Письмо никому - Андрей Марченко

Вся наша жизнь, по сути, сплошной проспект Кощея Бессмертного. Вещь замечательно нелогичная, но совершенно реальная, существующая. И оборачиваясь назад, можем спросить — а могло ли быть иначе? Ответ настолько очевиден, что в него даже не сразу верится: нет, не могло. Все сложилось единственно возможным образом.

Представим себе состав на вокзале — вне расписания, без транспарантов куда и откуда. Со всех краев города, даже области, к нему стекаются люди, чтоб ехать в места совершенно разные, иногда и противоположные. Занимают места согласно купленным билетам. Кому не хватает мест — становятся проводниками, машинистами.

Последние берут где-то локомотив — положим, отцепляют его от того самого бронепоезда, что стоит на запасном пути. И разные люди отправляются в путь.

Случается почти невероятное — каждый попадает, может, не совсем туда, куда он собирался изначально, но каждый прибудет, прибудет по назначению. По уму, по стыду и по заслугам.

Изначально Егор полагал, что почтальон, писавший образец в городе Сырборске, о городе Ветровальске узнал, скажем, перелистывая от безделья атлас. Положим, его искренне порадовало странное название города и он возгорел желанием куда-то это название вставить. Но нет — получалось, что этот безымянный герой знал — какой этот город на самом деле, какие в нем есть диковинные улицы.

Кем он был? Откуда? Из Ветровальска? Еще откуда-то?

Он оставил после себя памятник неизвестному почтальону и ушел. Куда?..

Почтальоны в Ветровальске пожали плечами и отправили письмо по адресу. Тем паче, ходили слухи, что улице сороковых именин Октября дадут народное название. А самому фольклорному элементу поставят памятник. В самом деле — ведь есть же в Харькове памятник отцу Федору?..

Письмо отнесли по адресу. Тем паче, что на улице этой имелся дом номер тридцать один, а в ней квартира тринадцать. Единственное, жил в ней не указанный в образце знаменитый, но никогда не существовавший Иван Иванович Иванов, а совершенно иной человек.

Но почтальон, принесший письмо, не стал вникать в такие тонкости, а просто бросил его в ящик.

Человек, который занимал данную жилплощадь фамилию, имя и отчество имел Берман София Иосифовна, соответственно.

Что, согласитесь, для этой местности еще необычней.

…А она была не так уж и дурна.

Об этом подумали оба, но не сказали ни слова друг другу даже в моменты самого жестокого молчания.

София Иосифовна была хоть и старше Антона, но моложе, гораздо моложе Егора.

«Лет двадцать пять, — подумал Егор. — Вероятно, еврейка. Но хороша… Можно было бы приударить за ней, если б не жизнь моя жестянка».

На столе лежала пачка тонких ученических тетрадей. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтоб догадаться, что в квартире тринадцать дома тридцать один жила учительница.

— Как, простите, вас зовут? — спросил Егор.

— София Иосифовна.

В этих словах была ее величайшая трагедия. И дело даже не в национальности, что скалила зубы из-за этих букв. К национальности тут относились более, чем терпимо.

Какая разница — русский, украинец, литовец или якут. Здесь ты в первую очередь — сибиряк.

Дело было именно в отчестве и имени. Все именовали ее Софией — на Соню она решительно не походила. «Софу» окружающие отвергли как раз из соображений политкорректности. Беда в том, что обычно к имени добавляли и отчество. Получалось довольно официально, это старило сильней, чем года, чем морозы и всякое такое.

Даже когда она выпустилась из института, попала по распределению в этот дрянной городок, то ее ученики, не то, чтобы ровесники, но люди одного с ней поколения в глаза помпезно именовали ее по имени и отчеству. Не суть, как называли ее за глаза.

— А я Жорж… Егор… Егор Павлович Бойко. Это мой коллега. Антон…

— …Геннадьевич, — договорил тот, — Антон Геннадьевич Рудич.

Антон еще не забыл школу, потому ему хватило одного взгляда, чтобы понять: таких училок в школе не любят.

И он был прав. В младших классах ее просто боялись — она легко могла закричать так, что дрожали стекла в кабинете, и если собралась выставить двойку, то так и делала. И, похоже, делала это с удовольствием, выставляла ее твердо и уверенно, не ставила как другие учителя ее карандашиком, не отмечала нерадивого ученика точкой. А просто лепила «шайбу» в журнал, ее копию переносила в дневник и визировала ее своей министерской подписью. В старших классах ее тоже не любили — неприятностей она могла создать достаточно, но чем ближе к выпускному, тем хитрей становились ученики. Двойка даже в журнал их не сильно смущала.

Егор не успел навести справки. В квартиру к учительнице они зашли сразу, как только нашли дом. Потому, бил в лоб:

— Мы представляем одну организацию. Можно сказать — органы. Мы занимаемся одним чрезвычайно запутанным делом. И есть мнение, что неким образом вы попали в его…

Скажем — орбиту. Да, определенно — «в орбиту». Вы ничего не хотите нам сказать?..

— Хочу, — согласилась учительница. — Я хочу увидеть ваши документы.

Замечательно, — подумал Антон, — а студенческий билет сойдет?..

Но Егор сделал вид, будто бы последней фразы не услышал.

— Скажите, а ничего странного, подозрительного с вами не происходило?

— Со мной странное и подозрительное происходит каждый день. И это мой сосед! Он подозревает всех! Я с ним сама становлюсь параноиком. Это ведь он вас наслал на меня?

Егор покачал головой:

— К вашему сведению мы не имеем ничего общего с вашими соседями. И это дело также не имеет.

— Мда?..

— Может быть, с вами недавно случались какие-то абстрактные нелепости?

— Послушайте! Я ненавижу этот холод, этот дурацкий город в две улицы, ненавижу эту работу, хотя и работаю неполный год! Этот сосед, эти ученики, которым только фиги коровам крутить. Дверь фломастером обрисуют, ручку зубной пастой обмажут! Напихают какие-то странные бумажки, вещи мне в почтовый ящик.

Учительница говорила громко, быстро, зло. Казалось еще немного — завизжит, закричит, но Егор уловил самое главное.

— Странные вещи? Какие, например?

Женщина вдруг успокоилась, посерьезнела:

— Да что могут эти малолетние преступники туда набросать? Чаще всего, конечно, презервативы, — последнее слово она произнесла как закоренелая старая дева, покраснев на какое-то мгновение. — Затем угрозы, вроде как банда собирается со мной расправиться. Потом карикатуры.

— А взглянуть можно?..

София Иосифовна посмотрела на них серьезно, строго, как невыспавшаяся, недовольная жизнью учительница смотрит на нерадивого ученика. И хотя Егор был старше ее, но от этого взгляда по спине пробежали мелкие и мерзкие мурашки.