Святая с темным прошлым - Агилета

Он вновь рассмеялся, но смех его звучал не слишком весело.

Еще какое-то время они обсуждали преимущества Севастополя перед другими крымскими городами, и Кутузов рассказывал о жизни ахтиарского гарнизона в годы, предшествовавшие Кучук-Кайнарджийскому миру. Сам того не замечая, Иван Антонович был захвачен его красочным, увлекательным повествованием, и потому вопрос, неожиданно заданный генералом застал его врасплох:

– Да вы, наверняка, слышали все эти истории от Василисы Филаретовны? Она же им была свидетельницей.

Однако Иван Антонович вынужден был признаться, что не слышал. Испытывая неловкость, он мысленно искал объяснение скрытности жены: очевидно, Василиса так сильно желала вычеркнуть его визави из памяти, что вместе с ним предала забвению и тот отрезок жизни, что они провели бок о бок в Тавриде.

Какое-то время он был полностью поглощен этими размышлениями, а когда решил вновь вернуться к разговору, то заметил, что Кутузов пристально на что-то смотрит. Проследив за направлением его взгляда, Благово увидел медальон с портретом Василисы, как и всегда лежавший на видном месте, чтобы радовать мужа, время от времени попадаясь ему на глаза. Глядя на выражение лица Кутузова, Иван Антонович не мог не проникнуться злорадством: «Смотри, смотри! Только на портрете ее теперь и увидишь!»

Генерал отвел глаза от изображения Василисы. Взгляд его стал каким-то иным. Благово не смог бы описать сию перемену словами, но отчего-то она заставила его ощутить беспокойство.

– Жаль, что вы не взяли супругу с собой, – сказал Кутузов, и Благово со все нарастающим смятением почувствовал, что и голос его собеседника звучит как-то по иному, – ее медицинские таланты были бы здесь весьма полезны!

– Ее таланты будут полезны и дома, – сухо ответил Иван Антонович. – Она уже достаточно подвергала себя опасностям на войне.

На лице Кутузова появилась странная улыбка:

– Вам, вероятно, стоило больших трудов ее отговорить?

Благово почувствовал себя так, как если бы прямо на него летело пушечное ядро, а он был бессилен тронуться с места. Кутузов же не присутствовал при его разговоре с женой! Но как тогда?.. Да никак – строит догадки. И, судя по улыбке, наверняка, воображает, что госпожа Благово стремилась оказаться в армии не ради помощи мужу, а с целью вновь увидеться с давним смутителем своего спокойствия. Вот наглец! Но вдруг… вдруг так оно и есть?

– Вовсе нет! – сказал Иван Антонович настолько резко, что сам испытал неловкость. – У нее и в мыслях не было здесь появляться.

Уже договаривая последние слова, он с ужасом понял, что выдал себя противоречием предыдущей фразе, но Кутузов как будто не заметил его оговорки:

– Если больше не увидимся, передавайте ей от меня поклон, – сказал он настолько невозмутимо, как если бы речь действительно шла всего лишь о поклоне от старого знакомого.

– Непременно! – заверил его Благово, ледяным своим тоном давая понять, что ни за что не станет выполнять сию просьбу.

Поговорив еще немного о чем-то незначительном, Кутузов ушел, напоследок повторив, что непременно воспользуется опытом Благово по организации лазарета. А Иван Антонович после его ухода не находил себе места, и усталость его улетучилась, как по волшебству. Осмысливая истинную цель визита Кутузова, он с горечью сознавал, что, видимо, тот стремился узнать, живет ли он еще в душе Василисы. И ведь узнал! Узнал, все, что хотел, именно по тому, с какой резкостью ему ответили «нет».

Несмотря на полнолуние, эта ночь была для Благово самой черной изо всех, что он провел в лагере под Очаковом. А, возможно, и во всей его жизни, предыдущей и последующей.

L

«…Душа же моя была обращена к Михайле Ларионовичу, и самые пылкие мольбы мои ко Господу были тоже о нем…»

В середине июля лагерь, наконец, осчастливил своим прибытием генерал-фельдмаршал Потемкин. Это событие имело три очевидных последствия: во-первых, осадные работы пошли быстрее, во-вторых, Кутузов, очевидно, доложил командующему о полезном нововведении в одном из лазаретов, поскольку все армейские госпиталя вскоре были изменены на новый лад. В-третьих, младший лекарь 1-го класса Благово был произведен в штаб-лекари. Это стало единственным его повышением в чине, не принесшим врачу ни малейшей радости. Он даже не упомянул о нем в письме домой.

Да и вообще после ночного разговора с Кутузовым Ивану Антоновичу ничуть не хотелось писать жене, хоть и приходилось это делать, дабы не вызвать ее беспокойства. Но берясь за перо, он не испытывал и подобия той душевной теплоты, что пронизывала прочие его послания. «Неужто все ложь?» – хлестала его неотвязная мысль. Слова ее о благом желании вступить с ним в брак – ложь, и взгляды – ложь, и ласки – ложь. А ведь с каким усердием он годы напролет убеждал себя в том, что Василиса с ним счастлива! Иначе сам не знал бы счастья.

Он с горечью вспоминал то время, что предшествовало их свадьбе. Знал же тогда, и чувствовал, и видел, что не он владеет ее душой, но заглушал и затаптывал в себе это знание ради одной цели – обладать ею. И отчего-то свято верил, что стоит ей стать его женой, как прошлая ее привязанность рассеется и сойдет на нет. Отчего он в это верил? Лучше и не спрашивать себя сейчас!

И, словно бы в насмешку, лицо Василисы вырисовывалось перед ним столь светлым, нежным и правдивым, что он не знал, как примирить свои мысли с ее образом. Он вспомнил, как больные называли ее «Святая», и усмехнулся. Хорошие святые нынче пошли, нечего сказать! Такие, что сам не знаешь, в раю ты с ними, или в аду.

Он все же сумел достойно начать и закончить очередное письмо, ни строчкой, ни словом не выдав своих терзаний и, разумеется, не упомянув о встрече с Кутузовым. После чего запечатал конверт, передал его денщику и вернулся к своим обязанностям. В последнее время та часть лазарета, что была предназначена для раненых, увы, не пустовала. Чем больше траншей и батарей сооружали осаждающие, тем яростней и чаще совершали вылазки осажденные. Недели три тому назад, в конце июля схватка меж ними вышла столь ожесточенной, что пострадал сам генерал-аншеф Суворов, раненый пулей в шею. Для излечения его пришлось увезти из-под Очакова, и командование осадой принял на себя лично Потемкин. Правой рукой же его стал ни кто иной, как Кутузов

По завистливому мнению всех офицеров Главного штаба, генерал-майору Кутузову предоставлялся блестящий шанс проявить себя. Что он и делал, будучи на людях неизменно бодр и весел. Однако наедине с собой все последние недели не знал покоя, сам недоумевая, что не дает ему в полной мере насладиться нежданно свалившейся на него властью. Не встреча же с мужем Василисы, в конце концов! Пусть тот ненароком и проговорился, что пустынница его не забывает, но что с того? Любовь – дело прошлого, не тот у него возраст и не тот чин, чтобы вновь отдаваться чувствам.

Но, невольно вспоминая тот отрезок жизни, что он провел без Василисы, Кутузов к своему неудовольствию сознавал, что ни разу за одиннадцать лет не был безмятежно счастлив, сколько бы возможностей для этого ему не открывалось. Вроде бы, имелось у него все, о чем человек может только мечтать, но не хватало чего-то одного, чему не находилось названия, и оттого солнце удачи светило ему как будто сквозь дымку, не желая открываться во всей красе. И ведь пожаловаться не на что! Как и предсказывал дядя, Катенька Бибикова оказалась ровно такой женой, какая была ему нужна: смирной, безгласной, во всем покорной, да и весьма пригожей к тому же. Встречала его в Петербурге с радостью, а провожала после недолгого визита с полным пониманием того, что отправляться за мужем ей не след. И никогда не на что не претендовала, кроме щедро выделяемого ей содержания. Дочери были милы, прекрасно воспитаны; ему доставляло удовольствие наблюдать, как они подрастают, не доставляя отцу ни малейших хлопот или волнений. По возвращении же из очередного отпуска в армию он сполна получал то, без чего жизнь была б ему не в радость – власть и уважение. Его досуг всегда был скрашен приятельскими пирушками или безотказными ласковыми женщинами, что непременно оказывались под рукой, едва в них возникала нужда. Военные же кампании или маневры, где он неизменно проявлял себя с лучшей стороны, привносили в его жизнь остроту и блеск, а ордена придавали ему все больше веса.

Словом, уж кто-кто, а он имел полное право считать себя обласканным судьбой. Почему же тогда накатывают и накатывают безрассудные мысли о том, чтобы вскочить на коня и, презрев служебный долг, поскакать в Ахтиар? А там, кто знает, что выйдет из новой их встречи с Василисой!

Нет, он не раскаивался в принятом годы назад решении (если сотню раз подряд повторить себе, что ты прав, то раскаяние неуместно). Но всерьез досадовал об одном: что не увез-таки девушку с собой, отправляясь командовать полком. А ведь шанс у него был – колебалась она до последнего. Но не довел он тогда свою игру до победного конца – слишком уж уязвлен был тем, что сказала ему Василиса в степи. И врач этот так некстати встрял между ними…