Лица - Валерий Абрамович Аграновский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мальчишка.
ЧЕРТЫ ХАРАКТЕРА. И вдруг узнаю, что он копит деньги. Получает и аккуратно откладывает: на костюм, на пальто, на мотоцикл. Велосипед уже купил. Вечером в субботу берет с собой рубль и отправляется «кутить» в город: пятьдесят копеек на кино, сорок на мороженое и еще на трамвай в оба конца — все точно рассчитано. Однажды я заметил, как он считает деньги. Лицо с чуть припухшими веками, такое, какое бывает у спящих младенцев, а между бровями — сорокалетняя складка…
Ну что ж, презирать его за жмотство «не по годам»? А он говорит: «Когда я жил в деревне с мамой, папой и бабушкой, я думал, что все берется из погреба. Маслице? Бабушка лезет в погреб. Молочко? Снова в погреб…»
Узнал человек цену деньгам, понял, сколько весит копеечка.
То ли от деревенского своего происхождения, то ли по причине полной самостоятельности, но Игорь довольно быстро научился и готовить, и стирать, как заправский холостяк, и штопку класть, а однажды сам себе переделал брюки, как раз в то время, когда учился танцевать новый модный танец. Ну, конечно, умел и плотничать, и столярничать — кто из деревенских в таких делах не мастак? — и мог при случае накосить сена и даже подоить козу или корову.
Рабочие на буровой считали его «мужиком обстоятельным и безупречным». В его честности никто никогда не сомневался («Оставь полтинник, он свой доложит»), и все отмечали в его характере человеческую доброту.
Когда смена отрабатывала свои пять суток, из города приезжала машина и увозила всех в Луганск. Дома Игорь снимал спецодежду, вывешивал ее во дворе, а через сутки отбивал засохший раствор палкой. Жил он на тихой и совсем не городской с виду улице. Чистенькая, зеленая, вся состоящая из деревянных домиков и крашеных заборов, на которых ржавели надписи о злых собаках, она начиналась сразу за переездом через железную дорогу и тянулась метров на триста, если не больше. Когда я однажды приехал к Игорю домой, все уличные собаки дружно облаяли такси, а на лай высыпали из калиток ребятишки. Собрались вокруг машины, словно впервые ее увидели — босиком, голые пупы, пальцы в носах, смотрят снизу вверх. «Где Игорь Липчук живет?» — «А он на лаботе!»
Вот этих ребятишек Игорь и катал на велосипеде каждое воскресное утро от дома до автобусной остановки, минут пятнадцать в оба конца. Он зашпиливал снизу брюки, выводил из калитки своего «жеребца», а дети уже торопились со всех сторон, протягивая Игорю руки: они знали, что с грязными ногтями на «жеребце» им не сидеть.
Все люди вокруг были для Игоря «добрыми» — счет им он вел со своей первой учительницы, которая за верный ответ давала ученикам конфеты. С тех пор он вел себя с окружающими так доверчиво, словно, кроме конфет, от них ничего нельзя получить. Пока что ему везло: обижали его редко. «А злых людей ты встречал?» Он ответил немедленно, без сомнения: «Да! Две недели назад в гастрономе!» И тут же выключился из разговора, больше ничего не сказал, не захотел вспоминать.
Кстати, с Игорем это случалось нередко: он умел замыкаться, уходить в себя. Вот делает что-то, говорит, и вдруг — полное отключение. Старший мастер Щетинин называл это состояние Игоря: «Не враг, не друг, не поймешь что». — «В такие моменты не попивает?» — спросил я. «Да нет, — ответил Щетинин, — в бутылку он не заглядывает».
В разговоре со мной Игорь тоже несколько раз становился трудным и загадочным. Однажды сказал: «Современные люди очень мало думают. Больше говорят. Вот и я скажу вам что-нибудь, а потом сам удивлюсь: а я-то и не думал, что так думаю!»
РАБОТА. Сама работа у Игоря несложная: по выражению Щетинина, «академиев кончать не надо». Ему подают наверх элеватор, он должен зацепить его за металлический столб, потом этот столб чуть-чуть подтянуть и опустить в скважину. И все дела. Но поскольку Игорь самый молодой из рабочих, каждую секунду: «Игорь, тащи раствор!», «Игорь, накапай шайзену!», «Игорь, вари обед!» Он у них еще за повара. Рядом с вагоном, где они жили, стояла плита. Игорь таскал воду, кипятил ее, потом клал в чугунок капусточку, морковочку, томатный соус, лучок… (как настоящая домашняя хозяйка, он называл продукты ласкательно), а сверх всего добавлял консервированное мясо. А на второе — жаренная на «сальце» «картошечка».
Сменщика у Игоря не было, работал за двоих в прямом смысле этого слова. Когда-то верховым рабочим была одна девушка, да ушла в отпуск и не вернулась. И вот теперь, весь грязный и мокрый, он торчит на «голубятне» под дождем и снегом, в жару и мороз, так что руку в кулак не сожмешь, и только тогда уходит спать, когда сменный мастер скажет: «Иди-ка, сынок, подремли». И даже те часы, которые урывает он в сутки на отдых, и то официально считается на работе.
Однако вы даже представить себе не можете, как все это ему надоело! Все, что он знает сегодня, спустя целый год после начала работы, он узнал в первый же день. Одно и то же, одно и то же, — ни ума не надо, ни образования. Когда ему впервые сказали: «Игорь, накапай шайзену на мозги», он рассмеялся. «Шайзеном» рабочие называли маленькую электростанцию, в которую каждые два часа надо было подливать масло. Когда же Игорю сказали об этом в сто первый раз, его передернуло.
Между тем претензий к нему нет. То, что заставляют, делает. «Рвения маловато» — единственная жалоба. Образования, мол, много, а охоты не проявляет. Вот ведь беда какая.
МЕЧТЫ И ФАНТАЗИИ. Он сам это рассказал, за язык я его не тянул. Другой на его месте подумал бы: а какое, например, я произвожу впечатление? Не глупо ли выгляжу? Что, мол, обо мне скажут? Тем более напишут? А Игорь — как срез горы: все открыто, все на виду, никакой хитрости.
Так вот, он мечтает однажды проснуться, плотно позавтракать, а на столе — путевка: в какую хочешь страну света! И поехал бы он сначала в Америку, оттуда — в Африку, а потом, на закуску, в Индию, которую считал самой загадочной страной на земле, потому что там жили и живут йоги. Свое путешествие он совершит, конечно, не на самолете со сверхзвуковой скоростью и
