Смерть на фуникулере - Тони Бранто
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, Мэри ничего не добавляла в кофе, потому что не смогла бы найти что-нибудь подходящее.
И всё-таки кофе… Этот психологический приём миссис Робинсон. Я и не думал отказываться от этой мысли, я знал, что она важна, потому как психологически Тамара Робинсон была очень интересно организована. Что же означал её кофе? Почему он не выходил из моих размышлений?
Внезапно вчера, разговаривая со швейцаром Матеем, я вспомнил… вспомнил деталь, о которую мысленно споткнулся, когда читал рукопись мисс Бёрч. Понимаете, у меня прекрасная память. Я помню каждое слово, сказанное каждым из вас во время наших бесед. Но вот я читаю текст мисс Вероники Бёрч, и что-то не сходится. Какая-то пустячная мелочь, которая не относится и не может ни при каких обстоятельствах относиться к этому делу, к миссис Робинсон, к её семье, вообще к чему-либо. Но мелочь эта присутствует, и я обратил на неё внимание.
В рукописи миссис Палмер сообщает мисс Бёрч, что её подруга миссис Патридж нагадала ей вторичную дисменорею – недуг, которым и в самом деле обзавелась миссис Палмер некоторое время спустя. Но когда миссис Палмер помянула свою подругу миссис Патридж в разговоре со мной, то сказала, что та нагадала ей язву. Вы понимаете, в чём состоит диссонанс? Миссис Палмер – женщина эффекта, у неё всегда лучшие пироги, лучшие места для отдыха и лучшие болезни. Так почему же она так эффектно бросает мисс Бёрч мучительную вторичную дисменорею, а мне подкидывает слабенькую язву?
Это не вяжется с психологией такой женщины, как Софи Палмер. Она не стала бы прятать столь впечатляющую подробность просто так. Тут что-то кроется.
Сперва я вроде бы нашёл этому объяснение. Я подумал, что, возможно, у миссис Палмер всё-таки есть границы и что ей просто было бы неловко делиться с двадцатилетним мужчиной проблемами интимного свойства. Мисс Бёрч – женщина, другое дело. Но затем я вспомнил, что миссис Палмер приходила на ресепшен, чтобы рассказать троим мужчинам, включая двадцатилетнего Матея, о своей диарее. Она американка, и ей не стыдно за свой организм, возвестила она тогда. Значит, по идее, она бы ни за что не упустила возможности поделиться и со мной своими гордыми болячками. Но она не стала этого делать.
Тогда я принялся перебирать каждое слово из нашего с ней разговора. И обнаружил, что ещё в самом начале беседы сообщил ей, что моя основная специальность – биология. Я сказал это, чтобы она снизошла до меня и согласилась помочь в вопросах психологии, в которых я, согласно моему же признанию, плохо разбираюсь.
Мог ли тот факт, что я являюсь биологом, повлиять на выбор болезни, о которой она решила мне сообщить?
Я поспешил в аптеку, где поинтересовался у фармацевта, чем обычно лечат вторичную дисменорею. Она назвала несколько способов, один из которых подходил к моей гипотезе по всем параметрам. При вторичной дисменорее, сказала она, иногда в качестве обезболивающего прописывают в гомеопатических дозах аконитин, а это яд нервно-паралитического действия. Не будучи дипломированным биологом, я всё же знаю, что аконитин получают из растения под названием борец. И миссис Палмер это знала. И решила, что раз я разбираюсь в растениях, то, вполне возможно, знаю о ядах, добываемых из них, и о том, что эти яды лечат. В конце концов, она ведь «разоблачила» меня, как начинающего секретного агента, проходящего стажировку в горах Югославии. Такой точно разбирается в ядах.
Я назвался биологом, чтобы купить внимание миссис Палмер, а оказалось, что приобрёл таким образом единственную улику, открывшую мне совершенно новый взгляд на это дело…
– Погодите, – встряла Жоржетта, не вытерпев, – вы хотите сказать…
И она тут же смолкла, впервые за долгое время не в состоянии закончить мысль.
Карлсен кивнул.
– Мэри выскакивает из номера родителей, оставляя дверь открытой. Миссис Робинсон видит идущую по коридору миссис Палмер и сообщает, что хотела бы обсудить с ней один крайне волнующий её вопрос. Когда тема разговора становится ясна, миссис Палмер говорит, что только отнесёт вещи из химчистки в номер и тотчас вернётся. В номере она берёт пузырёк с лекарством, содержащим аконитин, возвращается и при удобном случае добавляет значительную дозу лекарства в кофе Тамары.
Дальнейшее поведение миссис Робинсон становится теперь понятным. Минут через сорок после попадания в организм яд начал действовать. Постепенно у миссис Робинсон стали отниматься конечности. Ей было сложно передвигаться от автобуса к фуникулёру, ей становилось сложнее поворачивать голову и поднимать руки, и под конец она уже не могла удержать бутылку в руке. А когда она не смогла встать и попыталась об этом сказать, то обнаружила, что не может говорить. Всё, что ей удалось – упасть на пол. В таком состоянии, не двигаясь, одна, в диком страхе, не понимая ничего, она пролежала самые долгие минуты своей жизни, пока яд не остановил её сердце.
Карлсен замолчал, хмурый взгляд его впился в одну точку в полу.
Только сейчас присутствующим открылась бездна, настоящая бездна мучений, которые на самом деле испытала миссис Робинсон перед смертью. Ведь никто из них даже не догадывался. Она плакала, просила помощи, говорила – кричала о своей боли!
Но их всех она только раздражала.
Мэри разрыдалась. Джон Робинсон крепко обнял её.
По щекам мисс Нортон лились слёзы, ей резко стало не хватать воздуха.
Вероника Бёрч, потрясённая, спросила:
– Зачем миссис Палмер понадобилось убивать Тамару?
Карлсен тронул ворот рубашки, неожиданно ставший ему тесным.
– Вечером накануне отъезда из отеля «Сорока» миссис Робинсон спустилась в бар, чтобы позвать мужа спать. Мистер Робинсон протянул ей письмо, увидел такси на улице и вышел в надежде уехать куда-нибудь. Но как мистер Робинсон из гостиницы мог увидеть такси в кромешной мгле? Только если бы горели фары. Значит, такси либо готовилось отъезжать, либо только приехало. Водитель не сказал, что ждёт другого пассажира, значит, он только что кого-то привёз. Миссис Робинсон, находясь в трезвом сознании, прекрасно понимала, что на такси приехал мистер Палмер, хоть сам он и сказал ей, что лишь выходил прогуляться перед сном. Миссис Робинсон стало интересно, куда же он ездил в такой час. Они заговорили, стали подниматься наверх, и
