Нашествие арабуру - Михаил Белозеров

— Извините, мой господин… — шарахнулся он в сторону, — бес попутал. Я три дня не жравши… — с величайшим почтением покосился на знак кизэ, который светился на груди у Язаки.

— Ты кто? — тихо спросил Язаки, приготовившись к самому худшему.

— Киби Макиби… Демон дыр и колодцев… — низко поклонился демон.

Был он уродлив, как может быть уродлив только демон: круглый лоб, впалые виски, огромная челюсть — вот что перво-наперво бросалось в глаза. А еще огромные, плоские, как у лошади, зубы. Откуда у демона зубы? — озабоченно подумал Язаки, неправильно это. У демона не должно быть зубов.

— Ты его съел? — Язаки попытался отодвинуться, но уперся в холодную стену.

В сумерках погреба Майяпан казался глыбой белого мрамора.

— Что вы, сэйса?! — испугался Киби Макиби. — Я его лечил. Друзья моего господина — мои господа!

— Ишь ты? — с облегчением удивился Язаки. — Хм… Правильно говоришь!

Словно в подтверждении его слов Майяпан пошевелился и застонал.

— Ну что стоишь?! — гневно воскликнул Язаки. — Лечи дальше. И того тоже! — он кивнул на Ваноути, который, жалко скорчившись, валялся в отдалении.

— Того я уже вылечил, — прижав руку в груди и беспрестанно кланяясь, сообщил Киби Макиби.

Язаки снова недоверчиво хмыкнул — ведь он сам слышал, как Ваноути переломал себе все кости, упав в погреб. Но, как ни странно, Ваноути сел и стал водить вокруг безумным взором. Должно быть, он не понимал, куда попал. Его седые волосы топорщились во все стороны, как жухлая осенняя трава.

— Это хабукадзё?[151] — спросил он не очень уверенным языком.

— Похуже… — решил напугать его Язаки.

— Неужели мы все еще в притоне «Уда»?

— Ты что, головой повредился? — спросил Язаки.

— В горле пересохло… — пожаловался Ваноути, разглядывая полки с соленьями и маринадами. — Закуски полно…

— Господа желают выпить? — влез в разговор Киби Макиби. — Сам я к этому делу не приспособлен, а для господ, пожалуйста.

Майяпан, который до этого лежал без чувств, вдруг спросил загробным голосом:

— А что у тебя есть?

— Для господ у меня все есть!

Майяпан сел, громко хлопнул в ладоши и скомандовал:

— Тащи все, что есть!

— Сейчас, только крышку погреба закрою.

Киби Макиби засуетился, словно встретил дорогих гостей. Зажег лампы. В погребе стало светло и уютно. И стал таскать еду, напитки и закуски, причитая громко и явно со вкусом:

— Кушайте, гости дорогие. Кушайте. Горшечник Дзигоку еще заготовит.

— А мы съедим и выпьем, — как ни в чем не бывало добавил Майяпан, закусывая мочеными яблоками.

— К своей любимой я бежал, и в озеро Масэй, бум-бум… упал… — снова запел Ваноути, — и шею себе сломал… бум-бум…

Майяпан снова произнес страшное слово, от которого Язаки становилось не по себе:

— Армагеддон!

— Мы тебя, — пообещал Язаки Киби Макиби, — сейчас научим человеческой пище, чтобы ты не жрал, что ни попадя.

Через коку все были пьяны. Даже демон Киби Макиби, который первый раз в жизни поел по-человечески, решился приобщиться к людским порокам. А так как он никогда не пил ничего крепче человеческой крови, то даже простое пиво сыграло с ним злую шутку — он мгновенно опьянел. Перед глазами стало вначале двоиться, потом — троиться, и он упал лицом в тарелку с солеными огурцами. Из него вышла душа и занялась созерцанием со стороны, а оболочку сердобольный Майяпан повесил на крючки для окороков, чтобы она обсохла, и они слышали, как беспрестанно стонет демон Киби Макиби, а как только он замолкал, вливали в него новую порцию пива. Сколько это продолжалось, никто не помнил. Только ночью Язаки очнулся, покачиваясь, выбрался на свежий воздух справить малую нужду. Несколько раз с удовольствием вдохнул ночной воздух, посмотрел на звездное небо, хотел пофилософствовать, но почему-то у него ничего не получилось. Вернулся в погреб, едва не переломав ноги, посмотрел на ряды полок, полных еды, на безучастно висящего Киби Макиби. Подумал, что они нашли хорошее место и что, пожалуй, пока нет смысла искать капитана Го-Данго, когда вокруг тебя такой рай.

Песиголовец Зерок был тем самым песиголовцем, которого из сострадания вылечил Натабура. С тех пор с песиголовцем произошло что-то странное — он озлобился и стал убивать всех подряд: и аборигенов, и арабуру, и чертей, и даже готов был полакомиться кецалем, но подобный случай ему все еще не представлялся. Дружил Зерок лишь с одними иканобори, во-первых, потому что воспринимал их в качестве собак — как самых честных, преданных и неподкупных существ, а во-вторых, они был просто огромными, а таких чудищ Зерок уважал. Больше он ни с кем из живых существ не дружил. Он их ненавидел всей душой. Они предали его. Бросили еще щенком в неизвестность, но он выжил. Теперь в его сердце ни к кому не было жалости. Зато в нем было так много силы и злости, что он неосознанно поддался им и стал убивать.

На самом деле Зерок тосковал, но не мог понять причину этого явления. Ему было очень и очень плохо из-за того, что душа его зрела в ненависти ко всему белому свету.

После того как иканобори по имени Муса спас его, ужас поселился на окраинах столицы Мира. Не было уголка, куда бы ни заглядывал Зерок. Порой он бесцельно бродил по городу в тоске и печали, и всех побеждал, и всех съедал, только вот с пьяным горшечником ничего не получилось.

Как и все собакоголовые существа, Зерок не любил пьяных. Он не любил даже намека на алкоголь, поэтому и не ел пьяниц. Черти ему казались милей, хотя от чертей пахло медвежатиной, да и силой они обладали немереной. Поэтому чертей до поры до времени он тоже не ел, хотя мечтал полакомиться. А когда ему представился такой случай, в дело вмешался какой-то пьяный горшечник. Горшечник был настолько пьян, что даже не понял, с кем дерется. Собственно, ему было все равно, на ком вымещать злобу. С таким же успехом можно было подраться с деревом или с колодезным срубом. Но ему попался Зерок, и он подрался с Зероком. В свою очередь, Зероку было все равно, кого есть. Он съел бы и горшечника, но как только тот дыхнул на него, Зероку стало дурно: рот наполнился слюной, на глаза навернулись слезы, а желудок задергался, как паралитик. Тем не менее, Зерок пересилил себя, бросился в драку и получил удар оглоблей. Даже самый опытный боец раз в жизни ошибается. Из глаз у Зерока полетели искры, в пасти появился привкус крови. Если горшечник поймал кураж, то Зерок, напротив, его утратил. Ему расхотелось драться с пьяницей, а хотелось сбежать куда подальше, чтобы только не ощущать противный запах перегара. Но горшечник нагнал Зерока и перетянул оглоблей поперек спины. Зерок взвыл, как раненный в чаще зверь, и повернулся к горшечнику. Это-то рев и услышал Язаки. Если бы горшечник ударил кого-то из простых смертных, то человек не пережил бы такого удара, ибо горшечник был настолько пьян, что не соизмерял свою силу и бил от всей своей широкой души. Он не удивился, что не убил это странное существо, а ударил еще раз, и конечно, промахнулся. Зерок в свою очередь прыгнул на него, и они покатились в пыли, кусаясь и царапаясь, как два огромных мартовских кота. Наверное, Зерок благополучно загрыз бы горшечника, но от горшечника так несло сакэ и пивом, что Зероку стало дурно. Он уже перекусил оглоблю, и добрался до горла горшечника, и принялся его душить, но как только тот на него дохнул, отпрянул, словно ему в нос ткнули китайской ракетой. Терпеть больше не было никаких сил. Перенести такой запах мог кто угодно, но только не настоящий песиголовец. В результате в горле песиголовца родился вой отчаяния. Горшечник воспринял такой исход драки как маленькую победу и снова перетянул Зерока оглоблей, вернее, тем, что от нее осталось. Зерок развернулся и ударил горшечника когтями — просто так, чтобы тот отстал, и оставил у него на груди пять кровавых полос. Оба они завопили от боли и разбежались в разные стороны. Правда, известно было, что горшечник точно побежал домой, чтобы выпить сакэ и взять новую оглоблю, взамен перекушенной, а Зерок почел за благо скрыться в развалинах соседнего квартала, где у него была лежка. Как он жалел, что харчевня «Хэйан-кё» канула в болото. Сейчас бы рыжий харчевник сварганил бы баньку, а после баньки растер бы больные бока мазью из пиявок, и боль сняло бы, как рукой.