Черное копье - Ник Перумов

Ночью Фолко опять долго не спал. Вот он оказался в самом центре цитадели Олмера, познакомился с десятками служащих ему; но он не видел в них закоренелых в грабежах и убийствах разбойников с большой дороги. Это были сильные и смелые люди, и власть Олмера могла держаться среди них на чём угодно, кроме одного – кроме страха.

Наутро отряд выступил. Друзья ничего не успели узнать; однако, когда дружина Отона проезжала городскими улицами, среди провожавших Фолко нежданно увидел знакомое лицо Келаста и едва удержался от вскрика. Дорвагский разведчик стоял в окружении товарищей, бесстрастно взирая на проходящие мимо ряды конных. Лишь едва заметное движение его головы дало понять хоббиту, что Келаст заметил его.

– Эй, Манор! – тронул за плечо могучего истерлинга Торин. – Когда нам скажут, что нужно делать в этом походе? Тут же не так, как в Арноре, где приказывают рубить, не сказав кого и зачем! Я тут недолго, но думаю, что должно быть по-иному!

– Так и будет! – отозвался Манор, поправляя копьё у седла. – На первом же привале Отон расскажет всё, что нам нужно знать. Он ничего не скрывает понапрасну. Сам увидишь…

У городских ворот их нагнал приехавший пожелать удачи Берель, и тут же к отряду присоединился ещё один его член – низенький тщедушный человечек со странно знакомой плотно закрытой корзиной; присмотревшись, Фолко узнал в ней садок с улагами!

Три дня они продвигались через страну Олмера – не медля, но и без ненужной поспешности; взору Фолко открывались богатые селения разных родов и племён, которые, точно сорванные ветром листья, облепили могучий ствол неколебимо стоящего под грозою дерева. Отряд Отона ни в чём не знал нехватки. Даже ночевали они не под открытым небом, а на имевшихся вдоль дороги обширных воинских дворах – опытный командир Отон не хотел утомлять своих людей раньше времени.

Смутно и мглисто было в эти дни на душе у хоббита. Их встретили с открытой, чуть грубоватой, но искренней дружелюбностью; их умению дивились и уважали за это; кое-кто даже просил на досуге обучить увиденным на ристалищном поле приёмам боя. Руки истерлингов, харадримов, ангмарцев и хазгов ломали хлеб, протягивая половину краюхи хоббиту; к его кружке с готовностью тянулись полные ароматным мёдом фляги; ночью, сжавшись под одеялом, Фолко с ужасом всё чётче и чётче осознавал, как непросто ему будет поднять оружие на доверявших ему и делившихся с ним походным ломтём.

Фолко и его друзья быстро поладили со своими новыми спутниками, хотя поневоле держались в стороне, стараясь не ввязываться в общие разговоры. Их оставили в покое – здесь за каждым признавалось право вести себя как вздумается, лишь бы не отступал в бою. Только хазги – а их в отряде оказалось полтора десятка – бросали какие-то странные взгляды на висевший на груди у хоббита заветный кинжал; и взгляды эти не отличались, признаться, особой приязнью. Фолко спросил совета у друзей.

– Незачем ссориться с ними раньше времени или давать им повод держать камень за пазухой, – пожал плечами Малыш. – Нужно объясниться в открытую.

Вечером третьего дня пути Фолко как бы невзначай оказался рядом с сидевшими в кружок хазгами; откинутый плащ оставлял открытым клинок Отрины. Хазги словно по команде смолкли, выжидательно глядя на хоббита. Тот попытался заговорить с ними тщательно подобранными словами наречия цитадели, малый запас которых он всё же успел составить себе к этому времени, однако старый хазг, один из недавних соперников по стрелковому спору, остановил его.

– Говори на языке Заката, – каркнул он, поднимая голову. – И тебе легче, и мы тебя поймём – тут есть кое-кто, кто его знает.

– Хорошо, почтенные! Я хотел поговорить с вами как воин с воинами и верю, что вы поймёте меня. Догадываюсь, что вас смущает эта вещь, которая ныне принадлежит мне. Но знайте же, что я получил её из рук самого Вождя, во время нашей встречи на далёком и враждебном Западе. Я не знаю подробностей гундабадского боя, но не как презренный грабитель, обдирающий тела мёртвых, обрёл я этот кинжал! В истинности этих слов сошлюсь на хорошо известного вам Санделло, а также Береля.

Хазги некоторое время помолчали, пока двое или трое из них вполголоса переводили остальным слова хоббита. Потом они вдруг заговорили вместе, словно совещаясь; старый хазг, который, очевидно, был у них за старшего, молчал, только быстро переводил взгляд с одного соплеменника на другого, словно спрашивая о чём-то; и когда заговорил он, все остальные разом умолкли.

– Здесь никто не проверит твоих слов, – медленно сказал он. – Но мы видим – ты говоришь правду… Узнай же, половинчик, что этот клинок некогда принадлежал нашему народу, одному из наших вождей. Несколько зим назад часть наших прошла далеко на закат к самому Гундабаду… Там они повстречали Вождя. Этот клинок попал к нему, и, клянусь Великой Лестницей, он попал к нему по праву. Мы удивились, увидав его у тебя… Но теперь всё ясно. Садись с нами, Отмеченный Вождём, выпей круговую!

Из разговора с хазгами Фолко узнал, что когда-то, невообразимо давно, когда Чёрного Замка в Мордоре не было ещё и в помине, когда в Золотом лесу ещё жила великая, хотя неведомая и страшная, Сила, когда весь Закат был свободен – предки хазгов обитали в землях к западу от Туманных гор. Сила Востока была тогда с ними, и остерегались они лишь яснооких эльфов, живших севернее их привольных степей. Тогда эльфов было много, не в пример больше, чем теперь, – может, поэтому они казались тогда менее опасными, ибо мало обращали внимания на смертных и шли собственными путями. Однако хазгов они недолюбливали, потому что в совсем уж незапамятные времена прародители хазгов служили какой-то сверхмировой Силе, не имеющей в их памяти ни имени, ни облика; и эта Сила была враждебна эльфам.

– Мы если видим что-то, то никогда не забываем, – покачиваясь, мерно и торжественно говорил хоббиту старый хазг. – От деда к внуку, от отца к сыну идут Вести, и каждый узнавший обязан запомнить их до самой смерти, а умирая – передать наследнику. И слова безымянных свидетелей, давно ушедших в лоно Матери, живы по сию пору, и они повествуют нам, как вздыбилось ставшее багряным небо и великий огонь снизошёл с закатных небес. И сверкающие рати неведомых нам богов ступили на крайний запад земли, и Сила, хранившая нас, пала, увлекая за собой в пучину и западные земли. Лишь горстка тех, кто положил начало роду нашему, чудом уцелела тогда, в битве, равной которой не было и не будет. И наши пращуры ушли на восток и обосновались у горных подножий. А затем пришли эльфы и создали свою страну подле ворот в подземное царство гномов, и другие народы смертных также поселились между берегом Великого моря и Горами. Долгие, долгие годы протекли – и вот из морских пучин появились устрашающие корабли, несущие полчища закованных в сталь воинов, великих лучников. Люди моря стали строить свои гавани, налагая дань на прибрежные племена. Однако затем на Востоке вновь поднялась тень той, первоначальной Силы, и вспыхнула страшная война. Короли морей оказали помощь эльфам, и в горниле истребительной схватки сгорели почти все колена нашего рода. Но всё имеет свой конец, кончилась и война, и снова потекли мирные годы, и родились новые люди нашего языка. Однако угроза своими исполинскими крылами вновь затемнила небо над головами хазгов. Короли морей обосновались на крайнем юге, и степи, ныне именуемые Роханом, были их владением. Короли потребовали покорности у нашего племени, а когда получили отказ, нанесли такой удар, что нашим предкам пришлось навсегда покинуть родину. И с тех пор мы живём надеждой, что вместе с Вождём отвоюем наконец наши древние владения и в зелёных степях вновь разольётся протяжная песнь людей нашего языка.