Дзен и исскуство ухода за мотоциклом - Роберт Пирсиг

Это было как будто Федр разгадывал свою головоломку и из-за нехватки времени оставил одну сторону совершенно незавершенной.

Пуанкаре же работал над своей собственной головоломкой. Его суждение о том, что учёный отбирает факты, гипотезы и аксиомы на основе гармонии, также оставляет впечатление недоразгаданной загадки из-за грубых изломанных очертаний. В научном мире оставить впечатление, что источником всякой научной действительности является просто субъективная, капризная гармония — то же самое, что решать проблемы гносеологии и оставить необработанной границу с метафизикой. Это делает гносеологию неприемлемой.

Но из Федровой метафизики нам известно, что та гармония, о которой толковал Пуанкаре — вовсе не субъективна. Она — источник субъектов и объектов, и существует в предшествующих отношениях к ним. Она не капризна, это сила, противостоящая капризности, упорядочивающий принцип всей научной и математической мысли, разрушающей капризность. Без неё не может развиваться никакая научная мысль. На глазах у меня выступили слёзы признательности, когда обнаружилось, что эти необработанные края точно совпадают в той самой гармонии, о которой говорили и Федр, и Пуанкаре. Они составляют полную структуру мышления, способную объединить раздельные языки Науки и Искусства в одно целое.

Горы по обе стороны от нас становятся крутыми и образуют узкую долину, которая, извиваясь, ведет к Мизуле. Встречный ветер измотал меня, и я чувствую усталость. Крис похлопывает меня по плечу и указывает на высокую скалу, где нарисована громадная буква М. Я киваю. Утром, выезжая из Бозмена, мы уже видели такую. Мелькает воспоминание, что первокурсники всех школ каждый год забираются туда и рисуют букву М.

На бензоколонке, где мы заправляемся, с нами заговаривает мужчина с фургона, в котором везут двух лошадей Аппалуза. Большинство лошадников обычно недолюбливает мотоциклистов, а этот нет, он задаёт массу вопросов, на которые я отвечаю. Крис всё просит, чтобы поехать к букве М, но я вижу, что дорога туда крутая, с глубокими колеями и рытвинами. С нашим дорожным мотоциклом и тяжёлым грузом мне не хочется испытывать судьбу. Мы делаем разминку, прогуливаясь кругами, и затем с некоторой осторожностью выезжаем из Мизулы и направляемся к Лоло-Пассу.

Припоминается, что не так уж много лет тому назад эта дорога была грунтовой, она извивалась вокруг каждого камня и утёса в горах. Теперь она вымощена, и повороты стали очень широкими. Весь тот поток машин, в котором мы двигались, очевидно направлялся на север к Калиспеллу или Кёр-Далену, ибо теперь их почти нет. Мы едем на юго-запад, ветер теперь дует нам в спину, и это гораздо приятнее. Дорога начинает петлять перед перевалом.

Теперь исчезли все приметы востока, по крайней мере в моём воображении. Все дожди сюда приходят с Тихого океана, и все речки и ручьи стекают отсюда обратно туда же. Через пару-тройку дней мы будем у океана.

В Лоло-Пассе мы замечаем ресторан и заезжаем туда, остановившись рядом с видавшим виды «Харлеем». Сзади у него самодельный багажник, а на спидометре тридцать шесть тысяч миль. Настоящий дальнобойщик.

Заправившись пиццей и молоком, мы сразу же двигаем дальше. Световой день скоро кончится, а искать место для привала в темноте трудно и неприятно.

При выезде видим дальнобойщика с мотоциклом и его жену и здороваемся с ними. Он из Миссури, и по блаженному виду его жены понимаем, что они путешествуют с удовольствием. Мужчина спрашивает: «Вам пришлось бороться с ветром на пути к Мизуле?»

Я утвердительно киваю. «Скорость его была миль тридцать-сорок в час».

— Не меньше, — отвечает он.

Некоторое время мы разговариваем о привале, и они говорят, что будет холодно. В Миссури они и представить себе не могли, что летом может быть так холодно, даже в горах. Придётся им покупать себе теплые вещи и одеяла.

— Сегодня ночью не должно быть слишком холодно, — говорю я. — Мы всего лишь на высоте пять тысяч футов.

Крис говорит: «Мы будем делать привал прямо у дороги».

— На площадке для отдыха?

— Нет, прямо где-нибудь у дороги, — отвечаю я.

Они не выказывают готовности присоединиться к нам, так что после паузы я нажимаю кнопку стартёра и мы машем им на прощанье.

Длинные тени деревьев с гор лежат теперь поперёк дороги. Миль через пять-десять замечаем повороты на просеки лесоповала и направляемся туда.

Дорога песчаная, я еду на малой скорости, растопырив ноги, чтобы не опрокинуться. Мы замечаем ещё повороты по сторонам, но я держусь основной просеки до тех пор, пока через милю не выезжаем к каким-то бульдозерам. Это значит, что разработки всё ещё идут здесь. Поворачиваем назад и въезжаем в одну из боковых просек. Через полмили подъезжаем к бревну, лежащему поперёк дороги. Это хорошо. Это значит, что дорога заброшена.

Я говорю Крису: «Вот здесь», и он слезает. Мы находимся на склоне, с которого на много миль вокруг виден нетронутый лес. Крис жаждет исследовать всё вокруг, но я так устал, что просто хочу отдохнуть. «Иди сам», — говорю я.

— Нет, пойдём вместе.

— Я совсем устал, Крис. Утром пойдём вместе.

Развязываю поклажу и расстилаю спальные мешки на земле. Крис уходит. Я растягиваюсь, и усталость заливает мне руки и ноги. Тишина, прекрасный лес…

Со временем возвращается Крис и говорит, что у него понос.

— О, — восклицаю я, и поднимаюсь. — Надо сменить бельё?

— Да, — вид у него смущённый.

— Ну вот, оно в поклаже на переднем багажнике. Переоденься, возьми кусок мыла из сумки и пойдём вниз к ручью, там и постираем. Он смущён случившимся и с удовольствием исполняет всё, что ему говорят.

Пока мы спускаемся вниз, ноги у нас скользят на склоне. Крис показывает мне камешки, которые он подобрал, пока я спал. Воздух здесь наполнен густым запахом хвои. Солнце уже низко, и становится прохладно. Тишина и усталость, закат солнца немного портят мне настроение, но я не подаю виду.

После того, как Крис очень чисто постирал бельё и хорошенько выжал его, мы направляемся назад по трелёвочной дороге. Пока мы подымаемся, у меня вдруг возникает подавленное чувство, как будто бы я карабкаюсь по этой дороге всю свою жизнь.

— Пап?

— Что? — С дерева перед нами взлетает маленькая птичка.

— Кем мне надо быть, когда вырасту?

Птичка скрывается за дальним кряжем. Я не знаю, что ответить.

— Порядочным, — наконец отвечаю я.

— Я имею в виду, кем работать.

— Кем угодно.

— Почему ты сердишься, когда я спрашиваю об этом?

— Я не сержусь… просто думаю… ну, не знаю… Сейчас я слишком устал, чтобы думать… Да неважно, кем ты будешь.

Такие дороги становятся всё уже и уже и пропадают совсем.

Позже я замечаю, что он отстаёт.

Солнце уже скрылось за горизонтом, и наступили сумерки. Обратно мы идём врозь по трелёвочной дороге, и когда добираемся до мотоцикла, то залезаем в спальные мешки и ни слова не говоря засыпаем.

23

Вот она в конце коридора, стеклянная дверь. За ней находится Крис, с одной стороны его младший брат, с другой стороны — мать. Крис положил руку на стекло. Он узнал меня и машет рукой. Я машу в ответ и подхожу к двери.

Как всё здесь тихо. Как в кино с пропавшим звуком.

Крис смотрит на мать и улыбается. Она улыбается ему в ответ, но я замечаю, что так она лишь скрывает своё горе. Она чем-то очень расстроена, но не хочет, чтобы они это видели.

И теперь я вижу, что же это за стеклянная дверь. Это крышка гроба, моего.

Даже не гроба, а саркофага. Я нахожусь в огромном склепе, а они пришли проститься со мной.

Как это любезно с их стороны. Ведь им не стоило делать этого. Я так признателен.

Крис делает мне знаки, чтобы я открыл стеклянную дверь склепа. Видно, что он хочет поговорить со мной. Возможно, он хочет, чтобы я рассказал ему, что такое смерть. И мне хочется сделать это, рассказать ему. Так хорошо, что он пришёл и машет мне рукой. Я скажу ему, что здесь не так уж и плохо. Просто очень одиноко.

Я протягиваю руку, чтобы толкнуть дверь, но какая-то темная фигура в тени рядом с дверью, делает мне знак не трогать её. Палец поднят к губам, которых мне не видно. Мертвым не положено разговаривать.

Но ведь они хотят, чтобы я говорил. Я всё ещё нужен! Разве он этого не понимает? Тут какая-то ошибка. Разве он не видит, что я им нужен? Я умоляю фигуру дать мне поговорить с ними. Ведь ещё не всё кончено. Мне нужно им кое-что сказать. Но фигура в тени даже и не подаёт вида, что слышит меня.

— КРИС! — кричу я через дверь. — МЫ ЕЩЁ УВИДИМСЯ! — Тёмная фигура угрожающе придвигается ко мне, но я слышу вдалеке слабый голос Криса: «Где?» Он услышал меня! И тёмная фигура в гневе задёргивает на двери занавеску.

Не на горе, думаю я. Гора пропала. — НА ДНЕ ОКЕАНА! — кричу я.