Меч императора Нерона - Михаил Иманов

— У тебя было много любовников, я знаю, и всех ты одаривала одинаковой любовью. Не понимаю, почему тебя никто не убил из ревности. Не понимаю!

Ее веки дрогнули, когда она произнесла:

— Но меня никто не любил.

— Тебя никто не любил?! — вскричал он с удивлением и возмущением одновременно.

— Нет.

— А твой брат Гай? Ты же сама говорила, ты боялась, что он убьет тебя.

Она усмехнулась грустно:

— Ты не знал моего брата Гая. Чтобы убить, ему не нужно было ни любить, ни ненавидеть, он просто любил убивать.

Никию хотелось крикнуть, что он, он любит ее. Никто не любил, а он любит, но, взглянув еще раз на ее бес-страстное лицо, он промолчал. Нагнулся, чтобы поднять меч, все еще лежавший на полу у ложа. Но лишь только пальцы его коснулись ножен, она спросила:

— Ты что?

— Ничего,— ответил он и осторожно подсунул меч под ложе,— у меня погнулась застежка на сандалии.

— Калигула! — произнесла она, и в какой-то миг Никию показалось, что она сошла с ума.

Он поднялся, тревожно посмотрел на нее:

— Я не понял. Что ты сказала, Агриппина?

— Так прозвали моего брата, Гая. Наш отец, Германик, с детства таскал его по военным лагерям. Калигула — сапожок. Ты сказал про застежку сандалия, а я вспомнила о прозвище, которое дали моему брату солдаты. И еще потому, что ты похож на него.

— Я? Я похож на него? Чем же? — воскликнул Никий с неожиданной злобой и вдруг добавил (не хотел, не хотел говорить, вырвалось само): — Разве я люблю убивать?

— Любишь,— проговорила она уверенно и спокойно,— но еще сам не знаешь об этом.

— Ты!.. Ты...— Он тряс кулаками с искаженным злобой лицом.

Она ответила вяло, даже не пошевелившись:

— Я не вижу в этом ничего страшного, Никий. Ты полюбишь, когда попробуешь по-настоящему. Убивать так же сладко, как любить. Вот и меня ты полюбил, попробовав...

Никий всплеснул руками и, не отвечая, выбежал из комнаты.

Глава двадцать вторая

Нерон говорил, стоя у окна и оглядывая площадь перед дворцом в просвет занавесей:

— Не представляешь, Никий, как я жалею, что меня не будет рядом. Такое зрелище можно увидеть раз в жизни. Не каждый день тебя убивают.— Он повернулся к рядом стоящему Никию и добавил: — Нет, два раза. Ты меня понимаешь?

Никий вежливо улыбнулся:

— Не очень, принцепс.

Лицо Нерона приняло загадочное выражение. Он сделал паузу и наконец пояснил:

— Сегодня я мог бы видеть, как меня убивают. Это первый раз. А второй будет тогда, когда меня станут убивать по-настоящему. Как ты думаешь, я успею все это как следует рассмотреть? Может быть, еще скажу что-нибудь для истории, как император Юлий. А? Как ты думаешь?

— О принцепс! — с деланным возмущением начал было Никий, но Нерон не дал ему говорить.

— Впрочем,— рассудительно заявил он,— не всем так везет, как императору Юлию. Он видел своих убийц и еще успел поговорить с ними. А вот Гай Калигула не успел, ведь его ударили ножом сзади. Говорят, он умер едва ли не мгновенно. Или Тиберий: Калигула с Макроном задушили его подушкой. Он был так слаб, что вряд ли что-нибудь успел понять. Главное, не мог видеть, как его убивают: мешала подушка. Глупо принимать смерть, глядя в какую-то подушку. Вот скажи мне, Никий, зачем жить императором, чтобы в конце так неинтересно умереть?

— О принцепс! — снова воскликнул Никий.— Твои блистательные дни...

— Мои блистательные дни,— передразнил его Нерон.— Ты становишься заурядным придворным, Никий, это меня печалит.— Он сделал грустное лицо,— Актер не должен повторяться, даже если он играет одну и ту же роль.

— Я только хотел сказать...

Но Нерон снова перебил Никия. Он улыбнулся, потрепал его по плечу и сказал, указав глазами в сторону площади:

— Я надеюсь, сегодня ты блистательно сыграешь свою роль, тем более что ты играешь меня, императора Рима. Я переживаю за тебя подобно учителю актерского мастерства, впервые выпускающему ученика на сцену.— Он воздел правую руку вверх и высокопарно произнес: — Помни, я буду наблюдать за тобой, твоя игра должна доставить мне удовольствие. Думать об удовольствии зрителя, а не о славе — вот девиз великого актера.

— Я буду играть так,— в тон ему ответил Никий,— чтобы не посрамить великого учителя!

Его ответ понравился императору. Лицо его выразило самодовольство. Он снова посмотрел в просвет занавесок на площадь и, не оборачиваясь, сказал:

— Декорации расставлены — носилки поданы. Иди, Никий, и возвращайся со славой.

Никий низко поклонился полусогнутой спине Нерона, пошел прочь, деревянно ступая плохо слушающимися ногами. Чем ближе он подходил к выходу на площадь, тем сильнее его била дрожь. Он ощутил ее еще сегодня утром, лишь только открыл глаза. Сначала она никак внешне не проявлялась, но потом вышла наружу сначала в ноги, а теперь и в руки. Он остановился, вытянул руки ладонями вверх — пальцы заметно подергивались. «Нерон прав,— подумал он — я в самом деле как актер, впервые выходящий на сцену». Держа голову прямо, он быстрыми шагами устремился из дворца. Сбежал по лестнице, покосившись в сторону окна, за которым стоял Нерон, и торопливо подошел к императорским носилкам. Открыл дверцу, заглянул внутрь.

Носилки были пусты. Справа, на полочке у кресла, лежал нож, средних размеров, обоюдоострый, с удобной ручкой. Никий сам положил его сюда, когда носилки стояли еще во дворе. Он сделал вид, что разговаривает с императором, сидящим внутри: повел рукой, улыбнулся, покачал головой. Все движения и улыбка выходили замороженными — если бы это происходило на сцене, публика, наверное, со свистом прогнала бы его прочь. Но это происходило не на сцене, да и публика находилась далековато.

Толпа зевак, пришедшая поглазеть на выезд императора, стояла за шеренгой преторианских гвардейцев шагах в пятидесяти от Никия. Он снова посмотрел в полуоткрытую дверцу на пустое пространство носилок и вежливо кивнул, словно отвечая на слова императора. Опять нетерпеливо покосился на толпу за шеренгой преторианцев и — увидел...

Высокий мужчина в тоге подошел к центуриону (это был все тот же Палибий) и что-то сказал ему, указывая на императорские носилки рукой, в которой был зажат свиток. Никий узнал Онисима, и все внутри его замерло. Ему следовало опять обратиться к пустому пространству носилок, чтобы все виделось естественно, но он не мог заставить себя: смотрел на Онисима во все глаза, не в силах пошевелиться.

Онисим, впрочем, ничего не мог заметить — он что-то говорил Палибию, уже размахивая руками, тот отвечал тем же, и разговор их делался все горячее.

Чтобы взять себя в руки, Никий перевел глаза на окно, за которым стоял Нерон, вспомнил: «чтобы не посрамить великого учителя...», глубоко вздохнул и, поймав взгляд Палибия, чуть сдавленно крикнул:

— Пропусти его, Палибий!

Палибий смотрел на него нерешительно, и тогда, не в силах заставить себя прокричать еще что-либо, Никий просто вяло махнул рукой.

Но этого взмаха оказалось достаточно. Палибий (насколько мог рассмотреть Никий с такого расстояния) что-то проворчал недовольно и отрывистым жестом указал Онисиму на носилки. Онисим стал приближаться.

Шел он медленно, ступал неровно, смотрел себе под ноги. Тога сидела на нем мешковато, и Никию все казалось, что тот запутается наконец в длинном одеянии, споткнется и упадет. Кто бы знал, как этого желал Никий!

Но Онисим, хотя и ступал неровно, все-таки не споткнулся, и вот уже Никий увидел его напряженное лицо с тяжелыми скулами. Одну руку он держал прижатой к телу — наверное, там и был спрятан меч,— а другой, в которой зажал свиток, он широко размахивал.

Когда Онисиму до носилок осталось не больше десяти шагов, Никий плотно прикрыл дверцу, быстро зашел с другой стороны и, пригнувшись, юркнул внутрь. Противоположная дверца носилок была им предусмотрительно открыта. Взял нож с полочки, сжал рукоятку так, что заломило пальцы; сердце тяжело и гулко стучало в груди.

Сидел, напрягшись и не чувствуя ног, прижав нож к бедру. За занавесками показалась тень — показалась, исчезла и показалась снова. Онисим почему-то медлил. Никий чувствовал, что еще несколько мгновений, и он не выдержит, бросится наружу. Но тут дверца отворилась и Онисим втиснулся внутрь так стремительно (почти броском), что едва не навалился на Никия. Тот отпрянул назад, округлившимися глазами глядя в лицо Онисима, казалось, искаженное безумием. Рука Онисима с коротким мечом была отведена назад, готовая к удару. Он обвел быстрым взглядом внутренность носилок и, не увидев того, кого ожидал увидеть, вдруг поднял голову и отчаянно простонал. Стон походил на рев раненого зверя. Его морщинистая шея обнажилась, острый кадык дернулся вверх и вниз.

И Никий ударил его что было сил в обнажившуюся шею, провел лезвием справа налево, как учил его Онисим. Кровь брызнула фонтаном, Никий ощутил ее жаркую влагу на своем лице, выпустил нож, отпрянул назад, вдавился в стенку носилок. А Онисим повалился на него, уткнувшись головой в колени Никия.