Измена. Мой непрощённый (СИ) - Соль Мари

— О, а я уже заскучал по своей пациентке. Входи! — зазывает меня Балыков.

Я захожу в кабинет. И устало кладу на кушетку свой груз. На день рождения мне подарили коньяк. Странный подарок для женщины, правда? Но «соседи» по бизнесу, все, как один, мужчины. И, прознав о моём юбилее, они соизволили сделать презент. Приняли меня в свой круг!

На упаковке написано: «30 лет выдержки». А сама бутылка выглядит так, будто это парфюм. Я сперва так и подумала! И долго пыталась открыть. Помню, хозяин мебельной площади с усмешкой заметил:

— Прямо сейчас дегустировать будете?

— Дегустировать? — я растерялась.

Трое мужчин, таких разных по росту, по возрасту и по комплекции, стали вводить меня в курс дела. Что этот коньяк прямиком из Парижа. Его пьют парижанки. А я-то чем хуже?

Долго я любовалась бутылкой, не решалась открыть. А потом вдруг подумала — пить в одиночку негоже. А кто мне составит компанию? Машка? С этой алкашкой на пару, мы точно пойдём по наклонной. И притащила подарок врачу. Он меня вытащил, вылечил! Внушил мне веру в себя. Вернул радость жизни. В общем, достоин награды!

И теперь, вынимая коробочку, я говорю церемонно:

— Михаил Дмитриевич, это вам от всей моей женской души, — и ставлю её перед ним на столе.

Миша долго буравит внимательным взглядом напиток. Ещё не зная, что там внутри, говорит:

— Это чё такое? Одеколон?

Я усмехаюсь:

— А ты приглядись. Читать не умеешь?

Он решается взять её в руки. Читает, коверкая фразы, на чужом для него языке. Хмыкает, вертит в ладонях. И, наконец, открывает. Бутылка в его широких руках выглядит жалким подобием. И впрямь как флакончик духов! Содержимое в ней имеет богатый янтарный оттенок. И Мишка, судя по виду, уже догадался, в чём суть.

— Это что ж за пойло такое дорогущее? — фыркает он и глядит на меня испытующе.

Я смущаюсь:

— Такое. Под стать.

Он заметно краснеет. Чего за ним раньше не наблюдалось. Заставить краснеть Балыка — это надо ещё постараться. У меня получилось! И я ощущаю себя сказочной феей. Что вполне соответствует образу! Юбка и кофточка в тон, а поверх — лёгкий плащ. Весна должна быть не только снаружи, но и внутри!

Скинув плащик, сажусь:

— Ну, как тебе?

Мишка в шоке:

— Вообще! — он тушуется, — Насть, ну зачем? Это ж какие деньжищи, небось?

— А зачем тебе знать? Просто бери и всё, — убеждаю с улыбкой.

И Мишка берёт. Он похож на мальчишку, которому выпал счастливый билет.

— Ну, я надеюсь, сегодня ты не за рулём? — вопрошает, поднявшись и вынув две рюмочки из-под полы.

Я вздыхаю.

— Кучинская! — хмурится Миша, — Ну, хоть бы раз приехала на такси, а?

Побурчав, он вскрывает напиток. И, вместо стопочки, ставит мне чашку. Чайник кипит, и я сама насыпаю из баночки кофе и сахар. Мишка, дорвавшись, вдыхает густой аромат коньяка.

— Понюхай, — суёт мне бутылку.

Пахнет действительно, вкусно. Черносливом, древесной корой и расплавленным мёдом. Я соблазняюсь на чайную ложечку. И та отправляется в кофе. Мишка себе наливает. И восторженно нюхает, прежде, чем выпить. Затем, пригубив, издаёт долгий стон:

— Мммм, Настюха! Ты прелесть.

— Я знаю, — киваю игриво, цежу свой напиток. Кофе чуть отдаёт коньяком. И это безумно приятно!

Мы говорим обо всём. О погоде, о ценах на хлеб. Мишка сетует, что пациентов прибавилось, а зарплата, увы, не растёт. Делится планами, что намерен открыть кабинет частной практики. Но это не точно! Ведь здесь его ценят и знают.

Но я сомневаюсь, что причина именно в этом. Просто в больнице, где постоянный поток медсестёр, у Мишки есть выбор. А там, в отдалении, он вынужден будет «уйти на покой». Хоть и не в плане врачебном, но в плане мужском. Что не менее важно!

Я говорю о себе и о детях. Делюсь с ним «значительной датой». Он пьёт за меня, за здоровье, за личную жизнь!

— Как с личной-то жизнью? — щурится Мишка.

Вздыхаю:

— Путём.

— Такая баба, как ты, Кучинская, одна не останется, — после которой по счёту стопочки, Мишка уже раскраснелся, расслабился, и расстегнул белоснежный халат, — А то гляди, если что, я всегда к твоим услугам.

Его тон и коварный прищур забавляют. Я прыскаю со смеху! Мишка в обиде сопит:

— А что? Я не мужик, что ли?

— О, ты мужик с большой буквы! — берусь утешать, — Просто ты же… Балык! А я Настя Кучинская. И мне не забыть твои школьные выходки.

Мы снова «ныряем» в весёлые школьные годы. И в те времена, когда Мишка расстёгивал девочкам лифчики. В этом деле он был виртуоз! И умудрялся проделать подобное так ловко и быстро, что ни разу не был пойман за руку. Девочек в классе было больше, чем мальчиков. И он на спор разделался с каждой застёжкой. Вот только мою не успел расстегнуть! Бюстгальтеры я не любила. И носила удобные топы. Грудь была маленькой долгое время. И прятать в бельё было нечего.

— Ну, а как самочувствие? — возвращается Мишка к первичной задаче.

Я пожимаю плечами:

— Ничё! Но они, — кошусь на свои полукружия, — Какие-то твёрдые стали.

Доктор задумчиво хмурится:

— Обе?

— Ну, да, — отвечаю, — Одна чуть больше.

— Левая? — пытается он угадать. Ведь левая грудь у него на особом контроле. Внутри неё дремлет «вулкан». Возможно, он так и останется спящим. Но, кто его знает, как тело себя поведёт.

Я киваю, припомнив, как и сама недавно проводила осмотр обеих грудей. Если раньше они мне казались упругими, но эластичными. То теперь их структура слегка изменилась. Я решила поставить в известность врача.

Он открывает мою медицинскую карту:

— Как давно были месячные?

Я привыкла к подобным вопросам и уже отвечаю спокойно:

— Должны быть в начале июня.

Мишка вздыхает, глядит с укоризной:

— Настя, ведь я говорил, на приём к маммологу ходят с пятого по десятый день цикла.

— Я знаю, — бросаю смущённо, — Просто я соскучилась!

Мишка краснеет, смеётся в усы. И приглашает меня «в процедурную». Во время осмотра он, как всегда, на чеку. Ни единой попытки меня соблазнить. В такие моменты я для него пациент, а не женщина. Вот уж и правда, светило науки!

— Ну, что там? — интересуюсь с волнением в голосе.

— Там всё нормально, — заверяет меня Балыков.

Он садится за стол и берётся писать. Что он пишет, не знаю. Но решаюсь спросить:

— Может быть, это из-за таблеток? Противозачаточных?

Он хмурится:

— Вряд ли. От них наоборот должна бы структура улучшиться.

— А что у меня со… структурой? — бросаю испуганно.

— Говорю же тебе, всё нормально! — отзывается врач. Он сейчас не Балык, а Балыков Михаил Дмитриевич. И я доверяю ему всю себя.

— Так, Кучинская, значит, смотри, — спустя пару минут писанины, он вручает бумажки одну за другой, и объясняет по ходу, — Это на кровь. Это на вену, на палец. Всё натощак. Поняла?

— Это…, - берёт он другую бумажку, где размашистым почерком выведен номер и дата, — Сдашь анализ мочи. С утра, натощак, ёмкость купишь в аптеке.

— Мочи? — повторяю растерянно, — Может ещё и кал сдать?

— Можно и кал, — отзывается Мишка. И пишет в бумажке какую-то муть.

— Ты серьёзно? — смотрю на него в изумлении, — Зачем это всё?

Балык, навалившись на стол, произносит короткое:

— Делай, что говорят.

Но меня такой ответ не устраивает. Ведь в прошлый раз, когда пришли результаты анализов, он отправил меня на биопсию. Неужели… опять?

— Миш, скажи мне правду! Со мной что-то не так?

Он вздыхает, качнув головой:

— Конечно, не так! Ты — невротик, Кучинская. Не нужно делать из мухи слона! Это просто анализы. Плановый спектр.

Я собираю бумажки:

— Ты бы честно сказал мне, если что-то не так?

Мишка хмыкает:

— Я когда тебе врал?

Я сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться:

— Не помню такого.

— Вот! — отвечает, подняв указательный палец.

Я собираюсь. Пора. Но в душе неспокойно. Мишка, заметив моё состояние, сменяет свой докторский статус на дружеский. И, приобняв, провожает до двери: