Комедианты - Валерий Михайлов

– Я не Иов! – вырвалось у меня.

«Хочу умереть раз и навсегда, умереть вместе со своим всегдашним спутником – собственным телом…»

Я вдруг понял, что надо делать. Закрыть! Закрыть навсегда к чёртовой матери все эти ворота. Закрыть, уничтожить, разломать, принести боль безликому монстру-эксперименту. А ещё запереть этих бешеных крокодилов, чтобы больше никто никого никогда… Быстро, пока хищники заняты друг другом…

– Я отрекаюсь от тебя! – прокричал я три раза, и, прыгнув в проход, с силой ударил себя ритуальным ножом в сердце. – Будьте вы прокляты! – крикнул я, а ещё успел подумать: «Жил как дерьмо, так хоть подохну как человек».

Повесть вторая

Господь нам судья, и, стало быть, дьяволу быть адвокатом…

Ю. Наумов «Песня Последнего Неба»

У подлинного избранника нет выбора.

Станислав Ежи Лец «Непричёсанные мысли»

Глава 1

Помещение было… унылым. Всё верно, именно унылым. Потолок с большими жёлтыми пятнами – починить крышу рук ни у кого нет. Жуткой расцветки крашеные стены. Почему-то в казённых учреждениях всегда такие. На полу затоптанный, местами до дыр, линолеум. Столы. За столами люди. Едят, выпивают. Ведомственная столовая, не иначе. Но не обеденный перерыв. Не похоже на обеденный перерыв. Да и выпивка на столе. Музыки нет, а у нескольких женщин головы покрыты чёрными платками. Похороны, а вернее, поминки, решил я.

За нашим столом трое. Я и двое молодых людей. Один высокий, плотный, но не толстый. Аккуратная стрижка. Волосы с обилием седины, несмотря на то, что на вид ему не более тридцати. Второй немного моложе. Тоже плотный, но несколько ниже первого. Волосы светлые. В парикмахерской был, наверно, полгода назад. Вспомнив Шекспира, я окрестил их Могильщиками: седого Первым, а лохматого Вторым.

Я возник, появился, материализовался, что называется, вдруг, в самом разгаре поминок, уже за столом, с рюмкой в одной и вилкой с салатом в другой руке. Судя по тому, что никто не тыкал в меня пальцем, никто не крестился и не кричал: свят, свят, свят, – никто не пытался запустить в меня тарелкой или ещё чем-нибудь более внушительным, моё появление осталось никем незамеченным. Это могло означать только одно из двух: либо повальная материализация была здесь чем-то предельно будничным, либо для всех остальных все шло своим чередом и только в моей голове напрочь отсутствовала информация обо всём, что было до момента материализации. Я был… Если бы телегерои обладали сознанием, а включение и выключение телевизора было бы рождением и смертью… В общем, меня включили посреди фильма или передачи.

К счастью, моё подсознание или инстинкты (пусть спецы разбираются) оказались сильней рассудка, который в первые минуты жизни вообще впал в состояние жуткого коллапса. Подобные приколы оказались ему не по зубам, и если я не начал бузить, то только потому, что сработало что-то внутри, что-то, знающее, как нужно себя вести. В результате я повёл себя так, словно и для меня всё было в полнейшем порядке.

Для стороннего наблюдателя, знающего, в чём дело, я мог бы показаться эталоном выдержки, тогда как на самом деле это не более чем вовремя сгоревший предохранитель, – мелькнуло у меня в голове, и я улыбнулся.

– Наверно, думают, что грудь – это самая сексуальная часть у женщины. Грудь и задница, – прочавкал Второй Могильщик с набитым ртом.

– Вот ты, Геныч, как предпочитаешь лицезреть прекрасных дам? – спросил меня Первый Могильщик.

– Я… Снизу вверх. Начиная с ног. Обожаю красивые женские ноги с маленькими ступнями и аккуратными щиколотками, – ответил я, заикаясь, как задумавшийся о чём-то своём школьник, которого спросили вдруг, о чём только что шла речь.

– А я в первую очередь в глаза смотрю. Если у бабы глаза пустые, то это голый номер, – сообщил Второй Могильщик.

– И чем, по-твоему, у неё должны быть наполнены глаза? – спросил Первый Могильщик.

– В глазах должны быть исключительно бабские блудливые искры. Тогда это седьмое небо, иначе…

– А по мне, так все одинаковые, – как-то слишком мрачно произнёс Первый Могильщик.

– Нет, Андрюха, ты не прав.

Отлично. Значит, Первый Могильщик – Андрей.

– Каждому своё.

– А где здесь можно пописать, будучи приличным человеком? – прервал я их спор.

– Сортир там, по коридору и до конца, – объяснил Первый Могильщик.

Сортир был маленьким, плохо окрашенным в белый цвет, но чистым или почти чистым. Сделав то, зачем ходят в сортир, я обшарил свои карманы. Два платка, немного денег, так, мелочёвка, и паспорт. Замечательно!

Карпухов Геннадий Сергеевич. 1969 года. Не женат. Детей нет. Прописан… На фотографии полное лицо, высокий широкий лоб…

В совсем уже маленьком предбаннике над умывальником висело грязное, местами ржавое зеркало, откуда на меня пытливо смотрело лицо, очень похожее на то, что было на фотографии. Только теперь оно было цветное, небритое, с выражением растерянности в глазах.

– Ты это брось, Карпухов Геннадий Сергеевич, – сказал я себе и на всякий случай умылся.

Пока я искал поверхностный ответ на главный метафизический вопрос, Могильщики переключились на политику.

– …на выборах один раз. В восемнадцать лет, – рассказывал Второй Могильщик. – Нам сказали, что в первый раз будут давать подарки. Дали. Зачуханную гвоздику, скорее всего, б/у, и книжку, наверно, самую дешёвую. С тех пор я на выборы не хожу. А если серьёзно, то любое правительство – это правительство.

– Да, но своим неучастием ты фактически благословляешь их на те же самые маразмы. Бездействие тоже может быть преступным, – оппонировал Могильщик Первый.

– Это как стихийное бедствие. Наводнения, землетрясения, смерчи. От этого можно только уйти, и то не всегда. Бороться с этим бессмысленно.

– Хочешь приравнять политическую жизнь к стихии?

– А это и есть стихия. Человечество как таковое имеет огромнейшую инерцию, и однажды выбранный путь или направление развития фактически превращаются в константу. Политик не делает политику. Он следует за ней, и в этом смысле любые перестановки не имеют практического значения.

– А что, выпить как бы уже всё? – поинтересовался я.

– Вроде как по три положено. Поминки всё-таки, – пояснил Второй Могильщик.

– Тогда, может, закончим поминать и пойдём ещё выпьем?

– Куда? – с интересом откликнулись на моё предложение Могильщики.

– А пойдём ко мне, – предложил я.

– Речь вождя была встречена бурными аплодисментами, – прокомментировал Второй Могильщик.

Снаружи нас встретила осень. Замечательная золотая осень, когда ещё тепло, но уже не жарко, когда трава продолжает оставаться зелёной, а листья только начинают желтеть, когда пиджак днём – это, скорее, для приличия, а не потому, что холодно, хотя по утрам да и по вечерам уже становится свежо.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});