Игнач крест - Георгий Федоров

— Что же, — сказал наконец посадник, возвращая и грамоту и шпоры, — ты теперь вольная, и никакого выкупа мне не надо, да еще и баронесса. Слышал я, что у Ивана в лотарингской земле на реке Рейне есть замок. Что же, поезжай, дам тебе провожатых…

— Ты что, Твердиславич, — горько вздохнула Дарья, — куда же я от Алексеньки денусь. Недосуг мне с тобой, пойду к ней.

Дарья хотела было выйти, как раздался топот ног, бегущих по лестнице. Дверь горницы с шумом отворилась, и показались запыхавшиеся Михалка с Онфимкой. Они радостно затараторили, перебивая друг друга:

— Мы успели вперед прибежать! Вперед! Мы гонцов от князя Александра опередили! Князь велел передать, что он с соратниками потеснили ливонцев и гонят их с нашей земли!

— Не забудь, Твердиславич, — обернулась уже в дверях Дарья, — как возвратится князь, веди его сразу к Александре.

После ухода Дарьи Пантелеевны посадник тяжело опустился на лавку и с некоторым недоумением посмотрел на сына и его неразлучного друга.

— Теснит, говорите? — устало переспросил он.

Ребята открыли было рты, чтобы ответить, как через порог вступили гонцы князя Александра. Громыхнув походным снаряжением, они оба склонились в земном поклоне, достав правой рукой пола.

Радша сделал шаг вперед и проговорил высоким скрипучим голосом:

— Князь Александр шлет тебе, боярин, низкий поклон и отрадную весть: рыцари откатились к границам новгородской земли. Бои были тяжелыми. Особо отличился Миша, сын Игната. Он один перебил больше врагов, чем двадцать других воинов, совсем как Евпатий Коловрат. Князь говорит — быть теперь всему его роду Мишиными. А еще, — тут Радша невольно понизил голос, и в белесых глазах его мелькнула тревога, — велел князь узнать, жива ли твоя дочь и не нужна ли ей моя помощь?

— Господь милостив! Очнулась боярышня, теперь вокруг нее Дарья Пантелеевна колдует, говорит, может, еще и поправится… Передай князю, как возвернется, пусть посетит нас. Александра в беспамятстве все его имя поминала. А теперь ступайте с Богом. У меня забот много, а вы отдохните с дороги…

— Недосуг нам, посадник, — перебил его Радша, надевая шлем. — Возьмем оружие, подкрепление и в обратный путь.

…Целую неделю не отходила Дарья Пантелеевна от Александры, пока та не открыла ставшие наконец ясными глаза. А еще через два дня, приподнявшись на постели, боярышня спросила:

— Господи, что со мной? Я ничего не помню…

— Тебя спас из рук самого хана Бату и привез сюда князь Александр, — мягко сказала Дарья и осторожно поведала Алексе обо всем, что с ней произошло.

А еще через некоторое время князь ненадолго вернулся с границы, где все еще шевелились ливонцы, и пришел навестить Александру.

Когда он переступил порог горницы, в ней сразу стало светлее. Князь был в белой свите, он принес с собой свежий запах весны и талого снега. Александр широко улыбался, русые борода и усы, которые он отрастил совсем недавно, не могли скрыть его крепкие белые зубы.

Он сел на резной стул с высокой спинкой и стал ждать прихода Алексы. Степан Твердиславич решил сам помочь дочери спуститься сюда из ее светелки под крышей.

Князь с волнением ждал прихода Александры, которую знал с раннего детства. Она неизменно участвовала во всех играх и проказах, которые они устраивали с братом Федором, с тех самых пор как отец окончательно перевез их сюда из Переяславля. А было это лет восемь тому назад… Александр недолюбливал брата, хотя и понимал, что это плохо, что Господь его осудит, но ничего не мог с собой поделать. И сейчас, когда прошло уже четыре года и девять месяцев со дня смерти Федора, совесть все еще продолжала мучить его. Маленького роста, щуплый Федор всегда преданно смотрел своими грустными карими глазами на младшего брата, но не находил отклика в душе живого, подвижного и честолюбивого Александра, который старался избавиться от него и от соглядатаев вроде дядьки Федора Даниловца или тиуна Якима как можно быстрее. Приплыв с княжеского подворья своего отца на Городище, он спешил в условленное место, где сажал в ладью Александру, и они отплывали в сторону Спаса на Нередице.

Почему их так тянуло к этому храму? Может быть, оттого, что монастырский храм этот стоял совершенно одиноко на холме и так неожиданно возникал за поворотом реки? Вокруг княжеского дворца и церкви до самой дальней дали не было ни деревень, ни погостов, только на том берегу Волхова виднелся трехглавый собор Юрьева монастыря да блестел иногда далеко вдали среди низких туч купол Святой Софии. Они любили с Алексой разогнать тяжелую ладью, а потом лечь рядом на дно и смотреть в белесое небо, мерно покачиваясь.

Но не всегда побег проходил так гладко. Часто Федор замечал их и шел прямо по воде за ладьей, уговаривая, чтобы они взяли его с собой, что он не будет им мешать, будет слушаться, но в ответ они, смеясь, только обдавали его брызгами, нарочно с силой ударяя по воде веслами.

Александр мог посещать княжеский храм в любое время. Плохо только, что Алекса была все же девчонкой и боялась подходить к алтарю. Она всегда останавливалась у самой дальней стены и смотрела с благоговением и восторгом на роспись, покрывавшую церковь от самого пола до купола. Все картины соединялись друг с другом в одно прекрасное целое. Даже узкие окна высоко под сводами не разрушали общего впечатления. Но больше всего нравилось Александре смотреть на ту стену, где в середине был изображен князь Ярослав Владимирович, построивший эту церковь и поэтому нарисованный держащим ее на руке, как игрушку. Горбоносый, с черными очами и длинной бородой, в желтой княжеской шапке, отороченной мехом, в голубой одежде с красной каймой, нарядном малиновом корзно, украшенном различными узорами вроде орла в круге на плече, князь всегда привлекал ее внимание.

Сам же Александр любил прислушиваться к гулкому эху своих шагов по каменным плитам пола, любил вместе с Алексой подниматься по узкой каменной лестнице на хоры и смотреть оттуда на далекую Софию, тогда рядом оказывался лик ангела, глядевшего на них одним печальным глазом с поволокой.

Князя охватило сейчас то же щемящее чувство. Ему показалось, что он ждет прихода боярышни как таинства… И вот наконец дверь отворилась и в комнату вошла Александра. Справа ее поддерживал Степан Твердиславич, слева Дарья Пантелеевна. Голубая верхняя рубаха из аксамита и золотой зубчатый венец[126] на голове только подчеркивали бледность исхудалого лица. При виде князя на щеках ее выступил слабый румянец.

Дверь отворил им, низко кланяясь и произнося сладкие приветствия с характерным присвистом, боярский сын Федор, щеголевато одетый и причесанный на немецкий лад, в свите с укороченной спиной, чтобы лучше видны были расшитые верха зеленых сафьяновых сапог.

Князь поднялся навстречу. Но взгляд Александры был направлен не на него. Она смотрела в ужасе на бойкого молодого человека, старавшегося в низком поклоне скрыть свое лицо.

— Это он! Он! Я узнала его! — вскрикнула Александра. — Это его голос я слышала в шатре Бату! Предатель! — Она вырвалась от отца и Дарьи и шагнула вперед, но тут же зашаталась, взмахнула руками, как подстреленный жаворонок — крыльями, и упала бы на пол, если бы князь не успел подхватить ее.

— Взять его! — раздался поистине львиный рык посадника.

Несколько холопов, ожидавших у накрытого стола, бросились выполнять его приказ.

Федор забился в угол и завопил в страхе:

— Я не предатель! Меня князь Ярослав посылал! Великий князь!

Александр, не обращая внимания на завязавшуюся борьбу и злобные выкрики боярина, бережно понес и осторожно положил боярышню на покрытую пестрым домотканым ковром лавку.

Дарья наклонилась и прижала ухо к ее груди, потом отпрянула, крестясь, вынула из привязанного к поясу кожаного чехольчика бронзовое зеркальце и приложила к губам Александры. Полированная поверхность зеркала осталась гладкой и чистой — боярышня была мертва.

Лицо князя исказилось, как от яркого невыносимого света, в глазах отразились сразу и гнев, и боль, и печаль, как у Иисуса, изображенного на иконе новгородским иконописцем. Дарья невольно отступила, а Степан Твердиславич поежился под этим взглядом, не в силах отвести глаз.

В это время дверь широко открылась и вбежали Михалка с Онфимкой, весело ударяя в бубны, за ними шли гусляры, дудочники и другие музыканты. Никто не остановил их, не сказал ничего о том страшном, что здесь произошло, и они еще долго продолжали бы играть и петь, если бы Михалка не догадался по лицу отца о непоправимой беде, обрушившейся на них, не увидел бездыханную сестру, лежащую на лавке, не услышал тихий шепот Дарьи.

— Преставилась боярышня, — говорила она, с трудом шевеля губами. — В одночасье. И исповедаться перед смертью не успела. Только душа ее все равно в рай попадет — не было на ней никакого греха…