Речитатив - Анатолий Постолов

– А разве я не права? Скажи, что за чушь – весь этот набор с царем в образе кота и с цепью златой, уходящей в космос… Пушкин народные сказки красиво пересказал – вот и всё. Он же не Ломоносов какой-нибудь – вокруг стихов физику плести.

– Я думаю, Варшавскому всю эту физику как раз те самые пресловутые голоса сверху и нашептывают.

– Возможно, и все же… Мне кажется, Жюль, он очень несчастный человек. Что-то в его жизни произошло кроме потери родителей – хотя и это удар, от которого остаются шрамы навсегда, но он тогда был мальчиком, ребенком… А потом случилась какая-то беда… Он от нее бежит, а она тянется за ним и не отпускает… Знаешь, какую сегодня я услышала от него фразу? Когда он утром позвонил, стал мне жаловаться, что никто, мол, его не поздравил: Волик забыл, жене он запретил звонить из Москвы – дорого. А потом говорит: «Ощущение у меня такое, как если бы я сам себя поздравил от имени жены, детей и любимой собаки».

Юлиан присвистнул и посмотрел с изумлением на Виолу.

– Ну, ты даешь, Ключик, ты вообще понимаешь, что ты только что сказала?

– А что я такого сказала? – растерялась Виола.

– Ты ему поставила диагноз.

– Какой диагноз?

– В одной этой фразе невольно проглянуло все его одиночество. Одиночество – как болезнь, как причина его внутреннего дисбаланса. Все отчаяние его сконцентрировано в этих словах. Кроме любимой собаки у него нет ни одного живого существа по-настоящему близкого. Конечно, смерть родителей наложила отпечаток на всю его жизнь, я согласен…

И все же прошло немало лет. Какие еще трагедии коснулись его – мы не знаем. Я сейчас, знаешь, о чем подумал… Из тебя получился бы классный психотерапевт. Не хочешь поменять профессию, уйти из компьютерной мафии в прозрачный мир тонких душевных переживаний?

– Может быть, он так неожиданно вскочил и убежал, потому что интуитивно почувствовал свою неуверенность, неубедительность своих аргументов…

– Слушай, а почему ты вдруг сконфузилась, когда он спросил про твоего дедушку? Ты даже покраснела. Ну сказала бы: «Да, был дедушка профессором физики, а в какой области не помню».

– Дело в том, что я помню…

– Помнишь? А почему не захотела сказать? Он что, разрабатывал оружие массового уничтожения колорадских жуков или подарочный вариант нейтронной бомбы? Что же ты молчишь, глаза опустив долу?

– Понимаешь, Жюль, дедушка у меня был профессором физики твердого тела.

– Ну и что?

– Когда Варшавский меня спросил, я вдруг подумала, что это прозвучит очень двусмысленно… Дедушка и твердое тело, а тут я ему дарю дедушкину шапочку… Чего ты смеешься?

Юлиан не ответил. Он схватился за живот, сгибаясь на стуле пополам и корчась от хохота.

– Ой, сейчас умру… твердое тело… передача твердого тела, как эстафетной палочки от дедушки… Ой, не могу, у меня хохотунчик…

Виола прыснула, и ее тоже начал сотрясать смех.

– Ну перестань, – взмолилась она, я сейчас уписаюсь, ничего же нет смешного…

– Ничего… – Юлиан неожиданно прекратил смеяться, взял с пепельницы погашенную сигару, посмотрел на нее и тут же зашелся в новых приступах смеха…

– Сигара как прикладной пример из физики твердого тела… Клинтона с Моникой надо было в качестве примера… Клинтон – почетный академик, ему бы дедушкину шапочку…

– Жюлька, прекрати, мне уже больно смеяться…

– Солнце мое, я и не предполагал что ты у меня такая…

– Какая?

– Стыдливая монашка, убоявшаяся твердого тела. Деточка, это совсем не больно, а иногда даже щекотно.

– Прекрати-и… Я больше не могу… У меня икота началась… Ой, помогите…

Брат

Мужчина, сидевший напротив Юлиана, выглядел обыденно. Пожалуй, слишком обыденно. Казалось, он готов был исчезнуть, раствориться, выпасть в осадок по первому требованию. В то же время было видно, что он волновался, хотя понять его волнение можно было только по тому, как он мял в руках белоснежный шелковый платок, прошитый по ободку золотистой канителью, и время от времени прикладывал его к лицу, промокая невидимый Юлиану пот – в офисе царила приятная прохлада. Температуру Юлиан выставлял даже ниже обычной комнатной градусов на пять. Это позволяло ему чувствовать себя комфортно, легче думалось, сохраняло бодрость.

– Вы можете взять бумажную салфетку, жалко пачкать такой чудесный платочек, – сказал Юлиан с улыбкой, надеясь привести пациента в более расслабленное состояние.

Реакция у мужчины оказалась очень неожиданной. Он вздрогнул. Кровь прихлынула к его щекам, и, почти давясь, он еле слышно сказал:

– Нет-нет, ради бога. Ничего мне не предлагайте.

– Как угодно, – пожал плечами Юлиан и откинулся в кресле, разглядывая странного пациента.

– Я вам, когда звонил, Леонидом назвался. Имя вообще-то не мое… Брата так зовут. Все его касается. Все, что случилось… Он просто не в силах об этом… и я, как бы… вот пришел и расскажу его историю, – сбивчиво закончил мужчина.

Он надолго замолчал, продолжая мять шелковый платочек. Но губы его еле заметно шевелились, похоже он репетировал, повторял про себя свою роль. Затем неожиданно он начал говорить, торопливо глотая звуки, будто боялся забыть опробованный текст.

– С братом моим в детстве произошла одна неприятная история. Ему было лет десять, он старше меня на два года, и мы часто бегали играть в соседний двор, там не было ребят нашего, вернее, там были ребята моего возраста и меньше, а брат там себя чувствовал старшим, то есть вроде главаря, атамана. Он любил командовать, его даже боялись другие мальчишки. Он очень громко говорил, дурными словами ругался, а в том дворе такие были мальчики из интеллигентных семей, и они всегда смотрели с испугом, когда… когда Леня… брат матерился. Он заставлял их играть во всякие дворовые игры, в которых ему было легко побеждать… и в то же время опекал, любил опекать совсем маленьких, учить уму-разуму, ну, понимаете, в таком ребячьем смысле. И вот однажды… А-а, забыл сказать… В этом дворе, где мы играли, в глубине двора была своего рода ниша, вернее, несколько ступенек вело вниз, и в самом низу находилась дверь от склада какой-то закусочной. Когда-то через эту дверь принимали продукты, а потом дверь заколотили, потому что стали делать доставку с центрального входа, что на улице. Ну и вот, этот закуток у двери и превратился в отхожее место. Туда и пьяница мог забрести нужду справить, и мальчишки иногда писали, когда заиграются, а домой бежать неохота. А в том дворе дворничиха была Валя, свирепая очень, пацанов ненавидела люто, потому что мы шумели, творили безобразия, играли в футбол, били окна, в общем, как везде… Двор этот с одной стороны тянулся, как кишка, а потом образовывал такой квадрат, и в этом квадрате мы, главным образом, играли. А окно дворницкой находилось в узкой части двора, и мы знали, что Вале нас практически не видно, потому что на первом этаже жильцы свои окна часто намертво запирали от воров разных, только форточки держали открытыми. Но небольшую часть нашего игрового квадрата Валя все же видела, хотя мы этому не придавали никакого значения.

В тот злополучный день брат командовал как-то очень разухабисто, одного мальчика толкнул, потому что тот не хотел ему семечек дать, и говорит ему: «Вот щас тебе кличку придумаю, будешь ты «жадина-говядина турецкий барабан»», – и давай его по кумполу колотить. Малыш, значит, в рев, побежал домой жаловаться, а брат уже к другому прицепился: «У тебя, Толян, прозвище есть»? Тот отвечает: «Нет…» Худенький такой, конопатый, даже на ушах веснушки. «Ну, – говорит брат, – даю тебе кличку «Толян-бубу залез на трубу». А теперь лезь на трубу», – и показывает на ржавую трубу возле забора… Непонятно, что за труба, видимо, с какой-то целью ее поставили и даже флянец угловой нацепили, да так оно все и осталось. А этот мальчик говорит: «Я не полезу, я боюсь…», брат ему: «Я тебе в ухо врежу»… Ну, тот, глотая сопли, начал по трубе карабкаться, все хохочут, а брат громче всех, как клоун кривляется… И я вот сегодня думаю: если бы он не смеялся так громко, с визгом, она бы не посмотрела в окно…

– Кто не посмотрел?

– Валя, дворничиха…

Мужчина тщательно вытер лицо платком, и Юлиана это опять поразило, потому что лицо выглядело совершенно сухим, ни капли пота на нем не было.

– А дальше вот что произошло… У брата, видимо, в животе закрутило. Он говорит: «Не разбегайся, пацанва, я сейчас нужду справлю, и будем каждому кличку придумывать». Ну понимаете, он вместо слова «нужда» другое произнес, я просто не могу повторять. И вот он к этой нише подбегает, а там прямо перед дверью большая куча наложена… и он кричит… брат то есть, он кричит: «Даже нужду справить негде, Валька разленилась, это самое не убирает…» – и тут же с победным видом снимает штаны и прямо посреди квадрата, двора то есть, садится и начинает справлять нужду, значит, на глазах у всех и еще улыбается. И в этот момент дворничиха выскакивает во двор, рычит прямо, слюна изо рта, как у волчицы… Озверела, видимо, все видела, а может, и слышала, что он говорил. А брат сидит на корточках, тужится. И она бросилась к нему, он в последний момент хотел сбежать, но не успел. И она схватила его, на землю опрокинула… на карачки, прямо перед этим самым…