Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии - Джеймс Бьюдженталь

Хол встал и снял пиджак, ослабил галстук и воротничок, а затем лег на кушетку. Я, как и раньше, любовался естественной грацией его движений. Он был прирожденным атлетом, бывшим футболистом колледжа, и по-прежнему обладал превосходной ко­ординацией движений, которая была видна даже в простейших действиях.

Когда Хол лег на кушетку, он продолжил:

— Я чувствую нетерпение и желание попытаться проникнуть внутрь самого себя. Хочу схватить эту проблему и свернуть ей шею, и... вероятно, я говорю, что хочу схватить Тима, но уверен, что на самом деле не хочу причинить парню вред. Или хочу? Не по-настоящему. Я знаю, что на самом деле нет. Итак, давайте поду­маем: я пытался выяснить, что жду от себя, когда пытаюсь гово­рить с ним. Ну, первое, о чем я думаю, его волосы. Нет, постойте, я пытаюсь понять свои ожидания, а не то, как я вос­принимаю его. Итак...

— Хол, подождите минуту. Вы пока не лежите по-настоящему на кушетке. Дайте своему телу улечься. Перестаньте работать над собой. Вам необходимо слушать свои внутренние мысли и чувства, а не допрашивать их, используя резиновую дубинку. Теперь по­молчите минуту и попытайтесь... Нет, не "пытайтесь" ничего де­лать. В этом вся трудность. Посмотрим, сможете ли вы позволить себе перестать давить на себя и открыться, чтобы обнаружить свое осознание.

— О'кей, но это для меня трудно. — Он закрыл глаза, глубоко вздохнул и внезапно начал плакать. Я был потрясен и подозревал, что он тоже. Слезы просто брызнули у него из глаз. Поразитель­но было видеть этого огромного человека лежащим здесь и плачу­щим бесшумно, но с выражением такой глубокой боли. Он не сопротивлялся слезам, не делал ничего. Просто лежал и плакал. Наблюдая за ним, я обнаружил, что тоже хочу заплакать.

Спустя некоторое время, показавшееся мне очень долгим, Хол глубоко вздохнул, немного повернулся и достал салфетку из ко­робки, которую я поставил перед ним на кушетку.

— Думаю, я не плакал многие годы. Я никогда так не плакал, по крайней мере, насколько я помню. И самое смешное, я дей­ствительно не знаю, о чем я плакал — плачу.

Слезы появились снова. Мы опять немного помолчали. Хол снова вытер слезы.

— Мне приятно плакать, и все-таки я чувствую себя очень-очень грустно. Я начал перечислять возможности, развернув перед со­бой целый список. То, что вы однажды назвали "устраивать себе допрос со множественным выбором". Но мне как-то не хочется. Не хочу это выяснять. Я устал. Устал выяснять. Мне просто пло­хо, действительно плохо. Это все, что я могу сейчас сказать.

Хол снова заплакал и перестал говорить.

— Я все время вижу лицо Тима. Только мне кажется — да, это он в более раннем возрасте. Когда ему было четырнадцать или пятнадцать, вероятно. Нет, может быть, даже меньше. Вероят­но, одиннадцать или двенадцать. Он был таким прекрасным ре­бенком. Мы так здорово проводили время, отправляясь на рыбалку и разбивая вместе лагерь. О, черт побери. — Слезы потекли еще сильнее.

— Такой прекрасный ребенок, — сказал я, когда он снова вы­тер слезы.

— Вы можете повторить это снова. Вы должны были знать его, Джим. Он был замечательным парнем. Я мечтал о нашем совме­стном будущем. Знаете, когда я рос, у меня никогда не было на­стоящего друга. После того, как я стал взрослым и поступил в колледж, разумеется, друзья появились. Множество друзей. Не­которые из них были действительно близкими, но ни одного, когда я был ребенком. Когда я был большим неуклюжим ребенком. Тим рассмеялся бы, если бы увидел, каким увальнем был его отец. Нет, он бы не стал. Он всегда был таким рассудительным. Я имею в виду действительно рассудительным, а не в духе бойскаутов. Я помню, как однажды он...

Так Хол пришел к своему собственному центру. Он вспоминал своего сына и свое собственное детство. Он начал постигать с помощью своего внутреннего зрения смыслы, которые так долго ускользали от него.

Кажется, что находиться в своем собственном центре — такая простая вещь. Разве мы все не находимся там? За исключением некоторых людей с эмоциональными или умственными нарушени­ями? Так может показаться, но в действительности все иначе. Большинство из нас, как Хол, больше привыкли относиться к себе так, как будто отделены от центра собственных переживаний. Та­ким образом мы иногда избавляемся от нежелательных чувств — как, например, от печали, которую сейчас переживал Хол. Рас­сматривать себя в качестве объекта — удобный способ избежать чувств и мыслей — сексуальных или враждебных, невыносимых для нашего сознания. Мы можем уверять себя, что свободны от этих отвергаемых мыслей и чувств, но получается, что мы дурачим са­мих себя.

Цену этого самообмана демонстрируют болезненные и фрустрирующие отношения Хола со своим сыном. Поскольку эмоции и действия Хола так мало соответствовали его сознательным намере­ниям, он постоянно ухудшал отношения, вместо того, чтобы на­лаживать их. Выходя из своего внутреннего центра и рассматри­вая самих себя в качестве посторонних, мы теряем доступ к тем источникам, с помощью которых можем управлять своей жизнью. Мы становимся всадниками, сидящими задом наперед и жалую­щимися, что лошадь скачет не в том направлении, но никогда не переворачиваемся сами.

25 ноября

Почти четыре месяца прошло с тех пор, как Хол вступил в контакт со своей субъективностью в тот день, когда плакал. Ка­ким бы важным ни был этот прорыв для Хола и каким бы драма­тичным ни оказался наш взаимный опыт, это было лишь начало. Сознательно и настойчиво Хол пытался войти в соприкосновение со своим внутренним чувством, чувствуя себя потерянным и не­способным расслышать его, а затем снова прорывался к нему. Вновь и вновь Хол следовал этой схеме, пока, наконец, не научил­ся более произвольно достигать своего внутреннего осознания. Теперь он был уже намного более способен говорить из своего цен­тра, но то, что он обнаруживал там, оказывалось печальным и бесплодным.

— Не знаю, Джим. Вначале, когда у меня возникло это глубо­кое осознание того, что происходит внутри меня, я почувствовал какой-то подъем. Думаю, я надеялся, что теперь мы решили все проблемы. Да, я должен признать, что мои отношения с Тимом улучшились. Я не злюсь на него так часто и так сильно. И, ко­нечно, он тоже изменился. Не знаю, может быть, ему просто безразлично то, что я делаю. Скажем, между нами меньше напря­женности. Но мы по-прежнему далеки друг от друга; и это меня печалит.

— Вам хотелось бы вернуть ту старую близость, да?

— Вы это знаете. Но те дни прошли, и ни к чему их оплаки­вать... Нет, я бы так не сказал.

— Где сейчас ваши мысли, Хол? Выражение вашего лицо из­менилось.

Снова эта кривая улыбка, как будто он обращается к чему-то внутри себя, и это настолько болезненно, что он может лишь по­верхностно поддерживать разговор.

— Я думал о миссис Кановски — той самой леди, о которой я рассказывал вам на прошлой неделе. Она все время требует отве­тов. У нее столько проблем, и каждая — на грани жизни и смер­ти. И она ожидает от меня, что в каждом случае я знаю, что ей надо делать.

— Тяжелый случай.

— Только представьте себе! Вот я и разозлился на нее вчера. Сказал, что она принимает меня за Бога или за всезнающего отца, который отвечает за ее жизнь. Боюсь, я был довольно груб с ней. Но, знаете, я действительно сыт по горло тем, как она — и мно­гие другие тоже — не хотят брать на себя ответственности за свою жизнь. Она все хочет переложить на меня. Как бы то ни было, думаю, это было для ее же пользы. Надеюсь.

— Вы кажетесь несколько подавленным, не столько сердитым, сколько печальным.

— Да. — Он помолчал. — Да, полагаю, это так. У меня было много грустных размышлений в эти дни. Столько дел, и, кажет­ся, я все больше и больше не успеваю. Обычно я работал с боль­шим энтузиазмом. Теперь я не знаю, куда он пропал, но он, не­сомненно, пропал. Я просыпаюсь утром и хочу снова заснуть.

— Вы загружены больше, чем обычно?

— Нет, примерно так же. В последнее время я немного читал. Но собираюсь это прекратить это занятие.

— Что вы имеете в виду?

— О, как прошлой ночью. Большую часть ночи я провел, чи­тая новую книгу Гроцета, знаете "Современная практика интен­сивной психотерапии". Довольно хорошая книга, но на самом деле он просто повторяет одни и те же всем давно известные вещи. К утру я осилил две трети, заработал головную боль и ощущение скуки. Гроцет пишет так, как будто все продумал, но я спраши­ваю себя: что он стал бы делать с такой закоренелой пассивно-за­висимой пациенткой, как миссис Кановски?

— Вы часто читаете так поздно?

— В колледже это вошло у меня в привычку, но в последнее время я делаю это не часто.

— Должно быть, вы ищете что-то.

— Нет, или, полагаю, да. Я несколько неудовлетворен тем, как протекает моя практика. Я думал о том, чтобы попросить вас о супервизии, но это было бы неудобно совмещать с психоте­рапией.

— Угу.

— И, кроме того... Ну, мне неприятно это говорить, потому что вы действительно много для меня сделали. Но...