Пёрл-Харбор, 7 декабря 1941 года - Быль и небыль - Николай Яковлев

В 1982 году празднование 100-летия со дня рождения Ф. Рузвельта заметно оживило открытие: правы те, кто утверждал, что президент имел возможность записывать и записывал, по крайней мере в канун войны, говорившееся в его кабинете. Тогда экспериментальная и поэтому очень большая по размерам звукозаписывающая установка была спрятана в подвале Белого дома. Микрофон был скрыт в настольной лампе на президентском столе. Сообщенное в начале 1982 года объясняет очень немногое. Еженедельник "Тайм" удивился, "почему записи были загадочно прекращены в ноябре 1940 года"{183}, чему не поверили профессионалы "плаща и кинжала" и т. д. Для наших целей нет необходимости входить в существо этих препирательств.

Важно другое - тогда были записаны рассуждения Ф. Рузвельта о том, как он полагал уместным разрешать японо-американские конфликты всего за год с небольшим до Пёрл-Харбора. Свой курс в отношении Японии Рузвельт считал производным от обстановки в Европе.

Восстановленная запись донесла голос Рузвельта. Он обращался к кому-то в кабинете - к кому конкретно понять нельзя, как всегда, президент переговаривал любого: "Вот газеты сообщают (японский премьер) говорит, что Япония будет считать актом войны, если мы будем оказывать помощь ее противникам. Что же это значит? (Рузвельт по своему обыкновению начал диалог с воображаемыми собеседниками. - Н. Я.). Что же означает слово "напасть", я не знаю. Вполне возможно, по крайней мере вероятно, может статься так. Джэк Гарнер (вице-президент. - Н. Я.) дает один шанс из десяти, что, объединившись, Гитлер, Муссолини и Япония могут счесть, что они в состоянии остановить поток американских военных грузов в Англию этих самолетов, пушек, кораблей, боеприпасов и в результате - повергнуть Англию.

Тут они могут предъявить нам ультиматум: "Если вы будете продолжать слать что-либо в Англию, мы будем рассматривать это как нападение на нас" (Рузвельт подчеркнул сказанное ударом по столу). Я тогда скажу: "Крайне прискорбно. Но мы не хотим воевать с вами. У нас есть контракты, и по нашим законам о нейтралитете любая воюющая страна имеет право закупать и увозить все у нас". Тогда они скажут: "После такой-то даты, если вы будете продолжать слать в Англию военные грузы, самолеты и другое, мы будем считать вас воюющей страной".

Прекрасно, что же мы ответим? Я скажу: "Очень прискорбно, но мы-то не считаем себя (Рузвельт продолжал, посмеиваясь) воюющей стороной. Мы не собираемся объявлять вам войну. Если вы считаете нас воюющей стороной, то мне вас жалко, мы таковой не являемся. Но если же вы будете исходить из этой предпосылки и каким-то образом нападете на нас, мы будем защищать свое, повторяю, мы будем защищать, но никак не больше".

Изложив этот сценарий с несомненным удовлетворением, Рузвельт вскоре после этого обратился к другому сценарию, который ему определенно нравился меньше. Видимо, по той причине, что с самого начала было видно: Вашингтон не сможет полностью контролировать развитие событий. Записи предшествовал смех Рузвельта, раскатистый, оглушающий. Постепенно отрывочные фразы между взрывами смеха: "руководитель японской ассоциации печати... сказал, что случилось, черт побери, самое гадкое... В США поднимается возмущение и мы-де готовы нажать на курок, если японцы хоть что-то сделают. Я знаю, что мы кое-чего не потерпим, общественное мнение не потерпит, если японцы займутся глупостями. Теперь же этот тип (глава японской ассоциации печати. - Н. Я.) телеграфирует Рою (Говард, глава американского газетного концерна. - Н. Я.) - войны не будет, я цитирую по памяти, на одном, на одном и единственном условии (президент ударами по столу подкрепляет свои слова), что США признают новую эру не только на Дальнем Востоке, но и на Востоке вообще. Единственным подтверждением этого признания должна быть демилитаризация Соединенными Штатами своих морских, воздушных и военных баз на Уэйке, Мидуэе и в Пёрл-Харборе. Боже мой! Впервые какой-то дрянной япошка требует, чтобы мы убрались с Гавайев. И это тревожит меня больше всего на свете".

Тут послышались два мужских голоса, попытавшихся убедить президента, что тот "тип" в Токио не занимает ответственного поста. Рузвельт цедил сквозь зубы "Да-а", что отнюдь не означало согласия с собеседником, а служило только признаком того, что президент слушал. Наконец он энергично закончил беседу: "Единственно, что тревожит меня - немцы и япошки сговорятся, да тут еще и итальянцы и, черт возьми, они все действуют уже пять, нет, шесть лет и ни разу не поскользнулись и ни разу не ошиблись в оценке реакции международного общественного мнения... Но может наступить время, когда немцы и япошки, наконец, сглупят и вовлекут нас в войну. Единственная опасность нашего вступления в войну - они поскользнутся"{184}.

Рассуждения Франклина Д. Рузвельта приоткрывают плотную завесу над внутренним миром президента. Он не хотел сложа руки ожидать фатального когда державы "оси" наконец "поскользнутся", а ощущал в себе силы стать поводырем тех, кто в Токио определял политику Японии, и благополучно перевести их через "скользкое" место. Другими словами, попытаться внушить японским вершителям судеб своей страны, как именно им следует действовать. Рассекреченные в США только в 1981 году сотни тысяч страниц документов о предыстории Пёрл-Харбора (в том числе материалы "чуда" и дешифровки некоторых других (но не всех!) кодов) в какой-то мере позволили перевести представление об этом замысле Рузвельта из сферы в основном предположений, хотя и обоснованных, на почву фактов.

В соратники и младшие партнеры этого предприятия Рузвельт взял премьер-министра Великобритании Уинстона С. Черчилля. Хотя их взгляды на вступление США в войну в Европе были противоположными - Рузвельт делал все, чтобы не допустить этого, а Черчилль делал все, чтобы вовлечь их как можно скорее, - оба лидера были едины в оценке противника в Азии - Японии, да и азиатских народов вообще. Еще более сплачивали их имперские предрассудки, которые они разделяли со своим ближайшим политическим окружением, причем американцы в этом отношении оставляли позади себя англичан.

В начале 1942 года Рузвельт снисходительно выразил сочувствие Черчиллю за то, что "вы, ребята, так намучились с бирманцами за последние 50 лет. Я их терпеть не могу. Вы бы посадили всю эту банду на раскаленную сковородку, окружили ее стеной и изжарили бы их в собственном соку"{185}.

На протяжении всей войны на Тихом океане расовые соображения накладывали отпечаток на американо-английскую стратегию. Главнокомандующий ВМС США адмирал Э. Кинг в годы войны настаивал, например, что Новую Зеландию и Австралию нужно спасти, ибо это страны "белого человека", а Черчилль объяснял кабинету: "Мы не можем бездействовать, допустив, чтобы желтая раса завладела британскими доминионами" и т. д. и т. п. В целом, замечает английский проф. К. Торн, исследовавший "обстановку накануне Пёрл-Харбора": "Один из важнейших аспектов войны на Тихом океане в 1941 1945 годах - то была расовая война, и именно так ее нужно рассматривать в перспективе более чем ста лет"{186}.