Освоение времени - Виктор Васильевич Ананишнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иван раскинул в стороны руки, ухватился за перекладины противоположных стен клетки и невидяще смотрел перед собой.
Мимо медленно проплывали сплошные заросли кустарника в переплетении ежевики и хмеля. Весенние приметы растворились, плавно и незаметно перейдя на позднелетние. Уже шиповник рдел точками спелых плодов, свисали оранжевые гроздья боярышника, в тени таилась чёрно-фиолетовая ягода ежевика. Сейчас бы забраться в самые дебри и полакомиться…
Рот Ивана наполнился слюной. Он только однажды по-настоящему поел ежевики. Это ещё в десятом классе, когда был жив отец и взял его с собой на месяц в Прибалтику, под Ригу. Там он забирался в колючие переплетения и в полусумраке подлеска находил непередаваемого вкуса спелые ягоды. Они свисали, тяжёлые и большие, громадными каплями, потянув за собой стебли…
Тележка катилась и катилась, оставались позади километры и лакомства. Иван вздохнул, посмотрел на дорогу. Она уходила в неизвестность.
— Элам!
— Я всегда здесь.
— Далеко ли до Анахора?
— Как смотреть.
— Хоть как, — резко сказал Иван и застыдился своей невыдержанности. — Сколько ещё будем ехать?.. А ты идти? Час, два или неделю до него добираться?
— Говорят…
— Всё ясно, можешь не продолжать… Есть хочу, пить хочу!
— А мы у тебя с Семнадцатым на что?
Элам подмигнул Ивану, и вынул из сумки, висевшей у него сбоку, и подал Подарку охряной колобочек чуть больше теннисного мяча.
— Тиля, — уважительно к предмету пояснил Элам.
Иван узнал в тиле, взяв её в руки, вчерашнюю подачку от Элама. С сомнением осмотрел её со всех сторон. Небогато. Укуса на два.
— Большая тиля, — заметил нерешительность узника Элам. — Вкусная и питательная. Когда мы тебя выиграли, мне их дали семь штук для кормления Подарка. Осталось ещё пять.
Жуя, Иван вопросительно посмотрел на Элама — что значит выиграли?
И тот поведал со всеми подробностями, как он выиграл место у Последнего Подарка, хотя в чём состояло состязание или условие розыгрыша, а также его назначение Иван или не понял, или пропустил мимо ушей, так как в это время дочь Пекты повернулась в его сторону.
— Ты не думай, — занудливо продолжал Элам, — но мы, Эламы, ума ни у кого не занимаем, сами всё обо всём постигаем. Так что всех побороли. На что Курловы и Смиты прозорливы, а всё-таки я угадал в тебе Последнего Подарка, а не они…
Она опять сделала малозаметный знак рукой. Именно ему. Иван улыбнулся и осторожно поводил из стороны в сторону ладонью с растопыренными пальцами, как это делал Элам. Оглянулся, не видит ли кто. Но почему он таится, ходок и сам не знал. Впереди и за его тележкой люди шли свободно, галдели, отчаянно жестикулировали и перемешивались. Они сновали туда и сюда, занятые только собой. Оттого, встань сейчас Иван хоть вниз головой, никого его поза не удивила бы. И мало кто обратил бы на неё внимание. А тут едва уловимая отмашка рукой. И всё-таки…
— Элам, — перебил он гнусавый голос Шестого, — ответь только то, что знаешь наверняка. Остановки будут?
— Будут. Нельзя же всё время идти без отдыха. Даже Гхор, думаю, иногда устаёт.
— Тогда сделай так, чтобы Напель… чтобы её повозка остановилась рядом с моей.
— Э-э… Первопредок! Ты, конечно, видный из себя мужчина, но Напель тебе не по зубам. Как небо, как звёзды, как женщины за Поясом. Ты думаешь, один мечтаешь оставить от неё потомков? Сколько их до тебя было, да где они? Сколько ещё будет… И не думай!
— Прошу тебя.
Элам подёргал себя за нижнюю губу, словно что-то хотел положить за неё.
— Твоя воля для меня закон, но это, поверь мне, дурацкая затея. Не думал, что ты… — Он глубоко передохнул и поник головой. — Считал, что выиграл, а получается, что и проиграть недолго.
— Ты же меня не так понял. Не собираюсь я её соблазнять. Поговорить кое о чём с ней хочу.
Иван искренне был уверен в себе — да, он желает всего-навсего просто поговорить и что-либо выведать у дочери Пекты, но в душе жаждал общения не только для разговора.
Элам вскинулся головой и с неодобрительным удивлением почти грубо спросил:
— Да о чём же с женщиной можно говорить? — и подтолкнул локтем своего потомка, Семнадцатого в колене Эламов. — Видишь, что придумал! Да если с ней просто говорить, то потомков у тебя никогда не будет. Ты же имеешь возможность стать первородным. А ты — поговорить. Хе!
Осуждающе хекнул и Семнадцатый.
«Однако нравы тут», — подумал Иван.
— Ты считаешь, что с женщиной просто так не следует разговаривать? — Уточнил он. — И ты это серьёзно?
— Конечно! — непритворно и непоколебимо в своей уверенности воскликнул Элам Шестой.
Он приосанился, словно принял стойку. Круглое лицо его, чуть одутловатое и посредственное, вдруг стало строгим и помолодело.
Усов, кудрей и фуражки набекрень ему ещё не хватало, а так парубок хоть куда, — отметил Иван, усмехаясь про себя.
— Нравы у вас, — сказал он вслух и осудил покачиванием головы. — Бедные женщины. — Он помолчал, ощущая, как сладко вдруг защемило сердце в предчувствии того, что его встреча с Напель будет иметь продолжение. И кто знает, каково оно будет… Непроизвольно, словно подражая Эламу Шестому, он выпрямился, насколько позволяла клетка, и подал грудь вперёд, демонстрируя свою стать и силу. Орлиным взглядом огляделся вокруг и… тут же рассмеялся над самим собой. — Да-а… Нравы тут у вас, Элам.
— А что?
— А то. — И добавил строго: — Не забудь сделать так, как я просил!
Элам согласно кивнул головой, но буркнул под нос несколько слов о проигрыше, хотя он думал о выигрыше.
Сила огня
Караван остановился только к вечеру. Все устали от ходьбы, а Иван от безделья и невозможности развернуться в клетке.
Странное, серо-огненное, но тусклое, будто утомившееся от дневных забот, солнце пыталось скрыться за горизонтом, но это ему удавалось с трудом. Вокруг было светло и тихо.
Сопроводители Подарков, как себя и других с некоторым пафосом называл Элам Шестой, а также стража Подарков, которых Иван никак не отличал ото всех иных — шумных и беспокойных, — тем не менее, казались бодрыми и весёлыми. Можно было подумать, что их не коснулась длинная, изнурительная дорога, движение пешком без передышки и при полном отсутствии питья и еды.
С водой и едой что-то вообще было не так.
Иван после утренней тили не проголодался, и жажда в течение для не томила его. А ведь прошло
