Сливовое дерево - Вайсман Эллен Мари

Солдаты начали орать сразу, как только открылись двери вагонов, и продолжали без остановки:

— Живо! Выходите из вагонов! Оставляйте багаж у поезда! Вы получите его после того, как заселитесь!

Десяток заключенных в робах в серо-белую полоску передавали прибывшим куски мела и просили написать на чемоданах свои имена. У Кристины и Исаака не было с собой вещей, но девушка знала, что это не имеет значения. Исаак рассказывал ей, что нацисты отнимают всё. Солдаты врали намеренно, чтобы новички не догадались о своей участи и не вздумали бунтовать.

Кристина и Исаак брели вдоль вагонов в толпе шаркающих бормочущих людей, и ей вдруг вспомнилось, как отец поднырнул под поезд и сбежал. Когда они дошли до места стыка вагонов, Кристина посмотрела в просвет на дальние поля, обрамленные лесом. Искра надежды пронзила все ее тело, и на мгновение она почувствовала душевный подъем. Но чуть только она вознамерилась предложить Исааку план побега, как увидела, что по другую сторону поезда расхаживают вооруженные охранники. Тягостное ощущение беспомощности снова придавило ее. Заключенные явно уже пытались спастись таким путем.

Кристина и Исаак стиснули друг другу руки и пристроились к ряду людей, тащившихся через ворота лагеря. У главного входа их встречали шестеро охранников и толкали мужчин в одну сторону, а женщин с детьми в другую.

Впереди Кристина увидела мальчика с мамой, которые стояли рядом с ними в поезде. Охранник отобрал у матери сына и отдал его налево в толпу мужчин. Мать и ребенок тянулись друг к другу, отчаянно сопротивляясь разлуке. Когда надзиратель стал уносить малыша, другие женщины попытались удержать мать, но она вырвалась и побежала следом. Тогда надзиратель вытащил люгер и приставил его к голове ребенка. Еще один охранник запихал мать назад в колонну женщин. Она истошно кричала, и каждый крик был длиннее и громче предыдущего, звала сына по имени, пока не сорвалась в прерывистый хрип.

Охранник не отнимал пистолета от головы мальчика и угрожающе озирал толпу: дескать, попробуйте только пикнуть. Отвращение и дикий страх овладели Кристиной, у нее стало саднить в горле, словно она проглотила горсть зазубренного льда.

Мучителем оказался Штефан, жених Кати.

На мгновение их взгляды встретились, и Кристина заметила, как изменилось лицо Штефана: он узнал ее. Девушка не успела и рта открыть, чтобы сказать об Эйхмане Исааку, как изверг растворился в толпе, унося с собой плачущего ребенка. В ушах Кристины сливались воедино и все усиливались надрывный горловой вопль страдающей матери и жестяное верчение головокружительного вальса. Она закрыла уши руками и припала к Исааку. Неужели все это происходит наяву? Ледяной ужас засел глубоко под ложечкой, в пустом желудке. Должно быть, она спит. Наверно, это кошмарный сон.

Кристина и Исаак дошли до охранников. Не успела она оглянуться, как ее уже толкали направо к женщинам. Их разделили, и Исаак все больше и больше удалялся. Кристина не помнила, как отпустила его руку, и отчаянно пыталась вызвать в памяти ощущение его теплых пальцев в своей ладони. Почему она не вцепилась в него, не осязала его прикосновения, не вбирала в себя его запах как можно дольше! Все происходило невероятно быстро. Погружаясь все глубже и глубже в зияющую пустоту лагеря, они смотрели друг на друга сколько могли, пока между ними не воздвиглись длинные темные строения и высокий забор.

Кристина чуть не задыхалась, когда две эсэсовки в звании унтершарфюрера повели женщин в большое здание, где вдоль стен стояли деревянные скамьи. За ними молча ждали истощенные арестантки с огромными ножницами в руках. Они были в не подходящих по размеру полосатых платьях, с коротко остриженными свалявшимися волосами. Женщины смотрели на вновь прибывших впалыми безучастными глазами, кожа туго обтягивала их скулы, худые ключицы выпирали.

— Сесть! — скомандовали надзирательницы новым арестанткам.

Кристина еще не успела опуститься на скамью, а стоявшая сзади женщина уже взяла ее длинные светлые волосы в руку и отхватила их привычным движением ножниц. Кристина услышала, как тупые лезвия вгрызаются в ее волосы, словно крыса в стену. Она чувствовала, как дрожали руки женщины, когда она оттянула то, что осталось, и срезала в сантиметре от черепа. Затем ее побрили наголо. Кристина закрыла глаза.

Надзирательницы расхаживали между скамьями и выкрикивали указания:

— После того как вам сбреют волосы, вставайте и идите в глубину здания. Там вы разденетесь. Кладите обувь в кучу налево, одежду направо, часы и очки посередине.

Кристина встала и провела руками по лысой голове, пощупала чередующиеся участки жесткой щетины и гладкой кожи. На дрожащих ногах она побрела, куда было велено, к растущим кучам обуви и одежды. С противоположной стороны высились другие кучи, и поначалу девушка не поняла, что это. Эти груды казались огромной массой проводов и спутанной пряжи. Потом у Кристины перехватило дух, и она отвернулась. В двух дальних углах помещения вороха человеческих волос доходили почти до потолка.

Она стянула свои высокие черные башмаки и бросила поверх тысяч туфель, зимних сапог и кожаных ботинок. Затем сняла одежду и кинула в груду крестьянского платья и рваных передников, лежавших вперемешку с меховыми шубами и шелковыми сорочками. Зубы стучали, Кристина пыталась прикрыться руками.

— Шевелитесь, грязные свиньи! — кричали эсэсовки. — Разоблачайтесь! Сейчас вас отмоют как следует! Живее! Не стесняйтесь!

Сотни побритых наголо и раздетых арестанток стояли, нагие и дрожащие, как кошмарные видения: лысые головы, широко раскрытые испуганные глаза, оттопыренные уши… Пожилые, молодые, полные, тощие, маленькие девочки. Они сбились в кучу в ожидании своей участи.

«В голове не укладывается. Такого просто не может быть, — думала Кристина. — Что же это такое? Как я сюда попала?»

— Выстроиться в ряд! — скомандовали надзирательницы. — На санобработку!

Они открыли широкие двери, ведущие в длинное серое помещение без окон.

Из потолка торчало множество распылителей, а в середине бетонного пола проходили металлические дренажные трубы. Эсэсовки стали дубинками загонять женщин внутрь, ударами поторапливая тех, кто замешкался. Некоторые арестантки держались за идущих рядом и горько плакали, их рыдания разносились в пустом гулком помещении. Кто-то входил молча, другие молились и стонали. Матери несли маленьких детей на руках и тихо напевали им на ухо, глаза же их были прикованы к распылителям в потолке. По-видимому, не только Кристина знала, что в лагерях душат людей газом. Ей хотелось броситься отсюда, что есть мочи, и убежать куда глаза глядят, но на поясе у надзирательниц висели пистолеты.

Затолкнув последнюю узницу в холодное сырое помещение, тюремщицы захлопнули и заперли двери. Дрожа и прикрываясь, женщины и дети в молчаливом ожидании смотрели друг на друга. Раздался лязг металла, стук в трубах. Сверху полилась вода. Люди пронзительно закричали. Некоторые силились прорваться к дверям.

Поняв, что это не газ и не химикаты, все облегченно засмеялись и стали размазывать воду по лицам и бритым черепам. Но в воду было добавлено дезинфицирующее средство, которое жгло глаза и вызывало кашель. Кристина не поднимала головы и не открывала глаз, вода обжигала ей ноздри. Через несколько минут в противоположном конце помещения открылась дверь. Почти вслепую Кристина прошагала вместе со всеми в следующую комнату, моргая и отплевываясь. Она терла глаза, спотыкалась и налетала на соседей. Никто ничего не говорил, но девушка почувствовала, как кто-то продел руку ей под локоть и сунул ей арестантскую робу и пару башмаков.

— Робу наденете после того, как вас осмотрят! — выкрикнул голос.

Кристина вытерла арестантским платьем глаза и лицо, втиснула ноги в жесткие башмаки без шнурков. Неизвестная рука уже не поддерживала ее. Она взглянула на стоявших рядом женщин и попыталась выразить благодарность слабой улыбкой.

В другом конце комнаты возле стола ждали два офицера в звании группенфюрера, писарь-солдат и человек со стетоскопом. Женщин одну за другой опрашивали, солдат записывал сведения, а врач заглядывал им в рот, в глаза, в уши и указывал, куда идти дальше — направо или налево.