Когда-то был человеком - Дитрих Киттнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По воле своего начальника наш скромный районный представитель полиции выступал в роли шута. «Я должен по этому делу подать докладную, господин полицай-президент прямо-таки не в себе».
«По всему видно», – вырвалось у меня. Наш гость был смущен. Он, конечно, имел в виду другое. Чтобы его успокоить, я передал ему столь важную для него улику.
«Посмотрите сами, я штатский и могу ошибиться».
Он взял фуражку, повертел ее в руках, осмотрел внимательно подкладку и слегка побледнел. Судорожно вздохнув, он пробормотал: «Господин Киттнер, она действительно настоящая!»
Он смотрел на меня с таким подлинным отчаянием, как будто выяснилось, что его давний друг оказался главой гангстерской банды.
Я успокоил его: «Вы не правы. Фуражка, возможно, была настоящей до недавнего времени, но теперь же у нас новая зеленая форма».
«Вы правы». Он явно испытывал облегчение. «Ну, вот видите, – сказал я дружелюбно, – давайте ее сюда!»
Нехотя он протянул мне улику. Но не успел я уложить на полку свое сокровище, как увидел, что в глазах представителя закона вспыхнул огонек нового ужасного подозрения.
«А как давно у вас эта фуражка?»
«С 1968 года», – чистосердечно ответил я.
«Тогда выходит, что она много лет была настоящей!»
Было очевидно, что ему только сейчас стало совершенно ясно, с каким беспрецедентным, неслыханным нарушением закона он столкнулся.
Что ему оставалось делать? Конфисковать фуражку? Арестовать меня? Он был в нерешительности. Внезапно его осенило. Дружеским, хотя и несколько вымученным тоном он осведомился:
«А откуда она у вас?»
«Ах, это я могу вам сказать, дело было в западно-берлинском Республиканском клубе», – начал я.
«На Виландштрассе, верно?» – Это прозвучало доверительно. Республиканский клуб был ему известен. Эксперимент оправдывал себя: подозреваемый был готов сотрудничать.
«Да, на Виландштрассе в 1968 году. Ну, тогда еще был этот страшный полицейский террор…»
Собеседник заметно вздрогнул.
«Да, этот полицейский террор, – повторил я невозмутимо. – Вам должно быть это известно».
Он смотрел в землю и переступал с ноги на ногу.
Но я был непреклонен: «Как, вы уже не помните, это же облетело весь мир!» И я, продолжая безжалостно бередить рану, повторил еще раз по слогам: «Этот полицейский террор!»
Господин решил сохранить хорошую мину при плохой игре. Он нехотя кивнул, не поднимая глаз. Ему еще многое нужно было выведать у меня. Источнику, который вдруг забил, нельзя было дать иссякнуть, настаивая на каких-то мелочах…
Я удовлетворенно продолжал: «Ну, вот в связи с этим террором я и хотел сделать программу. (Я еще раз насладился победой.) Да… и я поспрошал в клубе, не может ли мне кто-нибудь раздобыть такую фуражку, имитацию или достать у старьевщика… Ну что вам сказать… на следующий день мне ее принесли». У полицейского в этот момент в руке оказалась записная книжка, и он записал, повторяя вслух «1968-й, Республиканский клуб, Виландштрассе? Правильно?»
Вариация на тему: «Как я однажды помог полицай-президенту»
«Да», – коротко ответил я.
Простак посмотрел на меня. Он хотел, чтобы его следующий вопрос прозвучал совсем невинно, но от внутреннего напряжения голос его дрожал: «Ну и кто же ее принес, господин Киттнер?»
Я изобразил работу мысли, стремление припомнить. Я чесал в затылке, задумчиво подпирал подбородок кулаком. «Знаете, прошло столько лет…»
Эта полицейская ищейка, этот болван напряженно уставился на меня, он прямо-таки сделал стойку: момент был решающий.
Я долго «припоминал». «Погодите-ка… – И тут в моем взоре, как молния, промелькнуло воспоминание: – Его звали… Урбах. Петер Урбах».
В этом месте моего маленького «спектакля» всех моих западно-берлинских друзей одновременно охватил «приступ вирусного насморка». Они кашляли, квохтали фыркали в свои носовые платки с такой силой, что следовало бы вызвать дежурного врача, но как иначе они могли бы подавить приступ смеха?
Петер Урбах. Так звали полицейского провокатора, который повсеместно приобрел печальную известность, когда в связи с одним процессом по делу террористов, проходившем в Западном Берлине, вскрылась его грязная деятельность. Годами по поручению сенатора по внутренним делам он вел слежку за левыми и симпатизирующими им лицами, провоцировал, расставлял ловушки. В Республиканский клуб он и в самом деле имел свободный вход и даже выдавал себя за рабочего. Всегда готовый к услугам, он время от времени чинил отопление у какого-нибудь профессора, известного своими либеральными взглядами, или оклеивал его квартиру обоями.
После своего разоблачения он исчез со сцены и, вероятно, где-нибудь в Швеции живет на заслуженную пенсию. Каждому, кто хоть сколько-нибудь интересуется политической жизнью Западного Берлина, имя Урбаха известно. Поэтому ребят и охватил «приступ насморка».
Но наш бравый околоточный ничего не заметил и не заподозрил. Он аккуратно записал в свою книжку, не преминув уточнить: «Итак, доктор Петер Урбах?»
«Нет, нет, – вмешалась моя жена, – Урбах посещал Республиканский клуб, но доктором не был».
От нового «приступа насморка» у моих друзей даже слезы выступили на глазах.
Глаза удачливого детектива блестели. Может быть, его похвалят или повысят в звании? Явно довольный достигнутым, он быстро распрощался: «До свидания, господин Киттнер, успеха вам сегодня. Я бы охотно остался – кабаре всегда должно быть забористым… но вы же знаете… служба, служба…» – И он поспешно скрылся. Вместе с ним исчезли и неприметные господа, что дежурили перед сценой. Не уверен, что упорный исследователь фуражек пожелал бы мне и в дальнейшем успехов и по-прежнему считал бы, что кабаре должно быть забористым. Но, как знать, может быть, он был не лишен чувства юмора.
Расскажу вкратце, в общих чертах, как все развивалось дальше.
Наш детектив наверняка гордо подал свой рапорт. «…При опросе Киттнер показал, что пресловутую фуражку он получил в Республиканском клубе на Виландштрассе в 1968 году от некоего Петера Урбаха (в отделении неизвестен)». Я дорого дал бы, чтобы посмотреть, какое лицо было у полицай-президента, когда он это читал. Уж ему-то, во всяком случае, имя доносчика было прекрасно известно.
Эта воображаемая картина (результат моей помощи, оказанной при расследовании) долго не давала мне покоя, и полгода спустя я все-таки позвонил в президиум западно-берлинской полиции и в качестве заинтересованного лица попросил проинформировать меня, чем же закончилось «расследование, в котором я помогал полицай-президенту», и «нашли ли того господина». Я ни слова не сказал о фуражке и не упомянул имени Урбаха. Референт сразу же вспомнил: «Ах, да, это было что-то связанное с кабаре… припоминаю… Ваше имя Киттнер? Да, да, Киттнер, теперь я все вспомнил. Что- то в связи с полицейской фуражкой? Я, признаться, не следил дальше, чем кончилось дело, но я все узнаю и позвоню вам».
Через два дня он и в самом деле позвонил. Коротко и деловито он сообщил мне: «Мы все еще раз проверили и сообщаем вам, что никакого расследования, связанного с полицейской фуражкой, нами не велось. Да, да, вчера мне казалось, что я припомнил этот случай, но выяснилось, что я ошибся. Пожалуйста, пожалуйста… не за что».
Жаль, что все так кончилось: я мог предложить полицай-президенту, так интересующемуся театром, провести еще одно расследование по поводу шариковой ручки, на которой выгравировано: «Внутренняя полиция». Я почти ежедневно пользуюсь этим реквизитом на открытой сцене и даже разрешаю публике удостовериться в ее подлинности.
Поскольку я опасаюсь, что новое расследование в связи с этим важным обстоятельством может несколько запоздать, я объявляю здесь совершенно открыто, откуда она у меня: моя жена нашла ее на полу в нашем театре сразу же после одного из представлений.
КАК ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ХДС ОДНАЖДЫ ПОСЛУЖИЛ ИСТИНЕ
Как-то мне предложили принять участие в предвыборном турне в земле Баден-Вюртемберг. Задумано все было с размахом. Речь шла о чисто внепартийном мероприятии – акции, проводившейся под лозунгом «Голосуйте по достижении 18 лет». Обязательным условием участия было: никакой политической пропаганды. Условие для меня приемлемое: я рассчитывал, что моя публика на основании фактов, всего содержания программы сама сумеет сделать необходимые выводы.
После одного из выступлений в маленьком городке Эльвангене с места поднялся зритель – один из тех людей, которые во всем и всегда любят точность. «Киттнер, давай-ка начистоту: за кого нужно голосовать?»
«Ну, во-первых, голосовать надо. Воздерживаться от выборов, бойкотировать их – это не метод. Можно кастрировать себя самого, можно поручить это сделать кому-то другому. Больно будет и в том, и в другом случае, и главное – результат один и тот же».
