Генерал Абакумов. Палач или жертва? - Олег Смыслов

Генерал развернулся к начальнику штаба дивизии: «Вы сигнал комбригу подавали?»

«Так точно, — ответил начштаба. — Сигнал передан несколько раз, но комбриг на него не отреагировал». Генерал начал орать на Евсея: «Из-за вас полегла половина дивизии! Арестовать!». Из сумрака блиндажа шагнул майор начальник особого отдела дивизии и: «Сдать оружие!». Несколько часов продержали в землянке особиста, он вел протокол допроса, но Вайнруб не видел, что записывает майор, протокол на подпись ему не давали. Майор-особист вышел, вернулся через некоторое время: «Встать! — рявкнул он. — За проявленную трусость при выполнении боевой задачи военным трибуналом 47-й Армии вы приговорены к расстрелу!». Вайнруб опешил: «Какой, к черту, трибунал?! Разве уже было его заседание? Вы что человека заочно к расстрелу приговариваете?!». Майор, не давая опомниться, приказал своему помощнику лейтенанту: «Снять с него знаки различия и правительственные награды!». Посадили Евсея в «полуторку» между двумя конвоирами и повезли по полевой дороге. Остановились у стога сена. Лейтенант построил своих солдат в шеренгу: «Заряжай!». Щелкнули ружейные затворы. Вайнруб понял со всей безысходностью — это смерть, и попросил «особиста»: «Лейтенант, дай закурить». Особист поколебавшись разрешил, но через пару затяжек бросил: «Ну, хватит! Перед смертью не надышишься!». А дальше было как в кино. На дороге показалась машина. Комбриг сказал: «Лейтенант, посмотри…» Тот лениво повернул голову: «Ну, положим «виллис» едет, но тебе-то что?» «Да к нам он едет! К нам!» Скрипнули тормоза, из машины выскочил майор: «Отставить расстрел!» Спас Вайнруба начальник политотдела бригады Космачев. Узнав об аресте комбрига, он бросился к радисту командирского танка. Тот показал: сигнала на атаку не было. Захватив журнал радиопереговоров, Космачев помчался к командиру дивизии, от него — к командарму…

Вот и стоял боевой офицер Вайнруб, и плакал… Что легче пережить: пойти в смертельный бой или изведать торжество чужой подлости?…

Комкор Кривошеин обратился лично к командарму, требуя наказать «особистов», но…»

Не менее интересен рассказ и Ефима Наумовича Бильдера: «Они разные попадались. У нас в 49-й Артиллерийской Дивизии был «особист», бывший школьный учитель, «миляга-парень». К нам пришел с орденом Ленина на гимнастерке. Так он, нашего начпрода Слуцкого, за простой анекдот под трибунал подвел… «Всевидящее око» никогда не дремало… Незадолго до окончания периода смоленских боев у нас тяжело ранило командира полка Будника. Он на двух машинах поехал на батареи вручать награды отличившимся бойцам. С ним в машине был также заместитель начальника артиллерии армии, и еще два человека. Во второй машине ехал один из наших комбатов, здоровый такой еврей, капитан Гриша Пак. Немцы точно обстреляли из орудий эти две машины на подъезде к передовой. В машину Будника было прямое попадание, его тяжело ранило, а остальных убило. Так Гриша Пак его вытащил на себе из-под обстрела…

Вместо Будника к нам прислали командовать полком подполковника Хилько. И как-то, в затишье, отлучился Хилько в глубокий тыл на пару дней, свою знакомую проведать, оставив вместо себя на эти дни, «на полк», заместителя и замполита. Но наш «особист» узнал об этой самовольной или несанкционированной начальством отлучке, и сразу «просигналил» по своим «инстанциям», и после Смоленска, как мне потом ребята рассказывали, наш Хилько попал под суд за это дело… Ни на что не посмотрели — ни на звание, ни на прошлые боевые заслуги…

Решил меня как-то наш полковой «особист», старший лейтенант Щукин, молодая и наглая сволочь, в свои «стукачи» завербовать.

Я ему в ответ сказал: «Пошел ты Щукин на…!»

Он начал мне угрожать, мол сильно рискуешь и ты еще об этом пожалеешь.

Я еще раз ему объяснил, что я думаю о его маме и прочей родне. Но «особист» со мной так и не успел «поквитаться», немцы его опередили. У нас в полку на «особиста» многие смотрели поплевывая. Нам и так нечего было терять.

Штатного особиста не было, но «эти ребята» наш дивизион без присмотра не оставляли. Все солдаты ненавидели особистов, а пожилые солдаты называли их «гепеушниками». Но лишнего на батарее старались не говорить. Стукачей вокруг было навалом. А потом начали «укреплять» нам боевой дух и бдительность. Устроили в соседнем 115-м полку показательный расстрел. Расстреляли двоих «за братание с противником» — старшину и солдата. На нейтралке стоял целехонький хутор, так наши ходили туда по молоко и масло. Немцы тоже повадились «питаться» на хуторе. Там они мирно беседовали с нашими бойцами и в бой не вступали. Эти двух красноармейцев обвинили в предательстве Родины. Я помню, как их расстреливали».

О встречах с работниками СМЕРШа рассказывает Адамский Изот Давидович: «Расстрелов на Волховском фронте мы насмотрелись вдоволь. Там за любую мелочь была одна мера наказания — расстрел… Деревню не взял? — расстрел. Позицию оставил? — расстрел… И так далее…

Даже за потерю саперной лопатки могли отдать под суд трибунала. Да и в конце войны «особисты» ленью не отличались… Помню одного лейтенанта из нашей бригады арестовали и судили в трибунале за анекдот. Содержание анекдота следующее: «Москва, вокзал, поезд опаздывает на сутки. Спрашивает коменданта вокзала: «В чем дело, почему такое большое опоздание?» В ответ: «Что поделать… Война»…

Берлин, вокзал, поезд приходит раньше расписания на десять минут. Спрашивают коменданта вокзала, тот же вопрос. В ответ: «Что поделать… Война»…

Спрашивается, что криминального и антисоветского в таком анекдоте? Но свои три месяца штрафбата этот лейтенант схлопотал, с подачи нашего «особиста» за «вражескую пропаганду»…

На Одере пьяный «особист» все время спал в моей землянке, боясь в одиночку вылезти на свет божий, чтобы не получить пулю в спину. У «особистов» даже был приказ «о самоохране», запрещавший передвигаться без вооруженного сопровождения в любое время суток. Ведь с «особистами» сводили счеты при любой возможности. Я такие случаи помню… И помню очень хорошо».

Можно по-разному относиться к такого рода рассказам ветеранов. Однако нельзя отрицать многочисленных фактов самой настоящей репрессивной политики, которую упрямо проводили сотрудники военной контрразведки в период Великой Отечественной войны по лекалам тридцатых годов. Например, в Воронежском государственном университете исследователями в процессе выявления и изучения архивно-следственных дел военнослужащих, призванных в годы войны с территории Воронежской области, были установлены конкретные дела, прямо свидетельствующие об этом: «Событие, по которому Особый отдел 22 армии возбудил уголовное дело, произошло в ночь со 2 на 3 декабря 1941 года. Видимо, в связи с большими потерями личного состава чекисты не смогли организовать осведомительную сеть для оперативной информации о происшествиях подобного рода. Только через пять дней они узнали об этом событии, 8 января 1942 года Особый отдел дивизии принял постановление о возбуждении уголовного дела. В нем говорилось, что 29 красноармейцев во главе с лейтенантом Забуриным, «не желая служить в Красной Армии, в ночь на 3 декабря 1941 года организованно ушли из боевого охранения и перешли на сторону противника».