Дорога к подполью - Евгения Мельник

— Я?

— Да, вы.

— Говорите дальше, я слушаю вас.

Вячеслав продолжал взволнованно:

— Если вы освободите Николая, то через него мы наладим связь с партизанами и будем работать здесь подпольно.

Вячеслав понизил голос.

— Товарищ Николая — тоже моряк — благополучно бежал в лес, и мы имеем сведения, что он сейчас партизанит. В тюрьму приходила его сестра — Нюся Овечкина, которой удалось кое-что шепнуть об этом Николаю. Я не знаком с Нюсей, и только через Николая мы сможем ее найти и связаться с лесом. Но для этого необходимо его освободить, и тут я надеюсь на вас.

— Как же я могу это сделать? — спросила я Вячеслава.

— Вы должны написать заявление в комендатуру о том, что вы его жена, что до войны жили вместе с ним, в Симферополе, где он работал на ремонтных заводах. Тогда его переведут в мастерские, так как немцы нуждаются в специалистах. Кстати сказать, Николай ничего в нашей работе не смыслит, но это неважно, я буду его учить. Вы за него поручитесь, и ему разрешат жить дома с «женой», но он, конечно, будет жить у меня.

Нисколько не колеблясь, я ответила:

— Согласна. Только чем я докажу, что я его жена?

В паспорте у меня стоит штамп загса, где написано, что брак заключен между Мельником и Клапатюк.

— Паспорт не показывайте. Напишите поручительство, свой адрес, придете с домовой книгой. Вы головой отвечаете, если Николай сбежит, но он этого не сделает. Главное — не завраться и точно запомнить все сведения о Николае, а ему о вас. Но помните: если попадетесь во лжи, тогда уж несдобровать.

Мы разговаривали тихо, почти шепотом, чтобы кто-либо случайно не подслушал наш разговор. Условились в воскресенье добиться свидания в тюрьме с Николаем. Я должна буду передать ему краткие сведения о себе и узнать от него все, что не совсем точно знал Вячеслав. Сгустились сумерки.

— Ну, надо идти, — сказал Вячеслав, поднимаясь, — а то задержит патруль. Я живу близко от вас, На Нижне-Госпитальной улице, дом № 46, приходите ко мне, познакомитесь с моей матерью.

Когда ушел Вячеслав, я впервые за все время почувствовала, как приоткрылись двери моей темницы, тонкий солнечный луч прорезал тьму. Я обдумывала наш разговор: да, это лучше, чем переходить через фронт!

Но вдруг меня словно укололо. А что, если Вячеслав Юрковский провокатор? Ведь я его не знаю. А на каком основании он так безоговорочно мне доверился? Однако сердцем я верила Юрковскому.

Так неожиданно возникла крепкая дружба. Конечно, Бологовской не стоит благодарности, но не бывать бы этой встрече, если бы он меня не выгнал из столовой. Наконец я ухватилась за кончик ниточки, которая обрывалась, снова связывалась и все же вывела к подполью,

Николай Стороженко

Теперь каждый день после работы Вячеслав приходил ко мне, и мы вели долгие беседы вполголоса. Иногда я отправлялась на Нижне-Госпитальную, познакомилась с матерью Вячеслава Юзефой Григорьевной — тихой и доброй старушкой.

В воскресенье утром мы с Вячеславом отправились в тюрьму на свидание с Николаем. Вокруг тюрьмы толпились женщины, у каждой, в руках был сверток или корзинка с едой. Нам удалось проникнуть во двор, и к нам подошла группа пленных. Вячеслав толкнул одного из них и сказал:

— Не видишь? Твоя жена пришла!

Не успела я опомниться, как внезапно оказалась в объятиях этого пленного и обменялась с ним поцелуем. Потом он прижал мою голову к своему плечу, как это сделал бы нежно любящий муж, и прошептал:

— Ваше имя?

Женя, — тихо ответила я. — А вы Николай?

— Да.

Я думаю, что надзиратель, ефрейтор, крутившийся возле нас, не мог усомниться в том, что это была встреча мужа и жены. Я тихо, но внятно сообщала сведения о себе, говорила и в то же время рассматривала своего мнимого мужа. На первый взгляд, такой же, как и все, замученный, истощенный. Однако держится прямо. В темных волнистых волосах блестят нити преждевременной седины, но он без сомнения молод. Черты лица тонкие, правильные. Было что-то гордое в посадке его головы, в выражении продолговатых карих глаз, живых и блестящих. Нет, этот человек не сломлен!

— Надо говорить, что мы с вами поженились до войны, — продолжала я, — и жили в Симферополе, где вы работали на авторемонтном заводе.

Я спешила сказать все, что нужно, и не оглядывалась по сторонам. Все мое внимание было поглощено разговором с Николаем и наблюдением за ефрейтором, которой так и вился вокруг нас. Вячеслав и товарищи Николая громко разговаривали, чтобы отвлечь на себя надзирательское внимание.

— Давайте я лучше все это вам запишу, а то еще забудете, — сказала я, сделав движение, чтобы достать припасенные карандаш и листок бумаги.

— Что вы! — остановил меня Николай. — Никаких записок здесь нельзя ни писать, ни передавать, я и так все запомнил. А теперь слушайте вы. Я — Николай Львович Стороженко, родился на Кубани в казачьей семье, мои предки выходцы из Запорожской Сечи. Потом жил в Керчи, где работал преподавателем физкультуры, затем, значит, женился на вас и переехал на жительство в Симферополь. В начале войны был призван на фронт рядовым, запомните — рядовым!..

— Довольно, конец! — объявил ефрейтор, и мы с Вячеславом ушли.

Это короткое свидание вдохнуло в нас свежие силы и радостную надежду. На обратном пути мы так увлеклись разговором, в котором строили планы на будущее, что были очень удивлены, когда внезапно оказались возле дома Вячеслава. Путь нам показался вдвое короче.

— Теперь только бы нам не запутаться, и ваш друг окажется на свободе, — сказала я, прощаясь.

— Не запутаетесь, — уверенно ответил Вячеслав. — У Николая память прекрасная, да и вы не забудете, а если и выскочит что-нибудь из головы, так я напомню.

Мы расстались.

Вот что потом рассказал Николай. Он вошел в камеру. Задыхаясь от счастья, подошел к окну и схватился за железные прутья решетки. Он знал, что за этой решеткой — тоже рабство, но рабство с развязанными руками, а здесь ты скованная жертва, приговоренная к смерти. «Я отомщу вам, проклятым убийцам», — шептал Николай. — Я хочу жить, чтобы мстить за все!»

Внизу во дворе стоял ефрейтор и отдавал какие-то распоряжения солдату.

— Мы с тобой еще встретимся в Берлине! — крикнул Николай. Кстати, впоследствии он действительно дошел до самого Берлина.

Ефрейтор обернулся и стал шарить взглядом по окнам. Николай отшатнулся от решетки и сам себя выругал: «Дурень, чего лезешь на рожон? Хочешь все дело испортить?»

И снова счастье захватило его волной. Он повторил имя своей мнимой жены… Но адрес? Где же она живет, где? И дальше… Что она говорила? Николай в страхе схватился за голову. Он метался по камере, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из того, что я ему рассказала. Тщетно… Николай бросился в отчаянии на рваную шинель, лежавшую на полу, которая служила ему постелью, и закрыл лицо руками. Он все забыл!