машинке.

— Значит, будем ждать, — невесело согласился подполковник.

Отвлечься не получилось. Голова продолжала гудеть, в горле першило, руки тряслись, а мысли вернулись к тому же камню преткновения.

«Ну, ведь мог же не требовать с меня эти бабки? Сам как сыр в масле катается, все у него в ажуре, а у меня дома шаром покати. Знает же, как я живу. Однокашник хренов. Еще и три дня срока дал. Ни больше, ни меньше, три дня, и все. Вынь деньги и положи. И сейчас специально маринует в предбаннике, воспитывает, словно знает, что вместо тысячи долларов принес всего шестьсот. Все заначки выгреб, занял триста и то больше не смог наскрести. Валька, жена еще истерику закатила, не носи, не носи. Обещала какие‑то меры принять. Дура! Попробуй, не отнеси! А ну как, правда, без армии останусь. Что делать тогда? Здесь хоть на сто граммов и на бутерброд с маргарином каждый день, что‑то можно замутить».