Мадин - Лия Рой

по-разному, я и сам был тяжелым подростком, доставлял родителям много хлопот. Что уж там говорить, я был не без греха. Но меня даже не подпустили к семейному делу. На меня не было записано ровным счетом ни одной вещи. Мне давали всем пользоваться. Но только так, чтобы в любой момент это можно было забрать назад. Как они, собственно говоря, и сделали.

Интересно было, а знал ли обо всем этом Мадин? Что мы не родные? Может быть, поэтому он всегда был так снисходительно презрителен в отношении меня? Именно эти вопросы я и задал матери. На следующий день, когда немного пришел в себя, напился и протрезвел с утра. Задал их по телефону, потому что увидеться он со мной так и не захотела.

— Что ты хочешь услышать? Слова раскаяния? Ты хочешь от меня покаяния?

— Только правду.

— Я уже все объяснила, — сухо выдала мать. Голос ее показался мне стальным, холодным, разрезающим воздух. — Мы с твоим отцом долго не могли иметь детей. Врачи ставили один и тот же диагноз и практически не давали нам никаких шансов. А он хотел детей. Сына, наследника. И в какой-то момент, спустя несколько лет отчаянных попыток, мы решились. Взяли тебя из детдома. И практически сразу пожалели.

— Почему?

— Потому что поняли, что не родная кровь родной никогда не станет. Мы ошиблись, но назад тебя уже не взяли. Мы хотели тебя вернуть, но нам пригрозили скандалом, а портить репутацию в нашем случае…

— Вышло бы себе дороже.

— Именно. Поэтому мы вынуждены были оставить тебя. Старались свыкнуться, принять тебя, как своего. Но…

— Затем у вас появился родной сын. Такой желанный. Долгожданный.

— Верно. Мадин стал подарком небес, — голос матери тут же потеплел, в нем зазвенели нотки радости, гордости, счастья. Со мной говорили будто бы два разных человека. — Мы с отцом оказались вознаграждены за наши многолетние страдания.

— А я оказался не нужен еще больше, чем раньше.

— Ты был ошибкой, — абсолютно спокойным голосом сообщила мне мать. — Но тебя уже не исправить, не вычеркнуть.

— Почему же? Вы вычеркнули.

— Прошлого не изменить.

— Я до такой степени был для вас ненавистным?

— Пойми, Заур, нам и без того было тяжело. Было тяжело принять неродного ребенка, а уж когда ты подрос… Вспомни, как ты себя вел, каким несносным ты был. Столько головной боли доставлял, о, Аллах, я из-за тебя раньше времени поседела, ты же ни дня спокойно прожить не давал!

— Я был ребенком, мам…

— Ты был ужасным мальчишкой! На тебя жаловались все! Учителя, одноклассники, тренеры, соседи, брат, все! Все не могут быть неправы, понимаешь?! — В тоне матери послышались истеричные нотки. Казалось, будто бы она заново переживает то, через что я их заставлял пройти.

— Но ведь я старался потом. Я хотел исправиться, я много раз…

— Да что ты там делал! — бесцеремонно перебила меня родительница. — Все, что ты делал, так это шкодил, как глупый котенок! А мы с отцом все разгребали и подчищали за тобой! И так годами! Ты же так и не смог реализовать себя ни в чем! Ни в учебе, ни в спорте, ни в работе! Все, что ты делал после того, как отучился в университете — это сидел у нас на шее, пил, дебоширил и таскался по разным, грязным девкам! Все! Это твой предел, Заур! И при этом ты хочешь, чтобы мы гордились тобой? Уважали? Любили?

— Ну, да, я не идеальный Мадин…

— Даже не сравнивай себя с ним!

— И не пытался, — я усмехнулся, зажигая очередную сигарету, подходя к окну. За окном было пасмурно, лил дождь, ветер раскачивал деревья, грозясь сломать тонкие, беззащитные ветки. Внутри у меня происходило примерно тоже самое. Только, кажется, ломать там было уже нечего. Все давно было сломано.

— Он всегда старался. Несмотря на то, что жил в роскоши, он пошел в нас, в своего отца. Мадин трудолюбив и трудится в поте лица с малых лет. Вспомни, как и сколько он учился. Он ни разу нас не подвел, ничем не опозорил. Он никогда не транжирил деньги, не относился к тому, что мы даем так, будто все это должно на него падать. Ты хоть понимаешь, как он сейчас помогает отцу? Мадин выбрал правильную девушку, создал крепкую семью, он сделал все, чтобы мы с отцом могли им гордиться. А что сделал ты?

— Разочаровал вас, — прохрипел я, стряхивая пепел от сигареты прямо на подоконник.

— Именно. И я даже рада, что ты, наконец, узнал о том, что не родной нам.

— Почему сами не сказали?

— Не было смысла. Да и ты мог начать трепаться направо-налево. Когда у тебя был крепкий язык и тебе можно было доверять? А мы никому не говорили, что ты приемный. Хотели оставить этот факт в тайне. Но сейчас уже плевать. Ты перешел все границы.

— Что Мадин рассказал вам?

— Что ты якшаешься с его бывшей невестой, которую долгое время пытался у него отбить. Успешно отбил, заделал ей ребенка, а теперь радуешься этому. Так поступают братья? Неужели девки больше не нашлось, с которой ты мог лечь в одну постель и обрюхатить?! — взвизгнула мать. — Гаденыш! У тебя никогда не было ни морали, ни принципов, ни границ, у тебя нет сердца! В тебе нет человеческого достоинства, ты ничем не почураешься!

— Надо было лучше воспитывать.

— Ах, ты… — Дослушивать истерику матери я не стал. Повесил трубку, затушил сигарету, всматриваясь в даль, в непогоду.

Вот как все обстояло на самом деле. Теперь картина, наконец, полностью открылась перед глазами, пазл сошелся, все детали встали на свои места. Я был не нужен. Я был лишним. Клеймом позора на репутации двух амбициозных, помешанных на власти и деньгах людей. Я был символом их многолетних неудач. Тем, от чего они хотели избавиться, то, о чем хотели бы забыть.

Что ж. Я собирался им это дать. Уехать так далеко, как только можно было. И больше никогда, ни при каких обстоятельствах не вспоминать о них, не говорить о них, не разговаривать с ними и не иметь никаких