Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Militaries philosophies жаловались, что значение подобных случаев преувеличивалось и раздувалось, что в этом не было никакого культурного понимания америндских традиций и людей. В отличие от широко распространенных убеждений в метрополии, писал Закари де Бонвиль, американские индейцы «не insen-sibles [бесчувственны] от природы» в физическом или нравственном смысле. Чтобы доказать свое утверждение, Бонвиль поделился рядом практик и качеств американских индейцев, стремясь предложить своим читателям из метрополии и короне более культурно обусловленную интерпретацию. «Антропография американцев не настолько значима», – писал он. Женщины и дети систематически оставались в живых, и ритуал не имел «никакой иной причины, кроме как посвятить пленников богу войны. Это Te Deum дикарей, и каждый человек, участвующий в церемонии, чаще всего получал менее половины унции плоти в качестве порции» [Bonneville 1771:48]. Как Рувре в отношении свободных цветных жителей Сен-Доминго, Бонвиль показал физическое и моральное превосходство американских индейцев, которые «не чрезмерно sensibles, как европейцы, и вовсе не развращены сексуально; они верят, что мужчина может лишиться своей мощи, если будет часто заниматься сексом» [Ibid.: 42–43]. Антуан-Жозеф Пернети (1716–1796), натуралист и компаньон Бугенвиля в путешествиях, также говорил о sensibilité американских индейцев, которую он считал более гармоничной, в отличие от европейской. У первых он видел «чувства гуманного, щедрого сердца, чувства истинного благородства. В наших я вижу лишь вульгарный образ, испорченный тщеславием или алчностью» [Pernety 1770: 105].
Некоторые французские офицеры в метрополии демонстрировали ограниченность своей гуманности во время Войны за независимость США, не проявляя никаких эмоций по отношению к рабству. В Ньюпорте Рошамбо и его люди приобрели рабов в качестве домашней обслуги, заменив белых слуг, которых они могли нанять на Европейском континенте. Кревкёр утверждал, что в Йорктауне «негры, которые не были востребованы у своих хозяев, нашли новых среди французов, и мы собрали настоящий урожай [moisson] домашней прислуги. Те из нас, у кого не было слуг, были очень счастливы заполучить их за бесценок» [Crevecoeur 1972: 64].
Однако участие в битвах совместно с американскими и французскими колониальными рабами и свободными цветными людьми стало опытом, который глубоко повлиял на некоторых офицеров и, вероятно, сыграл роль в их поддержании отмены рабства. Американские и британские силы нанимали афроамериканцев в свои ряды. Британцы привлекали афроамериканцев для службы вплоть до окончания войны, когда низкая укомплектованность вынудила обучить новых рекрутов для боевых подразделений. Американская армия привлекла больше афроамериканцев: по оценке барона Людвига фон Клозена, они составляли около четверти всех солдат[255]. Шассеры-добровольцы из Сен-Доминго доблестно сражались вместе с армией метрополии, хотя их служба почти для всех них привела к смерти или принудительному призыву [Garrigus 1992: 109–125].
Хотя сложно проследить причинно-следственную связь между расовым смешением на войне и движением против рабства, статистика, например о количестве членов Общества друзей чернокожих (Socidte des amis des noirs), основанного в 1788 году во Франции под руководством Жака Бриссо, проливает свет на этот вопрос. Общество основало 95 человек, из которых % и А соответственно были офицерами армии или флота. Из этих военных треть сражалась в Войне за независимость США и входила в Общество Цинциннати. Лоран Жан-Франсуа, граф де Трюге (1752–1839), сражался в военно-морских силах д’Эстена и лично видел храбрость шассеров-добровольцев в таких событиях, как осада Саванны (1779). Позже он стал морским министром в эпоху Директории и работал над отменой рабства в Сен-Доминго и основанием школы возле Парижа для чернокожих и детей смешанной расы. Он также стал самым смелым и яростным сторонником сохранения политики отмены, когда Наполеон в 1802 году захотел восстановить рабство. Трюге боролся с неприкрытым расизмом Наполеона с позиций гуманности и человеческого равенства, но, увы, не добился успеха.
Гуманность и новый героизм
Подсчитать количество гуманных поступков в военной сфере на протяжении XVIII века невозможно, в силу чего сложно сказать, в какой степени подобные действия были нормой. Также в военной политике отсутствуют линейная траектория между гуманностью и чувствительностью. После ухода Сен-Жермена военные министры продолжили работать над созданием справедливой системы преступлений и наказаний и справедливым упорядоченным выполнением последних. Тем не менее указ от 1786 года формально узаконил суровый список наказаний: 50 ударов боковой стороной сабли для любого, кто знал о плане побега, но не рассказал командирам; порка; вырезание буквы D на коже предводителя группы дезертиров; отрубание рук и повешение для любого, кто перешел на сторону врага. На боевом фронте и в походах царствовали беспричинная жестокость и нарушение прав человека. Шарль-Симон Фавар эмоционально описывал резню во Фландрии, когда участвовал в походе с армией Морица Саксонского. Третий герцог де Ришельё заработал себе прозвище «отец-мародер» за невероятные разрушения, которые он и его солдаты оставили в Германии в ходе Семилетней войны, разорив города, например Целле, где были убиты все дети в местном приюте [Starkey 2003: 94]. Мародерство было распространенной практикой, как и изнасилование, которое некоторые офицеры считали следованием природе человека, а не ее нарушением. Даже якобы просвещенные militaries philosophies, например Тюрпен де Криссе, использовали привычное оправдание, что жертвы являются добровольными участницами изнасилования [Ibid.: 97]. Законы против изнасилований существовали, но их соблюдение было в лучшем случае сомнительным. Если тело мужчины в военном пространстве становилось все более неприкосновенным, нельзя сказать того же о теле женщины. Понятия гуманности и sensibilité были чудовищно ограниченными.
И все же на протяжении века вопросы humanite и sensibilité становились все более политическими. Они вызвали во второй половине XVIII века во Франции споры о патриотизме, героизме, гражданстве и правах. Военный гуманитаризм, как говорилось в мемуарах Фовиля, представлял новый тип патриотизма: не мужественную спартанскую готовность умереть за короля и страну, а сострадание, чувствительность и взаимное уважение талантов, положения и чувств тех, с кем солдат разделял задачу по защите страны. Реформаторы все чаще признавали в теории и на практике, что все воины заслуживают признания и поощрения и что патриотизм и героизм существуют во всех чинах и социальных классах
