Секретное оружие третьего рейха - Станислав Славин

В ноябре 1942 года доктор Вирц носился по всей Европе в поисках подходящих фабрик, которые после небольшого и скорого переоборудования могли бы начать выпуск тяжелой воды. Ему показались более-менее подходящими лишь два итальянских заводика, занимавшиеся электролизом: близ Мерано и в Котроне. Однако технология, ими используемая, мало годилась для выпуска тяжелой воды, и мощность их – 68 000 кВт – была вдвое меньше, чем норвежской фабрики.

Профессор Хартек, обратившись в отдел вооружений, посоветовал послать в Мерано двух или трех физиков под видом «штатских командированных», дабы они убедились, можно ли так же эффективно использовать имеющиеся в Италии электролизеры, как и те, что на фабрике «Norsk-Hydro». Сам же он полагал, что на этих итальянских заводах нужно доводить содержание тяжелой воды лишь до одного процента, а потом отсылать концентрат в Германию, чтобы повысить содержание тяжелой воды в нем до ста процентов. Мера эта рентабельнее, чем кажется на первый взгляд.

Весной 1943 года Хартек и Эзау лично осматривали завод в Мерано, причем Хартек, присматривая лично еще и за своим спутником, убедился, что тот мало верит в успех немецких ядерщиков. А потому помогать им не очень-то жаждет, хотя и польщен полномочиями, полученными от Геринга.

Между тем в конце марта истощился еще один из важных источников финансирования – отдел вооружений сухопутных войск прекратил свое участие в «атомном проекте» и даже, вопреки всем договоренностям, отказался выделить два миллиона рейхсмарок, уже заложенные в бюджет. Тень Сталинграда зловеще легла на планы немецких физиков.

Ущерб, нанесенный этим ударом, станет очевиднее, если учесть, что профессор Эзау, непосредственно руководивший «атомным проектом», выделил на 1943 год такую же сумму – два миллиона марок. Большая часть их (600 000 рейхсмарок) пошла на строительство десяти двойных ультрацентрифуг для обогащения урана-235. Опыты по разделению изотопов ксенона оказались успешными, и второго марта 1943 года был проведен первый опыт с гексафторидом урана. Его удалось обогатить на 7 процентов, поэтому и решено было изготовить сразу несколько таких центрифуг.

Другими статьями расходов в «гросбухе» профессора Эзау были: «Исследования урановых реакторов, расходы на производство металлического урана – 400 000 марок. Тяжелая вода, строительство промышленной установки в Германии – 560 000 марок. Иследования люминесцентных красок (для „Люфтваффе“) – 40 000 марок. Исследование способов защиты от радиоактивного излучения – 70 000 марок. Расходы на аппаратуру высокого напряжения, способную служить источником нейтронов – 50 000 марок. Химия и коррозия урана – 80 000 марок. Непредусмотренные расходы, особые статьи расходов – 200 000 марок».

17 апреля 1943 года ущерб, нанесенный фабрике в Рьюкане, был окончательно устранен. Но следовало смотреть правде в лицо. «Обстановка в Норвегии такова, что, вопреки всем принимаемым мерам, возможен новый акт саботажа, – докладывал Эзау. – Поэтому на тот случай, если фабрика в Норвегии вновь будет разрушена, нам надо наладить на „Лейнаверке“ при концерне „Фарбениндустри“… высококонцентрирование изготовленной в Норвегии тяжелой воды [11]».

Договорим за него: если фабрика в Норвегии будет полностью разрушена, тяжелую воду малой концентрации станут доставлять на завод «Лейнаверке» из Италии, из Мерано, ибо в обстановке строгой секретности начались переговоры с руководством тамошней фабрики об изготовлении там тяжелой воды.

«В любом случае мы будем иметь в своем распоряжении достаточное количество тяжелой воды для продолжения упомянутых опытов». Эзау, как и подобало опытному «царедворцу», вселял в начальство один оптимизм.

Оптимизм же побуждает к излишнему успокоению. Германия могла наладить у себя полный цикл производства тяжелой воды. Специалисты предлагали целых четыре технологических способа, но их не слушали. Зачем отвлекать столь нужные во время войны средства, раз мы и так «будем иметь в своем распоряжении достаточное количество тяжелой воды»? Устами же Эзау глаголила ложь. В 1944 году, когда льстивый «царедворец» был уволен со своего поста, немцы спохватились, да было поздно.

Говоря о капитуляции отдела вооружений, следует упомянуть доктора Дибнера, долгое время верой и правдой ему служившего. Доктору разрешили продолжить эксперименты в лаборатории в Готтове, но попросили покинуть служебные кабинеты в особняке на Харденбергштрассе, 10, принадлежавшем этому отделу. Теперь Дибнер подчинялся своему недавнему сопернику и неумолимому врагу – профессору Эзау.

Готовя новый эксперимент, Дибнер обратился на фабрику «Дегусса», выпускавшую теперь вместо порошкового урана металлические пластины (19х11х1 сантиметр). Он просил изготовить партию кубиков из урана с длиной стороны 6,5 сантиметра (это подсказывали ему теоретические расчеты). Однако пришлось довольствоваться упомянутыми пластинами. Чтобы максимально использовать металл, он изготовил из них кубики меньших размеров (длина грани – 5 сантиметров).

Он с философическим спокойствием относился к тому, что его заставляют работать с «обрезками» материалов, оставшихся от экспериментов «почтенной научной гвардии» – Гейзенберга и иже с ним. Его – после низвержения – ограничивали в средствах, стесняли в возможностях, но он все-таки был блестящим экспериментатором и не терялся в самых сложных обстоятельствах, придумывая новые, неожиданные ходы.

Год назад, ревниво наблюдая за опытом Гейзенберга (порошковый уран и тяжелая вода внутри алюминиевого шара), он думал о том, что из-за этой алюминиевой оболочки нельзя точно измерить размножение нейтронов. Теперь он решил вообще обойтись без нее. Надо… заморозить тяжелую воду, и внутри этой ледяной глыбы выстроить решетку из урановых кубиков. Так и было сделано. 232 килограмма урана и 210 килограммов «тяжелого льда» заключили в парафиновый шар диаметром 75 сантиметров. Эксперимент проводился при температуре минус 12 градусов.

Догадка Дибнера подтвердилась. «Коэффициент размножения нейтронов» был гораздо выше, чем показывали опыты его коллег и, в частности, лейпцигский опыт Гейзенберга (L IV). Похоже было также, что схема, предложенная Дибнером (решетка из кубиков металлического урана), оказалась лучше (или хотя бы не хуже) традиционной схемы (чередование слоев урана и замедлителя).

Группа Дибнера готовила два новых эксперимента, чтобы узнать, как влияют на размножение нейтронов размеры реактора и температура. В первом случае эксперимент проводился при нормальной температуре, но реактор был тех же размеров, что и прежде. Во втором случае реактор увеличили вдвое, зато температуру не меняли. «Не сомневаюсь, что, увеличив данную конструкцию, мы непременно получили бы самовозбуждающийся реактор», – писал позднее Дибнер.

Однако профессор Гейзенберг, «верховный арбитр немецкой физики», не спешил признавать успех Дибнера. Выступая на совещании в Берлине 6 мая 1943 года, всего через несколько дней после столь блестящего опыта, он всячески превозносил свое (с Депелем) достижение годичной давности, а работы Дибнера интерпретировал так: «Вся его заслуга лишь в том, что он использовал более качественную аппаратуру, что и помогло ему достичь тех же результатов, что и мы. Гейзенберг всегда прав, а если не прав, смотрите начало фразы».

Главное же, Гейзенберг даже не упомянул, что конструкция реактора у «этого» Дибнера была совершенно иной. Готовясь к своему грандиозному эксперименту, профессор не намеревался идти на поводу у «опального физика» и менять что-либо в схеме. Все дело лишь «в измерительных приборах, а не в геометрии».

Попутно отметим еще одно заблуждение великого ученого. Он считал, что в реакторе, имеющем критические размеры [12] само собой установится тепловое равновесие. На самом деле, если позабыть о кадмиевых регуляторах, дело кончится очень плохо. Сегодня мы знаем об этом. Гензенберг этого не знал. А стало быть, стоило ожидать худшего…

Совещание, на котором выступал Гейзенберг, проходило в стенах Германской академии авиационных исследований. Помимо него здесь слушали Отто Гана (расщепление ядра и значение этого открытия – изложено в общих чертах), профессора Клузиуса (способы разделения изотопов урана-235), профессора Боте (проекты циклотронов и бетатронов). А вот «шеф всея немецкой ядерной физики», ариец и партиец Эзау остерегся приехать сюда. Вожди рейха и, главное, фюрер недолюбливали эту академию – тем более месяц назад профессор Карл Рамзауэр, председатель Физического общества, использовал здешнюю трибуну, чтобы отругать власти за то, что они мешают нормальным научным исследованиям в стране. Неслыханное вольнодумство! Потому Абрахам Эзау, ревностно вторивший окрикам «сильных мира сего», не появился перед взорами своих подчиненных. Так же благоразумно поступили и другие важные персоны, начиная с генерал-фельдмаршала Мильха.