Исследование авторитарной личности - Теодор Адорно

Так, в конце концов сама стереотипность в большой степени приобретает черты либидности и преобладает во внутреннем бюджете индивида. Он развивает частично весьма сильные насильственные черты, которые восходят к анально-садистской фазе развития. С точки зрения социологии этот синдром в Европе был более типичен для нижней прослойки среднего сословия; в Америке его можно ожидать у людей, реальный статус которых отклоняется от желаемого. Здесь «авторитарный» синдром четко противопоставлен «конвенциональному», для которого характерным является социальная неудовлетворенность и отсутствие таких конфликтов; однако в отношении конформизма у этих синдромов много общего.

Интервью М352 начинается следующим образом:

(Чем довольны?) Ну, я первый человек – бригадир смены, мы работаем по сменам… (опрашиваемый подчеркивает свое «руководящее» положение) маленькие отделы, 5 человек в каждом отделе – пять человек в смене – меня лично это удовлетворяет… что 5 человек работают для меня, они приходят ко мне, просят моего совета в делах, которые касаются нашего производства, и что последнее решение за мной. Факт, что последнее решение зависит от меня, и я это делаю, и сознание, что я это делаю правильно, дает мне личное удовлетворение. То, что я зарабатываю себе на жизнь, не дает мне удовлетворения. Это те вещи, о которых я упомянул, чтобы знать, что я кому-то угождаю, дает мне также удовлетворение.

Отрицание материального удовлетворения, знак рестриктивного сверх-Я, является не менее типичным, чем двойное удовлетворение повелевать другими и самому при этом угождать шефу. Его амбиции относительно повышения общественного положения выражаются в неприкрытой идентификации себя с теми, кто превосходит его по авторитету и рангу.

(Что бы было, если бы Вы имели больше денег?) Это подняло бы наш уровень жизни, позволило приобрести автомобиль. Мы могли бы переехать в более респектабельный жилой район, имели бы деловые и личные отношения с людьми, стоящими на более высокой ступени общественной лестницы, за исключением некоторых хороших друзей, с которыми всегда дружишь. И мы, конечно, встречались бы с людьми, которые на ступеньку выше нас по воспитанию и имеют больше опыта. И если туда попадешь и имеешь связи с такими людьми… тогда тебя самого поднимают на более высокую ступеньку…

Его религиозные убеждения носят слегка принудительный характер и проявляют более сильную потребность в наказании:

Я верю, именно так, как это написано в Библии, что есть Бог – мир не изменился и ему нужен был спаситель, и он был рожден, жил, умер, опять воскрес, и однажды опять придет, а человек, который жил по своей христианской вере, будет жить вечно – а другие погибнут.

Очевидная ригидность совести проявляет, однако, сильные следы амбивалентности: что запрещено, может быть принято, если это не приводит к социальному конфликту. Слишком застывшее сверх-Я не только действительно не интегрировано, но и остается снаружи.

Нарушение супружеской верности, пока оно не раскрыто, нормально, если же оно обнаруживается, тогда это непорядок, но так как это делают очень многие уважаемые люди, то это, по всей видимости, нормально.

Практически идентично поверхностному сверх-Я, идеалу-Я, как это первоначально называлось у Фрейда, его понятие Бога, которое несет в себе все черты сильного, но «готового помочь» отца:

Ну, если смотреть глубже, то каждый имеет особые представления: может быть, он называет его Богом или нет, в любом случае это идеал, по которому они живут и на который они хотят быть похожими… Язычники и все другие люди имеют какой-то вид религии, в которую они верят, что она что-то для них делает, что она может им помочь.

Что сообщает этот опрошенный о своем детстве, подтверждает генетическое отношение между «авторитарным» синдромом и садомазохистским решением комплекса Эдипа:

Да, мой отец был очень строгим человеком. Он не был благочестив, но был строг в воспитании нас, детей. Его слово было законом, и если его не слушались, то следовало наказание. Когда мне было 12 лет, отец бил меня практически каждый день, потому что я брал инструменты из ящика и не клал их на место… Наконец он дал мне понять, что эти вещи стоят денег и я должен научиться убирать их на место…

(Он объяснил, что его каждый день били из-за его невнимательности, как заявил ему отец, и что он через несколько недель вообще не касался инструмента, так как «я вообще просто не мог все инструменты снова собрать»)… Но, знаете ли Вы, я никогда не обвинял моего отца в этом – я сам был виноват. Он давал свои распоряжения, и если я им не следовал, то я был наказан, но никогда в гневе. Мой отец был хорошим человеком – в этом нет сомнений. Он всегда интересовался тем, что мы делали… Мой отец был очень компанейским человеком. Он практически каждый день куда-то уходил из дома. Он всегда работал в каком-либо комитете – очень общительный человек, всем он нравился… Он о нас заботился. У нас всегда было все необходимое, но не было ненужной роскоши. Он не любил необычных вещей. Отец считал, что это роскошь, он считал их ненужными… Да, он был довольно строгим. (К кому из родителей Вы были ближе?) Я думаю, к моему отцу. Хотя он меня бил до полусмерти, я с ним обо всем мог поговорить… (Опрошенный подчеркивает, что его отец был честен по отношению к каждому человеку и также и по отношению к нему.)

Этот опрошенный был сломлен отцом, который слишком старался «подчинить его себе», и именно этот факт определяет его антисемитизм. Он, наряду с восхищением грубым насилием, обвиняет евреев в беспощадности в практической жизни.

Евреи, кажется, извлекают выгоду из современного положения. Теперь они собираются привозить этих евреев из Европы; они, кажется, держатся все вместе, и они могут, по-видимому, накапливать капитал. Они являются своеобразным народом – бессовестным, кроме денежных дел. (Опрошенный имеет в виду здесь, очевидно, бессовестность в денежных делах, хотя, наверное, и в других делах.) Если мешаешь им делать деньги, то будешь приперт к стене.

Здесь неизменность, с которой рассматриваются евреи и которая выступает уже при «конвенциональном» синдроме, выражена почти абсолютно и исключительно с жаждой мщения:

Для меня еврей такой же чужак, такого же сорта, как, например, филиппинец. На них обращаешь внимание. Они празднуют свои все эти разные праздники, которые мне совершенно чужды и которых они придерживаются… Они никогда не станут настоящими американцами… (Как было бы, если бы против евреев было меньше предубеждений?) Я не знаю, я ничего не могу поделать. Я думаю, евреи должны быть такими, какие они есть – они не могут измениться – нечто вроде инстинкта, который никогда не исчезнет. Они всегда останутся насквозь еврейскими. (Что следовало бы предпринять?) Они в состоянии захватить власть – ну, так мы должны их остановить… может быть, нужно было бы издать законы, которые бы им в этом помешали.

Также и здесь центральное место занимает авторитарная идея: евреи являются угрозой, узурпаторами «власти».

Следующая, последняя, характеристика авторитарного синдрома – психологический эквивалент способа мышления «никакого сострадания к бедным», который рассматривается во II главе. «Авторитарный», отождествляющий себя с властью, одновременно отвергает все, что находится «внизу». Даже там, где социальные условия можно признать причиной бедственного положения какой-либо группы, он прибегает к трюку и фальсифицирует ситуацию, превращая ее в нечто заслуживающее наказания: это сопровождается моралистическими язвительными речами, знаками категоричного подавления собственных инстинктов.

Далее интервьюированный подчеркнул, что негры и белые должны быть разделены, чтобы они обязательно имели шансы и «чтобы не обходить проблему», как он выразился. Он указал на то, что среди негров распространены венерические болезни, что идут от низкой морали, и, когда его спросили о других причинах, он это объяснил «неудовлетворительными условиями жизни» и попытался объяснить, что ему далось с трудом, что же он имеет в виду. Условия приводят к недостаточной сдержанности и уважению частной сферы жизни – все они так стеснены – и «теряют чувство дистанции», которая должна быть между людьми и т. д.

Настоятельное подчеркивание «дистанции», боязнь «близкого физического контакта» можно интерпретировать в смысле нашего тезиса, что при этом синдроме разделение между своей и чужой группами абсорбирует огромное количество духовной энергии. Для индивидов этого типа идентификация с семьей и в последующем со всей своей группой является необходимым механизмом, чтобы возложить на себя авторитарную дисциплину и избежать искушения из-за «выброса гнева», который из-за присущей им амбивалентности постоянно находит у них новую нишу.