Самозванец - Николай Гейнце
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В первом случае все еще находятся в городе, но собираются его покинуть, а во втором многие уже приехали, но не устроились, не вошли, так сказать, в городскую колею.
На улицах уже людно, но нет еще настоящего оживления, все как-то особенно настроены, все куда-то спешат, видимо, обремененные заботами и делами межсезонного времени.
В клубах и театрах почти пусто, артисты играют, что называется, спустя рукава, набираясь сил к предстоящему сезону.
В присутственных местах, банках и конторах тоже среди служащих заметно апатичное отношение к делу.
Летом его было меньше, многие только что вернулись из отпусков и еще не сбросили с себя расслабляющие впечатления летнего кейфа, да и другие, следуя их примеру, неохотно переходят от сравнительного летнего безделья к серьезной работе.
Исключение в описываемый нами день представляла банкирская контора «Алфимов с сыном».
В ней царила полнейшая тишина и шла сосредоточенная напряженная работа.
Начиная с самого Корнилия Потаповича, летом почти не занимавшегося в конторе, и до последнего служащего — каждый был проникнут сознанием важности делаемого им дела.
Иван Корнильевич сидел в своем кабинете, помещавшемся рядом с кабинетом его отца.
Лицо его было мертвенно бледно и искажено ужасом сознания приближающейся развязки.
Дверь скрипнула.
Он вздрогнул и замер, но, увидя графа Сигизмунда Владиславовича, вздохнул свободнее.
Граф Стоцкий, поздоровавшись с молодым человеком, оглядел его внимательно.
— Что с тобой?
— У нас идет проверка кассы и книг… — пониженным шепотом, в котором слышалось необычайное волнение, отзетил Иван Корнильевич.
— Ну, так что же?
— Разве ты не знаешь?
— Я ничего не знаю… — спокойно ответил граф.
— Это ужасно… Что будет! Что будет!
— Неужели ты брал деньги из кассы? Какая неосторожность! — будто бы только сейчас поняв в чем дело, воскликнул граф Сигизмунд Владиславович с поддельным испугом.
— Увы! Откуда же бы я брал их на эти громадные кутежи и проигрыши…
— Сколько?
— Сорок две тысячи…
— Ого… Но разве ключи были у одного тебя?
— Нет, я оставлял иногда их кассиру…
— Это Сиротинину?
— Да, Дмитрию Павловичу.
— Поклоннику Дубянской и, кажется, счастливому… В таком случае, все в порядке и идет отлично, — заметил граф.
— Я тебя не понимаю.
— А между тем это более, чем просто. Сама судьба дает тебе в руки прекрасный случай отделаться от беды и от соперника…
— Что ты говоришь? — воскликнул, весь вспыхнув от негодования, молодой Алфимов.
— Дело, дружище, только дело.
— Но это подлость!..
— Громкое слово… Своя рубашка ближе к телу… Впрочем, если ты из идеалистов — принимай позор на свою голову… Не надо было допускать до ревизии и сказать отцу, прося его пополнить из твоего капитала…
— Он проклял бы меня, и на меня бы еще обрушилось проклятие матери.
— В таком случае, надо выбираться из воды… Тут нечего думать, что потонет другой…
— Боже мой, Боже мой… — ломал себе руки Иван Корнильевич.
— С чего же это надумалось Корнилию Потаповичу производить ревизию?
— Он целое лето не занимался делами и захотел проверить.
— А-а… Так как же ты?
— Что?
— Мой дружеский совет не подставлять свою голову… Вспомни, какими глазами посмотрит на тебя Елизавета Петровна, когда все обнаружится… Ведь папенька твой, выгнав тебя из дому, не поцеремонится прокричать о твоих проделках по всему Петербургу.
— Не говори… Он не пощадит, это я знаю.
— То-то же… А тут очень просто, настаивай на том, что ничего не знаешь, и все падет на него. Нужно только уметь владеть собою…
Он не договорил, так как в кабинет вошел сам Корнилий Потапович.
Он был мрачнее тучи и резко швырнул Ивану Корнильевичу какой-то листок.
— Вот! — прохрипел он. — У нас в конторе есть мошенники.
— Что? Не сходятся книги? — спросил Иван Корнильевич, уже, видимо, хорошо владея собою под ободряющим взглядом графа Стоцкого.
— Все сходится чудесно, кроме кассы!..
— А вы никого не подозреваете? — спросил граф Сигизмунд Владиславович.
— Кого я могу подозревать, все они с виду люди честные.
— Я посоветовал бы вам не вмешиваться в это дело самим. Лучше всего передать его хорошему человеку сыскной полиции. Через час вы будете знать, в чем дело… Мы сейчас это устроим, идем, Иван Корнильевич!
Молодой человек схватился за мысль хоть на некоторое время уйти из конторы, быстро взял шляпу и вышел вместе с графом Сигизмундом Владиславовичем.
Последний уже окончательно овладел умом и волею Ивана Корнильевича.
Как автомат сделал Алфимов официальное заявление и вернулся в контору уже с полицейским чиновником и агентом сыскного отделения.
Началось составление акта, во время которого агент разговаривал с графом Стоцким и молодым Алфимовым.
— Не знаю положительно, как это могло случиться?.. Кого винить? — разводил руками Корнилий Потапович.
— Конечно, кассира, — решил агент.
— Сиротинина… Нет, не может быть! — с убеждением воскликнул старик. — Он с такою тщательностью и аккуратностью исполнял все мои поручения… Он — честный человек и притом прекрасный сын!.. Он боготворит свою мать…
— Все это очень может быть, но это все-таки мало противоречит моему мнению, — возразил агент. — Ваш сын признает, что он сам несколько раз отдавал Сиротинину ключ от кассы. А что всего важнее, это то, что после первого же получения ключа он купил себе дачу в Лесном на имя своей матери… Откуда у него деньги?
— У него могли быть сбережения…
— А сколько он получает жалованья?
— Четыре тысячи…
— Какие же могут быть от этого жалованья сбережения при дороговизне столичной жизни?
— Он живет скромно, — продолжал защищать своего любимца Корнилий Потапович.
— Все они скромны с виду.
— Дело совершенно ясное, — вставил свое слово граф Стоцкий.
— Если это его дело, то он сам в нем признается… — в раздумье произнес старик Алфимов и позвонил.
— Позовите Дмитрия Павловича, — приказал он появившемуся служащему.
Через минуту в кабинете появился Сиротинин. Он был печален, но спокоен.
— Знаете ли вы, зачем я вас позвал сюда? — спросил Корнилий Потапович.
— Вероятно, по поводу недочета.
— Знаете вы, кто это сделал?
— Не имею ни малейшего подозрения…
— Ну, так я вам скажу, что это ваша работа! — вдруг воскликнул старик, которому, наклонившись, на ухо что-то шепнул граф Стоцкий.
— Я? — широко открыл глаза Дмитрий Павлович.
— Раскайтесь вы, я бы простил… А вы вот как…
— Умоляю вас, остановитесь! — перебил его Сиротинин, бледнея. — Это страшная, ужасная ошибка, и вы пожалеете…
Иван Корнильевич стоял смущенный, то краснея, то бледнея.
— Посмотри на этого несчастного! — крикнул ему отец. — И он еще отпирается… Какая наглость!
— Но скажите, ради Бога, на каком основании…
— А! Вам нужно основание! Извольте! Разве не давал вам Иван ключ от кассы? Говори, Иван, давал?
— Давал! — нетвердо ответил тот.
— О, моя мама!.. Бедная мама!.. — зарыдал Дмитрий Павлович и пошатнулся.
Агент ему подставил стул. Он тяжело опустился на него, уронил на руки голову, продолжая оглушать рыданьями кабинет.
У Ивана Корнильевича сердце кровью обливалось от жалости, но слова графа Стоцкого и мысль об Елизавете Петровне пересилили эту жалость.
— Отец, сжалься над ним… — мог только выговорить он.
— Довольно! — крикнул Корнилий Потапович, который не мог выносить слез.
— Вы меня обманули, но я заслуги помню, — судить вас не будут, но и служить вы у меня не останетесь. Подпишите обязательство в том, что вы обеспечиваете меня всем вашим имуществом и уходите.
При этих словах Дмитрий Павлович вскочил со стула.
— Что?.. — крикнул он надорванным голосом. — Не судить, как же не судить, а просто подписать свой позорный приговор?.. Нет, пусть судят…
— Вы рассчитываете разжалобить присяжных, как разжалобили почтенного хозяина? — заметил агент.
Сиротинин смерил его гордым взглядом.
— Я рассчитываю на свою невиновность… — заметил он.
— Как же прикажете? — спросил полицейский чиновник, уже оканчивавший составление акта.
— Если он не хочет милости, так пусть с ним поступят по закону.
Сиротинин, шатаясь, отправился было к двери.
— Постойте, постойте! — крикнул ему вдогонку агент. — Вы останетесь здесь и отправитесь с нами… Вы арестованы…
— О, мама, моя бедная мама! — прошептал он, снова возвращаясь к стулу и грузно опускаясь на него.
Акт был составлен и подписан.
