Уроки химии - Бонни Гармус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Извиняюсь за вторжение. – Гарриет открыла своим ключом дверь черного хода. – Тут телефонные звонки перечислены. Забыла оставить у аппарата.
Бросив перед Элизабет листок с именами, она собралась уходить.
– Гарриет… – окликнула ее Элизабет, просматривая список. – А это еще кто – преподобный из Первой пресвитерианской?
У Мадлен зашевелился пушок на руках.
– Он вроде какой-то церковный бизнес продвигает. Мадлен спрашивал. Наверно, списки обзвона перепутал. Но я-то в первую очередь хотела тебе вот это показать. – Она постучала пальцем по списку. – «Лос-Анджелес таймс».
– Оттуда мне и рабочий телефон обрывали, – сказала Элизабет. – Интервью просят.
– Интервью!
– Ты опять в газету попадешь? – забеспокоилась Мадлен.
Это издание дважды пропечатало их семью: вначале – когда умер ее отец, а потом – когда отцовское надгробье разбила шальная пуля. Не слишком почетные достижения.
– Нет, Мэд, – сказала Элизабет. – Человек, который хочет взять у меня интервью, очень далек от науки – он пишет для женской колонки. Уже сказал мне, что беседовать о химии ему неинтересно – только о кухне. Явно не понимает, что одно неотделимо от другого. А кроме того, подозреваю, он будет выспрашивать насчет нашей семьи, но тут ему ничего не светит.
– А почему? – спросила Мадлен. – Разве у нас семья какая-то не такая?
Под столом поднял голову Шесть-Тридцать. Он терпеть не мог, когда Мадлен начинала подозревать, будто у них семья с какими-то изъянами. Что же до Нефертити и прочих, это не просто девчачьи фантазии: в одном важном смысле тут ошибки не было: все люди и впрямь произошли от одного предка. Как не стыдно учительнице этого не знать? Это же каждая собака знает, и он в том числе. Кстати, если кому интересно, он недавно выучил новое слово: «дневник». Так называется место, куда человек записывает всякие гадости про своих родных и знакомых, а сам молит Бога, чтобы это не попалось им на глаза. Включая «дневник», он усвоил шестьсот сорок восемь слов.
– Утром увидимся, – попрощалась Гарриет и хлопнула дверью.
– Разве у нас семья какая-то не такая? – повторила Мадлен.
– Обычная, – резко бросила Элизабет. – Шесть-Тридцать, помоги мне с вытяжкой. Хочу попробовать мыть посуду с помощью паров углеводородов.
– Расскажи мне про папу.
– Солнышко, я тебе уже все рассказала. – Ее лицо вдруг осветилось теплотой. – Это был блистательный, честный, любящий человек. Прекрасный гребец и талантливый химик. Высокий, сероглазый, как ты, и очень большерукий. Родители его погибли в трагической железнодорожной аварии, а тетя врезалась в дерево. Его определили в воспитательный дом для мальчиков, где…
Она помолчала, заново прокручивая в голове все стадии эксперимента с мытьем посуды; кромка ее синего с белым клетчатого платья покачивалась у щиколоток.
– Сделай одолжение, Мэд, надень вот эту кислородную маску. А ты, Шесть-Тридцать, подойди ко мне: тебе самому с защитными очками не справиться. Вот так. – Она у всех троих проверила ремешки. – Ну вот, потом твой папа поступил в Кембриджский университет, где…
– Воспитательный дом, – неразборчиво пробубнила Мадлен сквозь маску.
– Мы с тобой об этом не раз говорили, зайка. Про тот приют я почти ничего не знаю. Папа не любил его вспоминать. Это было личное.
– Личное? Или шекретное? – уточнила Мадлен из-под маски.
– Личное, – твердо ответила ей мать. – Порой с человеком случаются неприятности. Это факт жизни. А про тот приют папа не рассказывал – подозреваю, что рассуждал он так: зачем копаться в прошлом, если этим ничего не изменишь? Папа рос без семьи, без родителей, которые могли бы его поддержать, без защиты, без любви, на которые вправе рассчитывать любой ребенок. Но он выстоял. Зачастую лучший способ победить беду, – продолжала Элизабет, нащупывая карандаш, – это перевернуть ее вверх тормашками, чтобы с ней совладать, превратить ее в свою силу. С бедами надо бороться.
Мадлен растревожил ее тон: Элизабет заговорила по-военному.
– А с тобой, мама, приключались беды? – попыталась спросить Мадлен. – Кроме папиной смерти?
Но посудомоечный эксперимент был в полном разгаре, и вопросы ее заглушил кокон маски и телефонный звонок.
– Да, Уолтер, – в следующий миг ответила Элизабет.
– Надеюсь, я не помешал?..
– Нет-нет, – сказала она, хотя из телефонной трубки до него наверняка доносилось странное жужжанье. – Чем могу быть полезна?
– Вообще-то, у меня две темы. Первая – это родословное древо. Тут сам черт ногу сломит…
– Вот-вот, – согласилась она. – Нас прямо заколодило.
– Нас тоже, – уныло сказал он. – Она, кажется, догадалась, что я развесил по веткам полностью вымышленные имена. Ты тоже так поступила?
– Нет, – ответила Элизабет. – Мэд ошиблась в расчетах.
Уолтер в недоумении замолчал.
– На завтра меня вызывает Мадфорд, – продолжала она. – Между прочим, ты, вероятно, еще не знаешь, но на будущий учебный год обеих наших девочек опять зачислили в ее класс. Она будет учить первоклашек. «Учить» – в ироническом смысле. Я уже подала жалобу.
– Господи, – вздохнул он.
– А вторая тема, Уолтер?
– Вторая тема – Фил. Он… мм… он недоволен.
– Я тоже, – сказала Элизабет. – Как вообще он пролез на пост исполнительного директора? Ни дальновидности, ни организаторских способностей, ни воспитания. А как обращается с женщинами? Позор.
– Да уж, – протянул Уолтер, а сам вспомнил, как пару недель назад, при обсуждении кулинарной программы Элизабет, Лебенсмаль буквально плюнул ему в лицо. – Согласен: характер у него еще тот.
– Это не характер, Уолтер. Это деградация. Я собираюсь подать на него жалобу в совет директоров.
Уолтер покачал головой. Опять она за свое – жалобы строчить.
– Элизабет, Фил сам – в совете директоров.
– Ну, кто-то же должен поднять вопрос о его поведении.
– Смею предположить… – со вздохом начал Уолтер, – смею предположить, тебе уже известно, что мир кишит такими Филами. Самое разумное – научиться с ними ладить. Извлекать для себя пользу из этой паршивой ситуации. Может, тебе взять именно такой курс?
Она попыталась сообразить, какая может быть польза от Фила Лебенсмаля. Но так ничего и не придумала.
– Послушай, есть идея, – продолжал он. – Фил обхаживает нового потенциального спонсора – производителя супов. И хочет, чтобы ты использовала эти супы в своей программе – допустим, при тушении овощей. Сделай это, чтобы потрафить крупному спонсору, и нам наверняка дадут послабление.
– Производитель супов? Но я работаю только со свежими продуктами.
– Неужели так трудно хоть раз пойти мне навстречу? – взмолился он. – Всего-то – одна жестянка супа! Подумай о других – о тех, кто делает твою программу. У нас у всех семьи, Элизабет; нам нельзя терять работу.
На ее конце провода воцарилось молчание, как будто она взвешивала следующую фразу.
– Мне бы хотелось встретиться с Филом лицом к лицу, – выговорила Элизабет. – Провентилировать ситуацию.
– Нет! – с нажимом ответил Уолтер. – Категорически нет. Ни под каким видом.
Она резко выдохнула:
– Ладно. Сегодня понедельник. Приноси эту банку супа в четверг. Я посмотрю, что можно сделать.
Однако неделя неуклонно становилась все хуже и хуже. На следующий день – во вторник, – благодаря Мадфорд и ее откровениям вся школа гудела насчет генеалогического древа. Мадлен, подумать только, незаконнорожденная; Аманда живет без матери; у Томми Диксона отец – алкоголик. Сами дети не особенно переживали по этому поводу, но Мадфорд, жадно блестя недобрыми глазами, пожирала все сведения не хуже голодного вируса, а потом скармливала мамашам, которые, словно глазурью, обмазывали ими всю школу.
В среду кто-то украдкой сунул под дверь Элизабет лист бумаги с указанием ставки каждого сотрудника канала KCTV. Элизабет в изумлении смотрела на эти цифры. Ей платят втрое меньше, чем спортивному комментатору. Притом что парню не требуется никакая квалификация: он ежедневно появляется в эфире на три минуты, чтобы только огласить результаты матчей. И что еще хуже, на KCTV существует практика так называемого распределения прибылей. Причем относится это лишь к сотрудникам мужского пола.
Но ужаснулась Элизабет другому: внешнему виду Гарриет, которая пришла в четверг утром.
Элизабет еле успела вложить в ланч-бокс Мадлен записку со словами: «Материю нельзя ни создать, ни уничтожить, но можно преобразовать. Так вот, не садись рядом с Томми Диксоном», когда Гарриет присела напротив нее за стол и в это пасмурное
