Когда-то был человеком - Дитрих Киттнер

Есть и иные преимущества, которые дает собственный театр, во всяком случае, мне так кажется. «Представь себе, – частенько мечтательно говорил я своей жене, – вечером нам нужно только прийти на представление, ну, может, днем еще порепетировать. Отпадает вся бумажная волокита, связанная с планированием турне. Организационные проблемы станут привычным делом. Наконец-то у нас появится больше времени для работы над текстами, а может быть, даже и для личной жизни».

Забегая вперед, признаюсь честно, что в своих мечтах я строил воздушные замки: когда дошло до дела, забот оказалось куда больше, нежели их могла нарисовать наша богатая фантазия.

У меня, конечно, были и другие причины, заставляющие тосковать по собственной, скроенной по моим представлениям сцене. Сегодня, спустя сорок лет, мне стало ясно, что я с раннего детства лелеял эту мечту. Насколько могу припомнить, по крайней мере с семилетнего возраста я, вместо того чтобы рисовать фигурки человечков, малевал контуры театров, чаще всего отдаваясь на волю фантазии. Делал я это во время уроков, привычных разговоров или просто в иные скучные минуты жизни. Порой, чтобы скрасить унылые воскресные дни, я вооружался линейкой и циркулем и чертил проекты на миллиметровке: маленькие и большие театральные здания, макеты сцен и огромные амфитеатры, передвижной цирк шапито с парусиновым верхом и величественные храмы искусств. При этом я никогда не был завзятым театралом, не говоря уже о том, что до известного возраста ни разу не заглядывал за кулисы. Тем не менее мои проекты меньше всего напоминали архитектурные упражнения, а в большей степени были попыткой разработать проект сцены с оптимальными условиями для игры или, во всяком случае, того, что я тогда понимал под этим. Лишь Фрейду по силам разгадать, что скрывалось за всем этим. Только организовав собственное кабаре, я перестал создавать эти фантастические проекты. С тех пор у меня были только реальные планы.

Некоторым из них суждено было осуществиться. Причем три фактора неизменно сопутствовали всем проектам, которые мы затевали, преисполненные радужных надежд: постоянно переполненные залы, отсутствие каких- либо государственных дотаций и непродолжительность существования. Что касается последнего, то причина всегда была одной и той же: расторжение договора со стороны владельца помещения. Первая попытка обосноваться в Гёттингене закончилась тем, что меня вышвырнули: я собирался переоборудовать помещение, а хозяин был решительно против. На Мельштрассе в Ганновере в 1963 году владелец дома предпочел моему театру более доходное предприятие – казино. «Новый дом» – прекрасный ресторан в центре города, построенный в стиле неоклассицизма, чей подвал с крестовыми сводами давал нам приют в 1964–1965 годах, был снесен, и даже пребывание в «Клубе Вольтера» в конце концов закончилось расторжением договора.

Каждый раз мы вкладывали все наши скромные сбережения, а также часть средств, заработанных во время гастролей, в тот или иной проект и всякий раз оказывались у разбитого корыта, без гроша в кармане, хотя на отсутствие публики мы никогда пожаловаться не могли. Решение напрашивалось единственное: мы сами должны стать владельцами наших средств производства!

В 1972 году на Бишофсхолердамм продавался дом, некогда принадлежавший общине евангелической церкви. Мы с женой решились: наделав кучу долгов, стали домовладельцами. Наше новое убежище, по всеобщему мнению, менее всего было пригодно для театра: крохотный домишко в юго-восточной части Ганновера – одна из множества унылых типовых построек 30-х годов, сооружавшихся для добропорядочных буржуа. Улица на окраине, где редко встретишь пешехода, где на километр в округе нет ни одной забегаловки, наводила на мысли скорее о домохозяйках, нежели о кабаре. В ближайшем соседстве находился еще ветеринарный институт, несколько студенческих общежитий и домов для престарелых, спортплощадки и две лавки (были когда-то еще Две, но они обанкротились). И все это великолепие заканчивается примыкающим к городу лесным массивом и дорогой, ведущей на автостраду. Унылая автобусная линия связывает этот пригород, носящий название Бульт, с центром Ганновера. Когда наш план был еще только на стадии обсуждения, даже самые близкие друзья лишь сомнением покачивали головой. Ганновер и без того никогда не считался классической столицей кабаре. И то, что мы рискнули открыть его именно здесь, с нашей стороны было проявлением известного мужества, а тут еще такая дикая окраина. И даже Кристель, без чьей энергии и работоспособности невозможно было бы существование кабаре Киттнера, временами падала духом. Городской совет отчетливо видел грядущую катастрофу. Театр Киттнера поддерживать невозможно, объявил в местной прессе комитет по делам культуры, речь-де идет о мертворожденном проекте. Кабаре и так якобы является «умирающим видом искусства», а уж на Бишофсхолердамм не пойдет никто. Ситуация безнадежная. «Даже "Дикобразы" [22]- и те не имели бы там успеха». Убежденный в своей правоте – качество, присущее мне, – я тут же, с ходу устроил одно выступление в актовом зале упоминавшегося уже ветеринарного института, дабы доказать обратное. И доказал: люди пришли на Бишофсхолердамм! Все билеты (а зал вмещал 350 человек) были распроданы. Моя жена после этого успокоилась. Я тоже. Не сделай я этого, мы продолжали бы жить, терзаемые мрачными пророчествами, против которых у меня не было бы никаких других средств борьбы, кроме моего упрямства да еще сознания, что все предприятие продумано до мелочей.

Во время гастролей я познакомился с бесчисленным множеством коллективов, представлявших «малое искусство», – и процветающих, и с трудом сводящих концы с концами, и сделал свои выводы. В одних местах я находил хорошие идеи, в других – ошибки. Суммарный опыт в сочетании с теоретическими выкладками стал основой для изготовления собственного рецепта. Не столь важно «плохое местоположение», как это принято считать, ибо политическое кабаре и без того едва ли может рассчитывать на широкую публику, а скорее на определенный круг зрителей. Поэтому можно свободно отказаться от дорогих помещений в центре города. Точно так же как и от дорогой светорекламы – и не потому, что этого требовало ведомство по градостроительству. Достаточно небольшой витрины в саду и фонаря над дверью. Лишь позднее, в интересах зрителей, мы увеличили витрину и осветили ее: уж очень часто люди тратили по полчаса на поиски театра. По этой же причине вывесили и указатель на дороге, ведущей из города, на котором значилось: «Последний театр на пути к Хильдесхайму» – и это была чистая правда.

Вместо неоновой рекламы мы предложили кое-что другое: подлинную, ощущавшуюся всеми и во всем атмосферу кабаре, которую нельзя ни подделать, ни с чем-то спутать. Люди должны с первых же шагов почувствовать, что здесь им предложат не то, что в кино или городском театре. Те преимущества, которыми пользуются эти культурные заведения в виде денежных субсидий, мы должны были компенсировать за счет фантазии и оригинальности. Таким образом театр независимо от того, что разыгрывается на сцене, обретает свое лицо, а это, по моей концепции, отнюдь не недостаток, а, как говорится, совсем наоборот.

Дистанция между зрительным залом и сценой сократится. Я сам больше люблю, когда в театр приходят люди, которые чувствуют себя желанными гостями в доме. Мы и жить решили в театре, и первое время после открытия я нет-нет да и встречал в антрактах в своей комнате заблудившихся зрителей, изумленно рассматривающих книжные полки. Даже для нас, с нашим стремлением к просветительству, вторжение зрителей в сферу нашей личной жизни было уже слишком и мы были вынуждены принять неслыханно репрессивные меры: сегодня лестницу, ведущую в жилые комнаты, перегораживает шнур с табличкой «жилое помещение». И люди, представьте себе, не переступают границу.

Мы въехали в наш дом в 1972 году, и во время перерывов в турне приступили к переоборудованию зрительного зала, имея массу энергии и мало денег. Первоначально в нем можно было разместить 40 человек, после того, как была сломана стена, – 55. Шаг за шагом мы расширяли площадь зрительного зала и довели ее до 76 мест.

Переобрудование шло труднее, чем ожидалось. Начиная его, мы исходили из того, что если церковь собирала в этом зале своих прихожан, то, стало быть, имелось разрешение властей использовать его для общественных мероприятий. Будет ли публика слушать псалмы или песни кабаре, с точки зрения градостроительной, по нашему непросвещенному мнению, не имеет никакого значения. Глубочайшее заблуждение.

«Нет, нет, – дружески просвещал меня какой-то чиновник, – на зал нужно получить новое разрешение.

Церковь все это время проводила собрания без разрешения».

«Хорошо, но почему им было можно, а нам нельзя?»