Джентльмены-мошенники (без иллюстраций) - Эрнест Хорнунг

– Если явимся слишком рано, все пропало, – говорил он, пока мы ехали. – С другой стороны, опасно, если мы уйдем слишком поздно. Доля риска так или иначе остается. С каким наслаждением я прокатился бы по Пиккадилли и полюбовался огнями! Но ненужный риск – это уже совсем другая история.

Кинг-Джонс-Мэншнс, как всем известно, – самый старый, уродливый и высокий доходный дом в Лондоне. Но построен он с гораздо большим размахом, чем принято, и без маниакального стремления сэкономить место. Мы как раз въезжали на просторный двор, когда привратник остановил нас, чтобы изнутри смог выехать хэнсом.

В хэнсоме сидел средних лет мужчина с военной выправкой, в вечернем костюме, как и мы. Вот и все, что я разглядел, когда хэнсом проехал мимо нас, потому что не мог этого не разглядеть, но я бы не придал встрече никого значения, если бы не замечательный эффект, который она произвела на Раффлса. В мгновение ока он выскочил на тротуар, заплатил извозчику и поволок меня через улицу, подальше от дома.

– Куда, черт возьми, вы несетесь? – воскликнул я.

– В парк, – отозвался он. – Слишком рано.

Голос его сказал мне больше, чем слова. Он был на удивление мрачен.

– Это был он – в хэнсоме?

– Да.

– Ну, значит, путь свободен, – удовлетворенно сказал я. И уже собрался повернуть назад, но Раффлс сжал мое предплечье, увлекая за собой.

– Мы чуть не столкнулись нос к носу, – сказал он. – Вот эта скамейка подойдет – нет, следующая, дальше от фонаря. Дадим ему полчаса, не меньше, и давайте помолчим.

Несколько минут мы сидели молча. Вот Биг-Бен издал ленивый звон, поплывший к звездам. Половина одиннадцатого. Ночь выдалась душная. Только после того, как пробило одиннадцать, Раффлс вынырнул из своей угрюмой задумчивости и вывел меня из моей, похлопав по спине. Через пару минут, пройдя через внутренний двор, мы оказались в освещенном вестибюле Кинг-Джонс-Мэншнс.

– Только что расстались с лордом Эрнестом у леди Кирклетэм, – говорил Раффлс. – Он дал нам ключ и попросил подождать у него дома. Поднимете нас на лифте?

Я ни разу не видел, чтобы прежний Раффлс действовал ловчее. Ни тени колебания. Апартаменты лорда Эрнеста Белвилла находились наверху здания, но мы оказались в них так быстро, как только мог везти лифт и вести мальчишка. И в итоге отмычка нам даже не понадобилась: наружную дверь мальчишка открыл своим ключом, да еще зажег свет, прежде чем уйти.

– Гм, становится все интереснее, – сказал Раффлс, как только мы остались одни. – Выходит, они могут входить и делать уборку, когда его нет дома. Что, если он хранит все награбленное в банке? Черт, вообще-то это было бы самое разумное с его стороны! Я не верю, что он сбывает добычу, вся она где-то спрятана, если я не ошибаюсь и если он не дурак.

Разглагольствуя, он расхаживал туда-сюда по гостиной, обставленной в очаровательном старинном стиле, и делал столько замечаний, словно был аукционным служащим, составляющим опись, а не взломщиком, которого в любой момент могут застукать.

– Великолепный Чиппендейл[46], а, Банни? Не подлинный, конечно, – но где сейчас достанешь подлинного Чиппендейла, да и кто может отличить? В самой старине никакой прелести нет. И все же как люди кичатся! Если вещица хорошенькая и полезная, да еще сделана добротно, мне довольно.

– Не лучше ли нам осмотреть всю квартиру? – нервно предложил я.

Он даже не запер наружную дверь. И отказался запереть, когда я обратил его внимание на это упущение.

– Если лорд Эрнест обнаружит, что его комнаты заперты, он поднимет шум, – объяснил Раффлс. – Пусть войдет и сам запрется, прежде чем мы загоним его в угол. Но он придет еще не скоро – иначе, конечно, может получиться неловко, ведь внизу ему передадут то, что я сказал. Смена заступает в полночь. Я заприметил это еще в прошлый раз.

– А если он придет раньше?

– Ну не может же он выставить нас, не поглядев, кто мы такие, а уж когда я шепну ему всего пару слов, и подавно не попытается. Конечно, если мои подозрения не безосновательны.

– Не пора ли их проверить?

– Мой милый Банни, а чем я, по-вашему, все это время занимался? Здесь он ничего не хранит. У Чиппендейла нет такого замка, который нельзя было бы вскрыть перочинным ножом, и в паркете ни одна доска не отходит – я на все понаступал еще до того, как мальчишка ушел. От дымохода никакого проку, в таких домах его чистят. Да, я уже готов обследовать его спальню.

Рядом оказалась еще и ванная. Ни кухни, ни комнаты для прислуги не было – ни то ни другое не нужно в Кинг-Джонс-Мэншнс. Я подумал, не заглянуть ли в ванную, пока Раффлс в спальне, ибо все это время меня терзала ужасная мысль, что хозяин прячется где-то в квартире. Но ванная сияла пустотой в электрическом свете. Когда я вернулся в спальню, Раффлс высовывался в усеянный звездами квадрат, которым казалось окно, так как комната по-прежнему тонула во тьме. Я нащупал выключатель возле двери.

– А ну выключите! – яростно приказал Раффлс. Он поднялся с подоконника, как следует закрыл ставни и задернул занавески и только после этого сам зажег свет. При свете обнаружилось, что лицо Раффлса искажено скорее сожалением, чем гневом, и он только покачал головой, увидев, как я повесил нос.

– Ничего страшного, старина, – сказал он. – Но в коридорах тоже есть окна, а у слуг есть глаза. Мы с вами должны находиться в другой комнате, никак не в этой. Да взбодритесь же, Банни! Это та комната: взгляните, на двери дополнительная задвижка, которую он закрыл, к окну подходит железная лестница на случай пожара! Можно сбежать, как только запахнет жареным. Оказывается, он умнее, чем я думал, Банни. Вы можете поспорить на последний доллар, что, если в этой квартире есть чем поживиться, оно лежит в этой комнате.

Тем не менее комната была весьма скудно обставлена – и никаких запоров. Мы искали всюду, но напрасно. Гардероб забит висящими пиджаками и сложенными брюками, ящики – мягчайшим шелком и тончайшим бельем. Походная кровать пришлась бы по нраву анахорету, спрятать сокровища там было решительно негде. Я заглянул в дымоход, но Раффлс велел мне не делать глупостей и поинтересовался, слушаю ли я хоть когда-нибудь, что он говорит. Сомнений насчет его настроения не оставалось. Я еще не видел его в более скверном расположении духа.

– Значит, он хранит их в банке! – прорычал он. – Готов поклясться, что не ошибся в этом типе!

У меня хватило такта не возражать. Но я не удержался от предложения: мол, сейчас самое время исправить все ошибки, которые мы могли допустить. Полночь все еще не пробило.

– Тогда мы выставим себя на посмешище внизу! – воскликнул Раффлс. – Да я лучше застрелюсь! Он может явиться с бриллиантами Кирклетэмов! Делайте что хотите, Банни, но я с места не сдвинусь!

– Я ни за что вас не оставлю, – ответил я, – чтоб вам тут досталось на орехи от того, кто умнее вас.

Я взял на вооружение его собственный тон, и ему это не понравилось. Никому это не нравится. На какой-то миг мне показалось, будто Раффлс сейчас ударит меня – первый и последний раз в жизни. Он мог бы, если б захотел. Кровь моя вскипела. Я готов был послать его к дьяволу. И, чтобы подчеркнуть свою обиду, я кивнул и пожал плечами, отвернувшись к паре очень больших индийских булав, стоявших у каминной решетки по обеим сторонам трубы, в которую я якобы заглядывал.

Внезапно Раффлс схватил булавы и принялся раскручивать их над своей седой головой с каким-то детским азартом, с ребяческой бравадой. А я-то думал, он выше таких вещей…

И вдруг, когда я посмотрел на него, лицо его изменилось, смягчилось, просветлело, и он осторожно положил булавы на кровать.

– Слишком легкие для своих размеров, – быстро проговорил он, – и я готов поклясться, что они разного веса!

Он взял по булаве в каждую руку и потряс у уха сначала одной, потом другой, затем обследовал их толстые концы при электрическом свете. Теперь я понял, к чему он клонит, и мне передалось его волнение. Оба мы не произнесли ни слова. Раффлс извлек карманный набор инструментов, который сам называл ножом и всегда носил при себе, и, открыв буравчик, передал мне булаву. Машинально я сунул узкий конец под мышку, а другой подставил Раффлсу.

– Держите крепче, – с улыбкой прошептал он. – Он не только умнее, чем я думал, Банни, он изобрел уловку куда более удачную, чем все мои. Нужно было лишь точно взвесить их обе.

Он вогнал буравчик почти целиком в круглую голову булавы, и мы принялись крутить в разные стороны. Некоторое время ничего не происходило. Затем внезапно что-то подалось, и Раффлс пробормотал проклятие – нежно, словно молитву. Еще минуту рука его крутила буравчик, словно он заводил механическое пианино, и буравчик медленно врезался в хорошее крепкое дерево.