Когда-то был человеком - Дитрих Киттнер

__ Ну, смелее, пошевеливайтесь. Тем, кто в задних рядах, ничего не видно. Не будьте же такими эгоистами!

Таким приемом мне удалось вбить первый клин в сомкнутые ряды предпринимателей, ибо, пока стоящие впереди все еще колебались, откуда-то сзади, где находились менеджеры, начал нарастать протестующий хор голосов, скандировавший в столь милой сердцу манере внепарламентской оппозиции: «Садитесь! Садитесь!! Садитесь!!!»

Внедренная в их ряды фракция стендистов поддерживала ущемленных ритмичным похлопыванием в ладоши. Если бы мне когда-нибудь понадобилось отправиться в турне с собственной публикой, я обратился бы к этим студентам, работавшим на ярмарке.

Господам в первых рядах не оставалось ничего другого, как подчиниться давлению большинства. Когда столпы экономики в конце концов оказались повергнутыми на ковер, я посыпал еще немного соли на их раны:

– Вот так, теперь вы наконец хотя бы раз получите возможность смотреть на политику, находясь в самом низу.

Раздавшийся смех исходил уже не только от одних студентов, наши ряды выросли за счет примкнувших к ним секретарш и ассистентов директора.

Представители индустриальной верхушки, разумеется, не оставили попыток помешать мне и продолжали отпускать гнусные замечания. Однако уже достигнутые небольшие стратегические успехи и все еще свежие воспоминания о выступлении у рабочих придали мне такую уверенность в своих силах, а вместе с ней хорошее настроение и остроту реакции, что последнее слово всегда оставалось за мной. Злобных реплик становилось все меньше, и наконец они совсем прекратились. Все время публично садиться в лужу грозило «сильным мира сего» потерей авторитета. Поэтому они предпочли Умолкнуть и выражать свои антипатии демонстративным отказом от аплодисментов. Правда, один из них все же осмелился сделать еще одну робкую попытку.

– Эй, посмотрите-ка, – заблеял он, указывая на мою фуражку, – теперь я знаю, откуда ветер дует. Точно такую же носит канцлер Шмидт.

Смех. Но теперь уже я смело шел в наступление:

– Неправда. Внутри все другое.

И продемонстрировал ярко-красную подкладку.

В третьей сцене – «Как у нас каждый может стать тем, кем он хочет» – я, согласно программе, обратился к «возможно присутствующим здесь миллионерам» и попросил их предстать для всеобщего обозрения в качестве живого доказательства. О том, что среди аудитории находилось несколько таких денежных тузов, свидетельствовала реакция остальных, принадлежавших к средним слоям эксплуатируемого населения. Глаза и указательные пальцы были устремлены на 12 или 15 серьезных господ, находившихся в публике, которых по их внешнему виду можно было принять за представителей средних слоев. Среди них оказался и светловолосый с хвалеными часами. Несмотря на подзуживание других, ни один из этих «капитанов индустрии», ранее державшихся столь независимо, не рискнул поднять руку. Реакцией на это был злорадный смех тех, кто не принадлежал к касте миллионеров. Трещина в господствующей элите продолжала расширяться.

В последующей сцене, посвященной безработным, был такой пассаж: «Только бедных акционеров никто не будет переучивать. Они должны оставаться теми, кем они являются. У них нет выхода, а есть один доход, на который они к тому же вынуждены влачить свое существование. Да еще в какой-нибудь Швейцарии, где все и так чертовски дорого». Когда вслед за этим послышался вздох какой-то дамы, идущий из самых глубин души: «Как верно», – оглушительный смех был свидетельством одержанной победы. Публика теперь окончательно разделилась на крепкое меньшинство симпатизирующих мне и рыхлое большинство, брюзжащее и бросающее вокруг злобные взгляды. Хотя время от времени то один, то другой из числа сидящих с плотно поджатыми губами не мог сдержать улыбки.

Однако такое откровенное проявление веселья по поводу моих антикапиталистических шуток было для смеющихся делом отнюдь не безопасным, в этом смогла убедиться Кристель. Во время всего представления она регулировала звук и освещение, находясь за режиссерским пультом неподалеку от входной двери. Она рассказала мне, как один из стоящих рядом господ настойчиво обращал внимание другого на то, что «вон тот господин» громко смеялся над отдельными пассажами моего выступления.

Вы должны взять его на заметку, – приказал он, а лучше всего запишите-ка его имя.

Да, свободное рыночное хозяйство…

К концу программы вдруг раздался особо агрессивный выкрик:

Прекратите нам рассказывать всякую чушь, от которой волосы встают дыбом! Рабочим живется куда лучше предпринимателей! Кто рискует всем?

Когда я в ответ предложил кричавшему устранить эту вопиющую несправедливость и, не сходя с места, поменяться своим положением и доходами с каким-нибудь рабочим, большинство разразилось озлобленными негодующими криками. Мне удалось утихомирить их обещанием «в качестве компенсации исполнить произведение из репертуара классического кабаре, посвященное 1 Мая и вышедшее из-под пера Курта Тухольского». Речь шла о «Буржуазной благотворительности», музыку к которой написал Ганс Эйслер, песня завершалась призывом: «Вступай в борьбу!» Я вообще-то не намеревался исполнять ее перед предпринимателями. Я полагал, что в ответ они бы лишь снисходительно улыбнулись. Случись это в начале сегодняшней программы, это опасение, без сомнения, оправдалось бы. Но сейчас, после заключительных аккордов, началось светопреставление. Восемь или девять господ набросились на меня с гневными упреками. Остальные сцепились друг с другом. Яростные споры и страсти разгорались – и чем дальше, тем больше. Завязались жаркие позиционные бои – такое увидишь нечасто, когда имеешь Дело с публикой из высших слоев общества.

Во время своего выступления я обосновал известный тезис, что капитал охотно склоняется к тому, чтобы в случае нужды задействовать фашизм в качестве аварийного тормоза, когда другие более элегантные решения, служащие увеличению прибылей, оказываются безрезультатными. Во время первой же дискуссионной баталии после моего выступления ко мне подошел владелец «небольшой фабрики в Баден-Вюртемберге, приносящей средние доходы». К сожалению, я не знаю, что он вкладывал в понятие «средние доходы»: вероятно, сверху на это дело смотрят иначе, чем снизу. Все всегда зависит от точки зрения.

В отличие от своих собратьев по классу этот господин вел себя неагрессивно и держался благожелательно. И он объяснил мне, почему. «Вот это сравнение насчет аварийного тормоза меня убедило. Это ведь действительно так. Для себя я сегодня решил: если когда-нибудь придется выбирать – или фашизм, и я могу сохранить свое предприятие, или социализм, но тогда, разумеется, я его лишусь, – так вот, если встанет такой вопрос, тогда я из соображений гуманности выскажусь в пользу социализма».

Я не сумел объяснить человечному предпринимателю, что имеются еще и другие основания, свидетельствующие о гуманности социализма, так как на него тотчас же обрушился шквал возмущения. О выдержке и самообладании не могло больше быть и речи.

И хотя миссионерская деятельность среди фабрикантов не входила в мою задачу, я с полным правом мог записать вечер в клубе «Капитал» в число удавшихся. Мы с Кристель могли под конец незаметно исчезнуть, испытывая чувство удовлетворения. Дебаты о политике среди власть имущих продолжались и после нашего ухода.

Позднее среди капиталистов, судя по всему, было много разговоров о моих методах работы. Это наглядно проявилось в 1983 году, когда я вместе с другими товарищами по искусству принимал участие в вечере солидарности, устроенном для бастовавших рабочих бременской верфи «Везер АГ», захвативших предприятие. В опубликованном позднее дневнике, содержавшем хронику событий, можно было прочитать:

«Вне всяких сомнений, программа была превосходной. Приехал Дитрих Киттнер. Из-за него все мероприятие чуть было не сорвалось. Директор Шульц узнал о вечере, только когда начали расклеивать плакаты. У него были сильные возражения против выступления этого кабаретиста, известного всей ФРГ. Он считал, что Киттнер способен поднять всех на классовую борьбу. Однако директору пришлось смириться с тем, что, кроме его приказов, есть еще право и воля бастующих. Его попытка наложить запрет на наше мероприятие провалилась, поскольку верфь в это время находилась в руках рабочих».

Для меня это было важнее, чем какая-нибудь премия в области культуры или приглашение выступить на ганноверской ярмарке.

КАК Я ОДНАЖДЫ ДАВАЛ ВЗЯТКУ КАНЦЛЕРУ

В начале 1975 года поползли слухи, что городская казна, которая постоянно испытывает нехватку денежных средств, великодушно «простила» самому богатому человеку в Федеративной Республике Германии, господину Флику, неуплату очередных налогов в сумме около миллиарда марок. Исходя из принципа равномерности налогообложения – выражение, принятое в мире финансов – и принимая во внимание, что у меня не слишком много денег и нет желания бросать их на ветер, я подумал и пришел к выводу: я, как представитель свободной профессии, вынужденный продавать свою рабочую силу, с одной стороны, и как предприниматель – с другой, точно так же, как и господин Флик, являюсь налогоплательщиком. Посему я решил написать господину федеральному министру финансов письмо, которое, не скрою, было просто озорством. Получить ответ я никак не рассчитывал.