Монархия и социализм - Геннадий Александров

Совершенно то же и с государствами. Можно пытаться противостоять переменам, и многие так и делают, чужой опыт ведь ничему не учит, каждый учится на своей собственной шкуре, а можно попытаться использовать перемены к благу. К благу государства. Благо же государства означает благо всех. Просто потому, что государство думает не о каждом из нас, оно думает обо всех сразу, оно думает о народе, в государстве живущем.

Почему Эттли? Почему не Черчилль? Дело в том, что в 1945 году «Эттли» означало не человека, «Эттли» означало «социализм». Вот «Черчилль» означало человека, Уинстона Черчилля. «Победителя». Так захотело государство, оно сделало всё, чтобы то, что связано с боевыми действиями, с танками, самолётами, пехотинцами, бомбёжками, то, что люди называли «Эль-Аламейном» или «Битвой за Англию», так вот чтобы всё это вызывало в умах образ Черчилля. Черчилль как творец победы, Черчилль как война. Но если мы победили, то войне пришёл конец, не так ли?

И не только войне.

Вот что витало в воздухе в 45-м, вот что слышала власть и вот чего не слышали занёсшиеся консерваторы — «never again». И имелась тут в виду отнюдь не только война. Не только «хуй войне», но ещё и «хуй» тому, что было до войны. Мир изменился и англичане захотели измениться тоже, но всё дело было в том, что они, сами того не заметив, уже изменились. Они этого ещё не осознали, но чуткая власть это поняла, власть легла на волну, отдалась ей, власть не захотела быть сбитой с ног, власть показала, что она является властью по праву, она пошла туда, куда хотел идти народ. Власть показала, что она власть ещё и потому, что не была застигнута врасплох, она встретила «время перемен» во всеоружии, власть заранее знала, куда народ зашагает. Пока шла война, власть говорила одно, но вот делала она совсем другое, она делала всё, чтобы народ после войны захотел идти не по той дорожке, а вот по этой, дорога же в прекрасное будущее называлась «Socialism Rd.»

До войны, пока шла война не горячая, а пропагандистская, социалистические идеи шельмовались, да по другому и быть не могло, социализм использовался в качестве господствующей идеологии не только в СССР, но, что гораздо важнее, ещё и в Германии. Государство не может изъясняться на том же языке, что и его враг, оно не может позволить, чтобы умы подданных были захвачены теми же самыми идеями, враг на то и враг, чтобы быть врагом, плохо не только то, что он говорит, но и то, что он думает, плох он весь, от макушки до пяток. Но вот когда враг побеждён, тут всё сразу становится по-другому, мы можем у побеждённого кое-что и позаимствовать, это называется трофеями, для народа так более лестно выходит, да если ещё учесть, что враг был сокрушён с помощью союзника, а союзник (надо же!) строит социализм в одной отдельно взятой стране, то почему бы и нам не построить то же самое? Причём строить будет легче лёгкого, мы ведь фундамент уже заложили. Что, не верите? А вы оглянитесь вокруг себя.

Англичане оглядываться отказались. Они боялись спугнуть своё счастье.

За несколько военных лет им показали, что такое социализм. Не говоря при этом, конечно, что это социализм. Показали не словом, но делом. Общественное производство? Ну вот вам «теневые заводы», принадлежащие государству, заводы, на которых ковался «меч победы». Заводы, на которых вы, дорогие английские граждане, ударно трудились. В три смены. Сделаем то же самое с угледобывающей промышленностью, с железными дорогами, газом и электричеством? Ну как? Голосуем? Кто за? Кто против? Воздержавшиеся есть? Принято большинством голосов. Плановое хозяйство? А чем же ещё, по-вашему, было всё хозяйство Англии последние шесть лет? Вам что, плохо было? В стране ведь ни одного безработного не осталось. А мы сейчас будем армию демобилизовывать, миллионы молодых, горячих, до работы охочих домой вернутся, хотите им место уступить, а сами — на улицу? Ну как? За план? Голосуем? Такой лес рук, что я даже и считать не буду. Принято единогласно.

Было пущено в ход понятие welfare state, то-есть государство всеобщего благосостояния. Государство, в котором будет хорошо большинству. Большинству, которому будут гарантированы бесплатная медицина, пенсии и то, что принято называть «социалкой». Как там представляли себе мироустройство люди, жившие несколько веков назад? Море, в море кит, на ките три слона, на слонах — Земля. Эттли использовал в качестве слонов общественную собственность на средства производста, государство всеобщего благосостояния и плановую экономику. В детали ему вдаваться не приходилось, детали англичане видели вокруг себя. Черчилль не нашёл ничего лучшего, как противопоставить этому своё знаменитое красноречие, он посчитал, что достаточно языка, чтобы разнести соперника в пух и прах. Он подумал, что можно обойтись парочкой ярлыков и тут же поторопился налепить их на Эттли. Выступая с предвыборными речами, в том числе и по радио, Черчилль заявил, что Эттли это «гестапо», что Эттли — это «английский Сталин».

Напомню, что в 1945 году Черчилль был «человеком года» не только в Англии, но, пожалуй, и в мире. Пропаганда постаралась. Он и в жизни был человеком ярким, вот что писал, вспоминая те годы, известный лейбористский деятель Рой Хаттерсли — «сравнивать Черчилля и Эттли с точки зрения производимого ими внешнего эффекта было просто смешно, если бы обычную английскую семью спросили, кого из них она хотела бы пригласить к ужину, то сомнений в ответе ни у кого даже и возникнуть не могло, конечно же — Черчилля!» Но тут была одна тонкость, упускавшаяся из вида не только симпатизировавшими консерваторам «аналитиками», но и самим самонадеянным Черчиллем. Для того, чтобы приглашать кого бы то ни было к ужину, для начала следует этот ужин иметь.

Когда англичанина поставили перед выбором — ужин или Черчилль, он выбрал ужин. Выбирая сердцем, англичанин спустил Черчилля в унитаз. Победил Эттли, победил «английский Сталин».

57

В августе 1945 года Англия праздновала победу над Японией. Судьба (или История, это как вам будет угодно) решила так, что на этот же день было назначено открытие нового Парламента. Ликующие лондонцы приветствовали карету, на которой королевская чета совершила традиционное, но подзабытое за десять лет путешествие из Букингэмского дворца в Вестминстер.

Ровно в одиннадцать часов король и королева вошли в здание Парламента и уселись на наново позолоченный «стол». Притихли парламентарии, замерла страна.

Громко, отчётливо, почти не заикаясь (это было отмечено всеми присутствовавшими) Георг VI произнёс тронную речь. Длилась она двадцать минут. Именем короля провозглашались первые шаги в социалистическое будущее. Георг объявил подданным о национализации, о социальном страховании и о создании системы общенационального здравоохранения. Текст королевской речи написал новый первый министр королевства.

Климент «Клем» Эттли. Человек, ставший одним из тех, кого называют the history makers, то-есть творителями, делателями истории, ставший не по birthright, не по праву рождения, а «сделав себя». Стать творцом просто, нужно лишь для начала понять следующую немудрящую истину — не сделав себя, нельзя делать и историю.

Родился он в 1883 году. Семья была большой — у мальчика было семь братьев и сестёр. Отец, стряпчий Генри Эттли, был рьяным сторонником Консервативной партии и дети воспитывались в соответствующем духе. Как выразился биограф будущего премьер-министра Англии Патрик Гордон Уокер — Эттли был «born and bred a Conservative». Отец, как то и положено консерватору, постарался, чтобы дети получили хорошее образование. Климент учился сперва в Хэйлибэри (одной из лучших школ Англии того времени), затем — в Оксфорде. В 22 года, после колледжа, перед ним открылась возможность сделать карьеру преуспевающего адвоката. Однако судьба распорядилась иначе. Будущее Эттли решил Ист-Энд. Начинающему законнику как-то предложили посетить лондонские трущобы и он (о, самонадеянность молодости!) отправился туда один. Белый галстук и канотье. Из трущоб он вышел помятым, без канотье и с фингалом под глазом.

Для великого множества людей подобное приключение послужило бы лишь подтверждением правильности избранного ими жизненного пути, и они, постаравшись тут же забыть о неприятном эпизоде, не мешкая по этому пути и зашагали бы, но Эттли не был одним из великого множества и то, что он сделал, служит тому доказательством. Он немедленно ушёл из отцовского дома и снял квартиру в Ист-Энде. Он устроился секретарём в Тойнби Холл (благотворительное учреждение, существовавшее благодаря богатым донорам, где городская беднота могла не только получить вспомоществование, но и повысить квалификацию), и в свободное от работы время начал посещать Лондонскую Школу Экономики. Он присоединился к Обществу Фабианцев, он вступил в находившуюся в зачаточном (embryonic) состоянии Лейбористскую Партию. Эттли решил стать социалистом. Он решил изменить если не мир, то хотя бы жизнь своих соотечественников, и если и не всех скопом, то хотя бы тех из них, что при первой же встрече засветили ему в глаз.