Надрывы - Михаил Дубаков

Погонщики в страхе выбежали прочь, осеняя себя защитными знаками и бормоча молитвы, а Хайф обгрызал вторую фалангу, повинуясь рычащим наставлениям, пульсирующим у него в мозгу. Наконец кольцо пролезло, и Хайф, тяжело дыша, перевернулся на спину. Окровавленными губами он поцеловал злосчастное кольцо с четырьмя алмазами и вновь застонал, мизинец немилосердно жгло, разодранные нервные окончания гнали сигналы тревоги от периферийной в центральную нервную систему, а встревоженный мозг сигнализировал сознанию об опасности волнами боли.

Хайф с трудом поднялся, одним движением сдернул ножны, вложил в них клинок и укрепил на перевязи. Капли крови, стекая по ногтю мизинца, капали прямо на белые ребра странного скелета и тотчас соскальзывали, не оставляя никаких следов. Сжав зубы, Хайф терпел, но никак не мог ослабить страдания. Он знал, что этого нельзя делать. Вернее, он чувствовал. Страдания были платой за чувство собственной значимости, за ощущение могущества, за силу. Поэтому, как ни мутился разум, когда кольцо задевало ошметки плоти, Хайф, стискивая зубы, улыбался.

Он вышел из гробницы, и остальные в страхе попятились от него, подозревая, что злой дух вселился в их начальника. Действительно, Хайф уже не считал себя старшим погонщиком, но все же повел караван дальше, и остальные пошли за ним. Пошли, сами не зная почему. Словно ведомые чьей-то неукротимой, несгибаемой волей. А Хайф даже не заметил, что эта воля исходила от него, он даже не заметил, что, в общем-то, уже с десяток минут, как умер…

***

— Внучек, мы про фатум говорили? Нет? Это, конечно, иллюзия, но надо обсудить…

"… Будущее сюрпризно. М-да… Причем всегда. Никакие прогнозы не лишают его столь важного свойства. Оно внезапно, и этого нельзя избежать. Кстати, внезапность — вот чего больше всего боится человек, уверенный в завтрашнем дне. Конечно, ему-то кажется, что он ничего не боится, ведь он, так сказать, уверен! Но нет… это лишь защитная мишура, необходимая самооборона от превратностей судьбы. На самом деле, невозможно жить в сплошных сомнениях и опасениях, а уверенность хоть как-то защищает. Но внезапность ведь легко пробивает эту защиту, совершенно, изящно и умело. Внезапные события часто ломают все: жизнь, мечты, богатство, надежды. Внезапности боятся, а ведь никто к ней не присматривался особо. И вправду, чего там присматриваться?.. Но, присмотревшись, сразу видно, насколько это дешевая штука! Прямо таки, дармовая даже! На каждом углу валяется в избытке, каждую секунду предлагает себя первому попавшемуся: "Бери, пользуйся!"

Каждое мгновение — внезапно. Каждый шаг — внезапен. Каждый вдох — внезапен. Пусть он для тебя закономерен, но для кого-то он — полная неожиданность! К примеру, враг уверен, что его стрела сидит точно в твоем сердце, он подходит к тебе, со злорадной или холодной усмешкой занеся кинжал, чтобы срезать колечко драгоценное с твоего безымянного пальца, а ты, с тяжелым вздохом, вгоняешь под левую лопатку стилет. Ох, как внезапен был для него твой вдох! Но ты-то твердо знал, что уж на это-то хватит мочи, пусть и напоследок…

Все составляющие жизни внезапны, а потому и сама жизнь — внезапна. Именно внезапна, то есть скоротечна, и неожиданна. Чего мы достигнем? Неведомо. Когда мы чего-то достигнем? Может, никогда, а может уже очень скоро… Внезапность жизни пугает лишь серых бездарей, это они боятся ее и всеми своими потугами желают обрести уверенность в завтрашнем дне. Истинные личности ни в чем не уверенны, постоянные сомнения, поиски — вот их жизнь. Внезапность для них столь же естественна, как необходимость дышать. Это жизненно важная вещь. Хоть она и дешева, хоть ее боится безликое большинство, но именно внезапность движет судьбами…"

— Понимаешь? Внезапность! Она одна, а не какой-то там фатум! Нитей судеб не существует! Это досужие домыслы мудрецов! Помни это.

Глава 13

"Придите к нам! От ужасов войны

Придите в мирные объятья!

Пока не поздно — старый меч в ножны,

Товарищи! Мы станем — братья!

А если нет, — нам нечего терять,

И нам доступно вероломство!

Века, века — вас будет проклинать

Больное позднее потомство!"

Северная оконечность Хульмского леса всегда встречала путников мрачным неожиданным забором громадных елей. Сплетенные колючие лапы деревьев-великанов пресекали любые попытки прорваться туда, в черную, беспросветную глубину, где редкий солнечный луч достигал всегда влажной поверхности земли. Да никто и не пытался лезть в эту глушь, словно чья-то незримая, но могучая воля плавно уводила мысли в сторону, подальше от леса, подальше от подозрений.

Старожилы помнили то время, когда здесь кроме редких сосен и не росло-то ничего, а потому все время удивлялись, когда это тут успел такой гущар вымахать, вроде и незаметно как-то… Стар не удивлялся, он твердо знал, отчего солнечное редколесье за пару лет превратилось в мрачную чащобу. Причина этого скрывалась там, в глубине. Именно туда он и направлялся с небольшим отрядом.

— Ну и лесок… — пробасил Остри, недовольно поглаживая рукоять небольшой секиры, висевшей на поясе. Гномы вообще лесов не любили, а некоторые откровенно побаивались. Правда, Остри вовсе ничего не боялся, но этот лес вызывал в нем чувство острой неприязни.

— Вестимо, пуща недобрая, — попыхивая трубкой, невозмутимо ответил Стар. — Ну, да это все его рук работа.

— Чьих? — встрял в разговор Гнарли, ехавший чуть позади. Гнарли, несмотря на свою молодость, отличался рассудительностью и расчетливостью. За открытостью и добродушием скрывался холодный ум, и те, кто знал его лишь поверхностно, относились к нему снисходительно, считая недалеким и простоватым. Гнарли совершенно не старался опровергнуть такое нелестное мнение, наоборот, он всячески поддерживал эту иллюзию, что ему весьма помогало. Мало кто знал истинного Гнарли, а те, кто знал, ценили и уважали. А уж из арбалета он стрелял превосходно, да и топором махал прилично.

— Известно, чьих, — Стар крякнул. — Чародей то соорудил, какой нам и требуется. А чащоба так… для устрашения людишек любопытных, чтоб не совали нос куда не требуется.

— А-а-а… — понимающе протянул Гнарли и начал смотреть на лес уже более равнодушным взглядом.

Следом за Гнарли ехал Фостри. С виду высокомерный, гордый, даже взглядом не удостоит. А вообще Фостри просто не любит разговаривать. "Камень" его называли. Водилась за ним и еще одна странность: боевому топору длинный меч предпочитал. Уж до чего гномы клинки презирают, а он наоборот, полюбил. Добиться его расположения было непросто, а дружил он только с одним гномом, с Остри. Вместе они и в Рудные горы ходили, вместе воевали, вместе назад вернулись. Как какой-нибудь поход, так они всегда рядом, горой друг за друга.