Певерил Пик - Вальтер Скотт

Посреди всех этих древних руин возвышался сам замок — ныне разрушенный, но в царствование Карла II занятый сильным гарнизоном и в военном отношении содержавшийся в полном порядке. В этом славном старинном здании было много обширных и высоких покоев, которые можно было назвать величественными. Однако когда Кристиан сдал остров республиканцам, солдаты разграбили и переломали бо̀льшую часть убранства, и потому, как мы уже говорили, замок в нынешнем его виде не мог быть достойным местопребыванием своей благородной владелицы, хотя прежде в нём часто жили не только властители Мэна, но и государственные преступники, которых британские короли не раз ссылали на этот остров.

Именно в замке Хоум Пил был заключен в известный период своей богатой событиями жизни великий делатель королей, Ричард, граф Уорик, и здесь на досуге лелеял он свои дальнейшие честолюбивые планы. Здесь провела в тоске и одиночестве последние дни своего изгнания Элеонора, надменная супруга доброго герцога Глостера. Часовые уверяли, будто её беспокойный дух ночью часто бродит по зубцам наружных стен или неподвижно стоит возле одной из сторожевых башен, что прикрывают их фланги, и растворяется в воздухе с первым криком петуха или с первым ударом колокола на единственной оставшейся невредимой колокольне церкви святого Жермена.

Таким, согласно преданию, был Хоум Пил к концу семнадцатого столетия.

В одном из огромных, но почти совсем пустых покоев этого древнего замка Джулиан Певерил нашел своего друга графа Дерби, который как раз садился за завтрак, состоявший из различных сортов рыбы.

— Добро пожаловать, великолепнейший Джулиан, — сказал он, — милости просим в нашу королевскую крепость, в которой мы, кажется, не умрем с голоду, хотя до смерти замерзли.

Вместо ответа Джулиан осведомился о причине столь внезапного переезда.

— Сказать по чести, я знаю об этом не более вашего, — отвечал граф. — Матушка ничего мне не сказала, быть может, полагая, что я в конце концов полюбопытствую сам. Но она ошиблась. Я не сомневаюсь в мудрости её распоряжений и не стану докучать ей расспросами.

— Полно, полно, всё это притворство, друг мой, — сказал Джулиан. — Вам всё же следовало бы поинтересоваться этими делами.

— Зачем? — проговорил граф. — Чтобы услышать старые россказни о законах Тинвальда, о противоположных друг другу правах лордов и духовенства и о прочем кельтском варварстве? Всё это, подобно превосходной доктрине Берджеса, в одно ухо входит, а в другое выходит.

— Полно, милорд, — сказал Джулиан, — вы вовсе не столь равнодушны. Вам до смерти хочется узнать причину этой спешки, но вы считаете, что изысканные манеры требуют выказывать притворную небрежность к своим делам.

— Да что там могло случиться? Опять какие-нибудь раздоры между министром нашего величества губернатором Ноуэлом и нашими вассалами или, быть может, какой-нибудь спор между нашим величеством и духовной властью. До всего этого нашему величеству так же мало дела, как любому христианскому государю.

— А я думаю, что получены какие-нибудь известия из Англии, — возразил Джулиан. — Вчера вечером в Пилтауне говорили, что Грпнхелдж привез неприятные новости.

— Ничего приятного он мне не привез, это я знаю, — отвечал граф. — Я надеялся получить что-нибудь от Сент-Эвремона или от Гамильтона — новые пьесы Драйдена, Ли или несколько шуток и пасквилей из кофейни Розы, а он притащил мне всего лишь пачку трактатов о протестантах и папистах и книгу пьес in folio[23] — одно из так называемых творений этой сумасшедшей старухи, герцогини Ньюкасл.

— Ради бога, тише, милорд, — зашикал Певерил, — сюда идет графиня, а вы же знаете, как она сердится за малейшую насмешку над её старинною подругой.

— В таком случае пусть она сама читает сочинения своей старинной подруги, — сказал граф, — и воображает, что та очень умна; а я не отдам ни единой песенки Уоллера или сатиры Денэма за целый ворох писаний её светлости. Однако вот идет наша матушка, и на лице её заметно беспокойство.

И в самом деле, в комнату вошла графиня Дерби с бумагами в руках. Она была в трауре; длинный чёрный шлейф платья несла её любимая служанка, глухонемая девушка, которую графиня из жалости взяла к себе на воспитание несколько лет назад. Следуя своим романтическим склонностям, леди Дерби назвала это несчастное создание Фенеллой в честь одной принцессы, некогда жившей на острове Мэн. Сама графиня почти не переменилась с тех пор, как мы представили её читателям. С годами походка её стала медленной, но не менее величественной; время запечатлело на лбу несколько морщин, но не могло потушить холодный огонь её чёрных глаз. Молодые люди встали, чтобы встретить графиню столь любезным ей почтительным поклоном, и она благосклонно их приветствовала.

— Кузен Певерил, — сказала графиня (она всегда называла Джулиана кузеном из уважения к его матери, приходившейся родственницей её мужу), — вчера, когда мы так нуждались в вашем совете, вы, к сожалению, отсутствовали.

Невольно краснея, Джулиан ответил, что прогулка завела его далеко в горы, что он воротился очень поздно я, узнав, что её светлость покинула Каслтаун, тотчас же отправился сюда, но приехал после ночного колокола, когда уже был расставлен караул, и потому счёл за лучшее переночевать в посёлке.

— Прекрасно, — сказала графиня. — Я должна отдать вам справедливость, Джулиан, вы редко нарушаете порядок, хотя, подобно всем молодым людям ваших лет, порою тратите на развлечения гораздо больше времени, чем следовало бы. Что касается вашего друга Филипа, то он открыто презирает порядок и любит тратить время попусту, даже не находя в этом никакого удовольствия.

— Зато теперь я по крайней мере испытал удовольствие и потратил время недаром, — сказал граф, встав из-за стола и небрежно ковыряя в зубах. — Эти свежие голавли превосходны, а лакрима кристи ещё лучше. Прошу вас, Джулиан, садитесь завтракать и отведайте яств, о которых предусмотрительно позаботилось наше королевское величество. Король острова Мэн никогда ещё не был так близок к тому, чтобы отравиться дрянным бренди из своих владений. Прошлой ночью, во время нашего поспешного отступления, у старика Гриффитса, конечно, недостало бы ума спасти несколько бутылок, если б я не намекнул ему на этот важный предмет. Впрочем, я никогда не терял присутствия духа среди тревог и опасностей.

— В таком случае, Филип, я хотела бы, чтобы вы употребили его с бо́льшей пользой, — сказала графиня сердито, но с улыбкою, которой не в силах была подавить. Её нежная любовь к сыну не ослабевала даже в те минуты, когда она всего более досадовала, что молодой граф лишён рыцарских качеств своего отца, которые так согласовались с её романтическим и гордым нравом. — Дайте мне вашу печать, — добавила она со вздохом. — Боюсь, что бесполезно просить вас прочитать депеши, полученные из Англии, а также распорядиться об исполнении указов, которые я сочла нужным составить по этому случаю.