Пламя Десяти - Рия Райд

пытаясь привязать к себе, сделать своим союзником, чтобы получить доступ к землям и наследству Понтешен. С самого первого дня, когда ты очнулась в Диких лесах, Деванширский знал, кто ты такая, и не говорил тебе. Он игрался с тобой как с марионеткой, дергая за ниточки. И помня об этом, ты все еще пытаешься его защищать…

Слезы стекали по щекам и жгли кожу. Самым страшным было то, что Кристиан знал только половину правды. Я могла продолжить его список. Андрей Деванширский убил Рейнира Триведди. Он отдал приказ открыть огонь по Кериоту, в результате чего погибла моя семья и еще тысячи ни в чем не повинных людей. Чтобы достичь своих целей, Андрей не брезговал не только использовать меня, но и играть на чувствах мисс Бренвелл.

Кристиан не знал этого, не подозревал, что все было куда страшнее, и потому я сидела перед ним, искусывая губы до крови, и молчала. Иногда мне казалось, что я ненавидела Андрея даже сильнее, чем он, но одновременно с этим мое сердце сжималось от совсем другого чувства. Я полагала, что, начав просматривать воспоминания Андрея, смогу возненавидеть его еще больше и эта ненависть выжжет все остальное. В глубине души я надеялась, что, перевернув его сознание вверх дном, вскрою всю гниль, мерзость, бесчеловечность, которые окончательно убьют те крохи сочувствия, привязанности и желания, что тлели внутри меня как горячие угли.

Кристиан молчал. Он продолжал мерить шагами комнату, и в какой-то момент мне даже показалось, что он про меня забыл.

– Теперь Конгресс будет искать тебя еще более рьяно, – в итоге констатировал Кристиан, подняв на меня покрасневшие от усталости глаза. – Ты все еще на Тальясе?

– Да.

– Оставайся там и ничего не предпринимай до моих указаний, – приказал он тоном, не терпящим возражений. – Я постараюсь разузнать о планах Конгресса. Тогда подумаем, что можно сделать.

– Спасибо, – почти беззвучно прошептала я. – Спасибо, что продолжаешь помогать мне.

– У меня нет выбора, Мария, – поморщившись, заметил он, – мы в одной лодке. К моему огромному огорчению…

Небрежный взмах руки означал, чтобы я убиралась прочь. Перед тем как я вышла из его головы, Кристиан обронил лишь одну фразу:

– Не могу представить ничего более унизительного и жалкого, чем твоя любовь к нему.

* * *

Еще одна страшная правда помимо того, что я была готова на многое ради Андрея, заключалась в том, что я не могла перестать о нем думать. После смерти Марка и событий на Бастефорской площади мои мысли возвращались к нему особенно часто. Жизнь на Тальясе по-прежнему казалась мне искусственной, словно все происходило во сне или бреду, и лишь разрывающие сознание крики, заливающая эшафот кровь Крамеров и Андрей, пытающийся прорваться через силовое поле, оставались реальностью. Эти эпизоды мелькали в голове один за другим, будто кто-по поставил их на автоматическую перемотку.

Они даже заглушали страх. Теперь, когда Конгрессу было наверняка известно, что я жива, мои дни на свободе были сочтены. Но даже это казалось менее реальным, чем опустошающая боль Марка и ледяной, панический ужас, накрывший меня на Бастефорской площади.

Перемирие между повстанцами и Диспенсерами было расторгнуто сразу после казни Крамеров. По итогам временных переговоров из трехсот восемнадцати юрисдикций нынешней Кристанской империи Диспенсеров официально поддержали двести двадцать шесть династий. Остальные девяносто две семьи выбрали сторону повстанцев.

Я впервые связалась с Андреем спустя почти два месяца после того, как мы расстались в Диких лесах. Это случилось примерно через сутки после нашего разговора с Кристианом, и я убеждала себя, что это необходимость – единственный и последний шанс объясниться перед тем, как разгорающаяся война и последствия последних месяцев сойдут лавиной и уничтожат нас вместе с остатками хрупкого мира.

Когда я оказалась в его комнате в Диких лесах, сердце предательски забилось где-то в горле. Последний раз я была здесь вживую в ночь после празднования Дня Десяти. Тогда мне казалось, что мир остановился, замер, перестал существовать совсем. Был только Андрей и его требовательные и в то же время нежные прикосновения, наше сбивчивое дыхание, тела, сплетенные воедино, его растрепанные мягкие волосы, в которые мне так нравилось запускать пальцы, когда его губы в неумолимой жажде находили мою шею, ключицы и грудь. Все было таким реальным – ощущение его тела во мне; его руки, прижимающие меня к себе и блуждающие по моей спине, когда я выгибалась ему навстречу; его губы, что ловили каждый мой стон, глаза, сияющие в ночном свете такой нежностью, желанием и в то же время обреченностью, что это почти причиняло боль. «Ты только моя, ты слышишь? Моя, моя, моя», – повторял он снова и снова, будто минута промедления могла стоить нам жизни. Он сжимал мои запястья так сильно, что наутро я удивилась, когда не заметила на них синяков.

Все происходило будто вчера и тысячу лет назад одновременно. Наша близость была пугающе реальной и в то же время далекой, как и сам Андрей, что стоял у окна спиной ко мне и не шевелился. Я заметила лишь, как выпрямилась его спина и слегка дрогнули плечи, когда он почувствовал, что что-то не так. Кристиан как-то описал мне, что ощутил, когда я впервые вторглась в его разум. По его словам, это было похоже на слежку – пропадало чувство безопасности, и ты понимал, что не один, даже если кругом не было ни тени.

– Наверное, я должен сказать, что оно того стоило, – приглушенно сказал Андрей. Он обернулся, и его губы тронула пустая, страшная улыбка. – Два месяца поисков, суд, казнь Марка. Все это стоило того, чтобы увидеть тебя снова. Чтобы ты наконец снизошла до того, чтобы поговорить со мной.

Я почему-то представила, как его слова оборачиваются кинжалами и летят в меня, оставляя на теле длинные кровавые порезы. Я ощущала их именно так. Андрей смотрел на меня пристально и тяжело, словно пытался разглядеть истину за миражом, что я посылала ему в сознание. Он видел меня такой же, какой я показывалась Марку и какой он меня помнил, – с длинными, неостриженными волосами и не тронутым увечьями лицом. Он наверняка подумал, что для человека, которому желала смерти половина галактики и которого преследовали войска Конгресса, я выглядела вполне неплохо.

Сам же Андрей походил на тень себя прежнего. Его лицо осунулось и посерело, щеки и подбородок покрылись щетиной, губы потрескались от сухости, а круги под глазами выделялись черными полумесяцами. Внешний вид Андрея оказался для меня еще более болезненным, чем его озлобленные, пропитанные скорбью слова. Смерть Марка забрала часть его души. Находясь в его сознании, я чувствовала это особенно остро.

– Должно быть, оно того стоило, – еле слышно повторил Андрей.

Я решила начать с правды.

– Я бы и сейчас не стояла здесь, не будь в этом необходимости.

– Не сомневаюсь, – сказал он. – Готов спорить, ты здесь по указке Диспенсера. Ты ведь теперь с ним? Это он послал тебя сюда на переговоры? Чему обязан такой честью, ваша светлость?

Его взгляд стал острым, ожесточенным и безжалостным, а голос сочился ядом. Я почему-то ожидала другого приема. Думала, Андрей будет настолько потрясен, разбит и уничтожен событиями последних дней, что у него не останется сил ни на злость, ни на презрение.

– Не смей говорить со мной так! – процедила я. – У тебя больше нет надо