Призраки (Haunted) - Чак Паланик

– Безотходное производство, – говорит кто то.

Кто то вынимает из сумки маленький фонарик и говорит:

– Я хочу это увидеть. Кто то еще говорит:

– Да. Штучка явно искусственная.

Вообще то по здравом размышлении им бы стоило просто пойти по домам. Да, свобода от предрассудков – это великая вещь. Пока она не задевает кого то другого.

И все же каждую среду они собираются и начинают ругать всех и вся. Рассказывают, кто и как их обидел. Кого не взяли на какую работу. Кому что мешает жить. Кого раздевают глазами рабочие на стройке или помощники на автозаправке. Они только и делают, что говорят. И вот теперь, наконец, им представился случай дать сдачи.

Упражнение на укрепление командного духа.

Они спрашивают, зачем он здесь? Он что, шпион?

Согласно статистике, женщина получает всего шестьдесят центов за ту же работу, за которую мужчина получает доллар. И все эти лишние деньги он просаживает – на что?! На дорогую косметику и силиконовые сиськи. У настоящей женщины должны быть растяжки. Седые волосы. Целлюлит.

Они спрашивают, что он хотел тут найти?

Кто то лезет в него рукой. Кто то держит фонарик, пропихивая его глубже.

Группе хотелось бы знать, он что, думал, что здесь собирается банда невменяемых лесбиянок мужененавистниц, которые с ходу набрасываются друг на друга и предаются разврату?

Наверное, ему горячо от лампочки, потому что он весь извивается и визжит, так что приходится держать его всем вместе. Держать его ноги раздвинутыми, чтобы было удобнее смотреть.

Кто то спрашивает:

– И на что это похоже?

Все остальные ждут своей очереди.

«Миранда» бьется и корчится на столе, женщины наклонились над ним. Его ожерелье порвалось, жемчужины рассыпались по всей комнате. Шпильки выпали из прически. Его груди дрожат, словно два холмика желатина.

Кто то щипает его за сосок и говорит:

– Потряси сиськами, крошка. Кто то еще говорит:

– Просто нам интересно, куда ты запрятала свои яйца, сучка.

Нам интересно сравнить, сопоставить. Очень даже привлекательные социополитические отношения: когда ты чувствуешь свою власть. Когда ты, полностью одетый, рассматриваешь абсолютно беспомощного голого человека, на котором надеты только украшения и босоножки на высоких каблуках.

Две женщины, которые роются у него между ног, вдруг останавливаются.

Кто то говорит:

– Погодите.

Та, у которой фонарик, говорит:

– Держите его крепче. – Она наклоняется еще ниже, пихая фонарик глубже. Она спрашивает у «Миранды»: – Ты этого хотел? Да?

«Миранда» разложен на столе. Он рыдает, пытаясь сдвинуть колени. Перевернуться на бок и свернуться калачиком.

«Миранда» рыдает и говорит: нет. Он говорит: не надо, пожалуйста. Он говорит: мне больно.

Ах, ему больно. Фу ты, ну ты, какие мы нежные. Ему, видите ли, больно.

Женщина, которая с фонариком, она копается дольше всех: смотрит, щурится, хмурит брови, крутит фонарик туда сюда. Потом выпрямляется и говорит:

– Батарейки сели. – Она стоит, глядит сверху вниз на «Миранду», который так и лежит перед ней с раскинутыми ногами.

Женщина смотрит на стол, залитый слезами, в потеках туши, смотрит на жемчужины, рассыпанные по полу, и говорит нам: «Отпустите его». Она сглатывает слюну, глядя на тело, распростертое на столе. Потом вздыхает и говорит «Миранде»: вставай. Вставай одевайся. Одевайся и уходи. Уходи и больше не возвращайся.

– А может, он просто выключился, фонарик? – говорит кто то и просит дать посмотреть.

И женщина убирает фонарик в сумку и говорит:

– Нет.

Кто то спрашивает:

– Что ты видела?

Мы видели то, что хотели увидеть, говорит эта женщина. Все мы.

Женщина, у которой фонарик, она говорит:

– Что с нами случилось? – Она говорит: – Как мы дошли до такого ?

Едва он уселся, мы сразу же попытались ему объяснить. Мужчинам сюда нельзя. Эти собрания – только для женщин. Цель нашей группы…

16

Для кого то из нас ночи кажутся слишком долгими. Для кого то – не ночи, а дни. Свет включается, когда Сестра Виджиланте решает, что солнцу пора вставать, но сегодня нас будит не рассвет, а запах. Просто мечта, а не запах. Он выманивает нас в коридор из гримерок. Мы – как ходячие зомби, которых ведет вперед собственный нос.

Директриса Отказ выходит в коридор, спотыкается, но успевает опереться о стену напротив ее открытой двери. Она стоит, держась за стену, и говорит:

– Кора? Кис кис кис.

Преподобный Безбожник, уже в коридоре, безуспешно пытается застегнуть молнию на своих матадорских штанах, которые еще вчера были впору.

– Это все привидение, – говорит он. – Оно делает так, чтобы наша одежда садилась.

Ожерелье из медных колокольчиков врезается в шею Матери Природы так туго, что каждый раз, когда она сглатывает слюну, колокольчики тихо позвякивают.

– Черт, – говорит она. – Эта последняя порция Товарища Злыдни была явно лишней.

Из следующей двери выходит Недостающее Звено. Голова запрокинута так, что волоски у него в ноздрях торчат чуть ли не вертикально вверх. Он принюхивается, проходя мимо Директрисы Отказ и Преподобного Безбожника. По прежнему принюхиваясь – его раздутые ноздри походят на две волосатых черных дыры, – он делает еще шаг к сцене, к зрительному залу за сценой. Директриса Отказ говорит:

– Кора… – и сползает на пол.

Из другой двери выходит миссис Кларк. Она говорит:

– Сегодня нам нужно завернуть Товарища Злыдню. И отнести ее к мистеру Уиттиеру.

Лежа на полу. Директриса Отказ говорит:

– Кора…

– Да в жопу кота, – говорит Мисс Америка. Она стоит в длинном, расшитом драконами халате китайского мандарина; стоит, привалившись к дверному косяку своей гримерки. Руки, тонкие, словно паучьи лапки, вцепились в дверную коробку. Лицо похоже на бледное пятно вокруг черной размазанной кляксы рта. Мисс Америка говорит: – У меня голова раскалывается, – и трет ладонью лицо.

Она вытряхивает из под халата одно плечо и вытягивает из рукава тонкую белую руку змею. Поднимает ее над головой. Кисть безвольно свисает, под мышкой чернеют отросшие волосы. Она говорит:

– Вы пощупайте мои лимфатические узлы. Они все воспалились.

Вся рука сверху донизу исполосована царапинами. Это царапины от кошачьих когтей. Мили и мили длинных красных отметин, почти вплотную друг к другу.

Приглядевшись к ее лицу. Недостающее Звено говорит:

– Что то ты плохо выглядишь. – Он говорит: – Язык весь черный.

И Мисс Америка роняет руку и стоит, вся обмякшая, в дверном проеме. Ее распухший черный язык облизывает губы такие же черные. Она говорит:

– Мне ужасно хотелось есть. Вчера, перед сном, я съела всю свою помаду.

Переступая через Директрису Отказ, она говорит.

– А чем это пахнет?

Пахнет сытным горячим завтраком, тостами и яичницей. Пахнет разогретым жиром. Коллективная галлюцинация, порожденная голодом. Пахнет улитками и хвостами омаров. Пахнет свежими английскими булочками.

Граф Клеветник идет следом за Недостающим Звеном, идущим следом за миссис Кларк, идущей следом за Сестрой Вид жиланте. Все мы идем на запах – через сцену, по центральному проходу, к фойе.

Мисс Апчхи сморкается. Принюхивается и говорит:

– Это масло.

Пахнет горячим сливочным маслом.

В каждом театре живет привидение.

Теперь запах жира – призрак Товарища Злыдни – будет преследовать нас всякий раз, когда мы включаем микроволновку. Мы будем дышать ее запахом. Ее масляный сладковатый душок останется с нами уже навсегда.

Из других ароматов ощущается только запах восковницы: изо рта Матери Природы, которая наелась ароматерапевтических свечей.

На середине прохода мы все замираем.

Где то снаружи, едва различимо, стучит град. Или трещит автоматная очередь. Или там бьют в барабан.

Ураган дробных щелчков и ударов, набегающих друг на друга. Быстрый, негромкий треск – из фойе.

Мы стоим в черном гипсовом центре египетского зала с его тусклыми, пыльными звездами, затянутыми паутиной. Держимся, чтобы не упасть, за позолоченные спинки черных кресел. Стоим, слушаем.

И автоматная очередь, буря с градом, вдруг умолкает.

Нужно, чтобы что то случилось.

Что то волнующее.

Поразительное.

В синем бархатном холле пищит микроволновая печь. Раз, другой, третий.

Призрак Товарища Злыдни.

По прежнему держась рукой за свое ожерелье, Мать Природа тяжело опускается в ближайшее кресло, обтянутое грубым черным мохером.

Святой Без Кишок смотрит на Преподобного Безбожника, который смотрит на Хваткого Свата, который смотрит на Графа Клеветника, что то пишущего у себя в блокноте, и тот кивает: ага. И они идут по проходу, к выходу в фойе. Все остальные – за ними. Под наблюдением видеокамеры Агента Краснобая.

Выходим из зала. В фойе – ни души. За каждым диваном и креслом прячутся тени. Дальней стены не видно: тусклого света немногих оставленных нами лампочек не хватает на все пространство. Двери туалетов распахнуты, кафельный пол влажно поблескивает, все залито водой из засорившихся унитазов. В лужах киснут размокшие комья туалетной бумаги.