Судьбы и фурии - Лорен Грофф

Бог вся тряслась, когда Матильда отдавала ее на передержку в питомник. Матильда тряслась всю дорогу до аэропорта, в самолете выпила две таблетки снотворного, перестала дрожать и проспала весь оставшийся путь в Таиланд. Проснулась с мутной головой и цветущей инфекцией мочевого пузыря, так как сдерживалась и не посещала уборную всю дорогу.

Когда она вышла из аэропорта и попала во влажный, переполненный раздражающими ее людьми и тропической вонью, пронизанный ветром Бангкок, у нее вдруг подкосились ноги.

Мимо пролетал город, озаренный розовым золотом, в свете уличных фонарей роились человеческие тела. По деревьям вились праздничные огни – дань уважения туристам.

Кожа Матильды жаждала снова ощутить влажный ветер, пропитанный запахами закисших болот, грязи и эвкалипта. Она была слишком возбуждена, чтобы спать, а в отеле было слишком чисто, поэтому Матильда снова вышла на улицу. Согнувшаяся пополам женщина подметала дорожки веником, по стене карабкалась крыса. Матильда хотела почувствовать горечь джин– тоника на языке и последовала за музыкой, доносящейся из ночного клуба, где в такую рань было еще довольно пусто. Внутри помещение было сплошь заполнено ярусами и балконами, а посередине виднелась сцена, приготовленная специально для ночного выступления. Матильда пожала руку бармену и заказала выпить. Тепло чужой ладони, холод стакана – и Матильде захотелось потрогать пушистые ресницы барменши.

Кто-то сел позади нее – американец с головой, похожей на пушистый персик, футболка тесно облепила его. Рядом с ним сидела полная тайская женщина. Голос мужчины клекотал нежностью – похоже, рыбка уже заглотнула крючок. Матильда хотела схватить его за все эти слова, намотать их на кулак и затолкать ему обратно в глотку. Но вместо этого она просто ушла, вернулась в отель и проспала там до рассвета. А утром она помчалась на лодке к островам Пхи-Пхи, и ее губы были солеными от морского ветра. Там она сняла небольшое бунгало. Заплатила за целый месяц вперед, представляя, как Лотто вернется в пустой дом, без собачки, будет рыскать по комнатам в поисках Матильды, а когда никого не найдет, его сердце застынет от ужаса. Вдруг ее кто-то похитил? Вдруг она сбежала с бродячим цирком? Она была такой гибкой, когда было нужно, что с легкостью могла бы стать акробаткой!

Ее номер в отеле был белым, обрамленным резным деревом. В красной чаше на столе лежали блестящие, незнакомые фрукты, а на кровати – фигурка слона, сложенная из полотенец.

Она распахнула французскую стеклянную дверь, впуская в комнату звуки моря и крики детей, доносящиеся с пляжа, а потом сорвала с кровати покрывало, потому что не хотела, чтобы к ее коже прикасались микробы чужих людей. Легла и закрыла глаза, чувствуя, как внутри разрастается прежняя разруха.

Когда Матильда проснулась, было время обеда. Вместе с пробуждением вернулась и клыкастая разруха, успевшая к тому моменту прогрызть в ней огромную дыру. Она плакала перед зеркалом, когда надевала платье и красила губы, плакала слишком сильно, чтобы красить глаза.

Матильда сидела за столиком и плакала среди цветов и сверкающей посуды. Ее мило обслуживали и относились к ней мило, выбрав для нее стол, обращенный к морю, за которым она могла бы побыть в покое и одиночестве.

Она лишь слегка поковыряла принесенное блюдо, но зато выпила целый бокал вина, а затем босиком по песку направилась к своему бунгало.

Матильда провела на солнце всего один день, и ее белое бикини болталось на ней, потому что она очень сильно похудела. Официанты заметили, что из-под стекол ее солнцезащитных очков струятся слезы, и безо всякой просьбы приносили ей один за другим стаканы холодного сока. Матильда уже загорела, но все равно не уходила, пока кожа на ее плечах не покрылась волдырями.

На следующее утро она проснулась и увидела за окном слона. Он медленно шел по пляжу на привязи у девушки в парео. У него на спине ехала маленькая девочка.

По ночам в грусть Матильды кинжалом входила злоба, и она забывала, как ей плохо. После дня, проведенного на солнце, все тело болело. Матильда села и увидела в зеркале свое лицо, исполненное решимости и пересеченное резким контрастом загара.

Вот она, Матильда, к которой она привыкла, Матильда, которая никогда не сдается без боя. Ее война была тихой и утонченной, но все же это была война, а она сама всегда была воином. Поэтесса, которую она сама придумала, была нереальной, а этот тощий музыкант по имени Лео и вовсе был ей не страшен: он парень, и у него не было над Лотто власти. Конечно же она всегда будет занимать первое место.

Как она могла сбежать?

Через два дня ее самолет снова был в воздухе, она летела домой. Шесть дней Матильда варилась в собственном соку.

В питомнике ей вернули Бог, и собачка была так рада ее видеть, что чуть не прорыла Матильду носом насквозь.

Она вернулась в холодный, отталкивающий дом, провонявший мусором, который Матильда даже не подумала выкинуть перед отъездом. Она спрятала свой чемодан в шкаф, решив, что разберет его позже, а затем сделала себе на кухне чай и села за стол, пытаясь продумать стратегию. Главная проблема состояла не в том, что ей предпринять, чтобы заставить Лотто вернуться к ней. Этого она как раз делать не собиралась. Слишком много разных вариантов, слишком много возможностей…

Через несколько минут она услышала шум приближающейся машины. Шуршание гравия и чьи-то прихрамывающие шаги.

Ее муж подошел к двери. Она помучила его немного, а затем открыла глаза и посмотрела на него, словно с огромного расстояния. Он похудел и выглядел лучше, чем в момент отъезда. Он словно его обточили. И в его лице было нечто такое, что вызвало у нее странное желание быстро отвести взгляд и больше этого не видеть.

Лотто втянул носом воздух. Если бы в тот момент он успел сказать что-нибудь, например про запах мусора или про холод в доме, она бы уже, наверное, сломалась и не смогла вернуться к нему. Поэтому Матильда не позволила ему это сделать – быстро пересекла кухню и прижалась к его губам.

После всех этих дней знакомый вкус казался чужим, резиновым. Это шокировало. В Лотто чувствовалась какая-то перемена, какой-то странный надлом. Он снова захотел что-то сказать, но Матильда прижала ладонь к его рту. Если бы это понадобилось, она бы засунула эту руку еще глубже, чтобы так удержать все эти слова внутри. И он это понял. Улыбнулся, бросил свою сумку и спиной вперед повел Матильду обратно в холл, к лестнице. Его великолепное тело прижималось к ней, пес вился у их ног, поскуливая. Матильда яростно притискивала к себе его бедра и подталкивала вверх по лестнице.

В спальне она изо всех сил толкнула его на кровать. Лотто тяжело упал и зашипел от боли в левом, пострадавшем боку, а потом взглянул на нее снизу вверх, и на его лице промелькнуло легкое замешательство. Он опять попытался заговорить, но Матильда снова заткнула ему рот и покачала головой, а потом быстро разулась, стянула с себя трусы и принялась расстегивать его одежду – сначала рубашку, затем штаны. Боксеры с дыркой разбили ей сердце.

На его бледной груди выступали ребра. Его тело выглядело так, словно перенесло тяжелейшую нагрузку. Она вынула из шкафа четыре галстука – пережиток школьного воспитания, Лотто почти никогда их не носил. Он рассмеялся, когда она привязала его руки к спинке кровати, хотя ей самой было плохо и совсем не до смеха. Смертельно плохо. Еще один галстук она повязала ему на глаза. Лотто издал странный звук, но Матильда скомкала последний из них на манер кляпа и затолкала шелковый голубой комок глубоко (даже слишком глубоко) ему в рот.

Довольно долго она корчилась на нем сверху, чувствуя себя властной и сильной.

Она не сняла рубашку, чтобы скрыть обгоревшую, слезающую кожу. Загар на лице объяснила слишком длинной велосипедной прогулкой. Матильда подразнила его, двигая бедрами. Лотто заводился от любого прикосновения. Теперь, когда он ослеп и онемел, все ощущения в его связанном длинном теле сплелись в ожидании. Когда придушенное кляпом дыхание стало достаточно тяжелым, Матильда опустилась на него изо всей силы, не заботясь, что это может причинить ему боль.

Она подумала – о чем?

Ножницы, разрезающие ткань.

Как же давно они этого не делали. Теперь это казалось ей непривычным.

Его поджарый живот напоминал корочку на crème brûlée[41]. Лотто сдерживался, и его лицо налилось кровью. Он мычал что-то и пытался освободиться от кляпа. Матильда вонзила ногти в его живот, оставляя кровавые следы в форме полумесяцев. Его спина выгнулась над матрасом, на шее вздулись голубые вены. Он кончил раньше нее, так что она осталась неудовлетворенной, но это не имело значения. Она вслепую нащупала что-то в темноте и каким-то образом все-таки вернула себе. Матильда подумала о тех словах, которые не дала ему высказать, о том, как они росли в нем, точно горы, пока он находился под ее давлением. Потом сняла с него повязку, но оставила кляп и поцеловала синяки на его запястьях. Взгляд, которым он смотрел на нее теперь, с промокшим комком во рту, казался насмешливым. Матильда наклонилась к нему и чмокнула между бровей. Лотто слабо придерживал ее за талию, и только когда она убедилась, что он больше не намерен распространяться о том, через что ему пришлось пройти, вытащила кляп у него изо рта. Лотто тут же сел и поцеловал пульсирующую венку у ее подбородка. Его тепло… как же она скучала по нему! Его тело было настоящей палитрой ужасных запахов. Он не стал нарушать тишину. Молча встал и направился в душ, а Матильда спустилась приготовить спагетти.