Заговорщик - Александр Прозоров

– Тогда людей собирай и струги. Ради малого наскока все это смысла не имеет.

– Коли всех собирать – это к омуту скакать надобно. Круг там затевать.

– Ну, так поехали!

Налегке да на перекладных переход к соседней казачьей крепости занял всего половину дня. В отличие от острога, это была именно крепость: внушительного размера, стены в полторы сотни саженей длиной, угловые бастионы, посады вдоль реки. Башнями, правда, городок не разжился, но тын по гребню шел толстый и прочный, в два роста высотой, с бойницами подошвенного боя и мостками для обороны верха стены. А вот посады подкачали. Все постройки около Громыславы были мазанками: деревянный каркас, забитый глиной пополам с травой и крытый конскими шкурами.

В степи такой стройматериал ценой уступал только снегу и траве.

Омутом казаки называли обширную заводь, чуть не в полкилометра шириной и где-то полтора в длину. И река из нее вытекала солидная – два струга могли разойтись, не шкрябая веслами ни берег, ни встречное судно. В общем, имелось где поплавать. Но самым невероятным для Зверева стало то, что в здешнем селении жили женщины! Ни в каком из острогов, где он гостевал этой зимой, ни одной красотки, девочки или старухи ему увидеть не довелось. А тут: женщины на мостках полощут белье, женщины чистят на берегу рыбу, женщины вытряхивают половики, женщины несут на коромыслах воду.

– Это просто праздник души какой-то… – сглотнул Зверев. – Саразман, а почему тут нет никого старше тридцати? Одни молодухи.

– А зачем они нужны? – хмыкнул атаман. Можно подумать, такой ответ хоть что-нибудь прояснял.

– Значит, ваши семьи живут здесь, а сами вы на выселках, подступы охраняете?

– Смотри, народ к церкви идет, – спешился Рваное Ухо. – Видать, мы аккурат к обедне поспели. Хороший знак. Видать, Господь на нашей стороне. Давай и мы службу отстоим.

– Обедня? Разве сегодня какой-то праздник?

– Нет, княже. Но кто-то, видать, заказал. Я и сказываю: повезло.

Храм в Громыславе тоже стоял не внутри стен, а немного в стороне, на берегу, хорошо отражаясь в тихой гладкой воде.

Гости из Калачинского острога скинули шапки, вслед за местными казаками вошли в церковь. Андрей, оглядываясь по сторонам, с удивлением обратил внимание, что никто из казаков не бреет головы. Просто ни один! То ли все считали себя в трауре, то ли…

Из-за алтаря вышел попик в золотой фелони, с кадилом и крестом. Князь Сакульский отринул мысли и склонил голову…

В самом храме Андрей ничего говорить не стал, но когда казаки, оживленно переговариваясь, хлынули на улицу, он заскочил на какой-то чурбак и громко потребовал:

– Слушайте меня, люди добрые! Я, князь Сакульский, прислан к вам по осени с царскими дарами. Ныне же я, как человек истинной веры, желаю Отчизне своей послужить и православному делу нашему. Желаю отомстить османам страшной местью за слезы русские, за кровь невинную. Но одних рук для сего дела мало. Тут вся силушка воинства христова требуется. Посему спрашиваю вас, казаки, витязи храбрые: кто из вас ныне готов смерть за веру православную принять? Кто желает басурманам проклятым такую рану оставить, чтобы ужас у них до самого мозга костей проник, чтобы детей своих они нашим именем пугали и заказали на веки вечные путь им в русскую землю?! Чтобы запомнили раз и навсегда, что нет для них в православной стороне иной добычи, кроме лютой смерти! А коли у нас от нее сбегут, так она их и дома догонит! Кто из вас, витязи, готов положить живот свой за други своя, за славу и имя доброе, кто желает муку за род православный принять, как Господь наш, Иисус на кресте за грехи наши принял? Ну же, казаки! Нечто вы жить вечно намерены?

– Я, атаман Саразман Рваное Ухо с князем Андреем Васильевичем иду! – нарушая тишину, выступил вперед его спутник, сдернул шапку и шваркнул ее о землю. – Ручаюсь за служилого человека, дело он задумал ловкое да лихое. Умрем все до последнего, да след славный оставим! Казаки мы, али нет?! Выходи, кто муку смертную за Христа-господа принять готов!

– Куда же ты вести нас намерен, княже? – поинтересовался взрослый усатый казак в шапке с длинным колпаком, свисающим набок почти до плеча.

– Слово не воробей, вылетит – не поймаешь, – покачал головой Зверев. – Как бы до нехристей весточка не долетела, что супротив них готовится.

– Побить хоть много получится?

– По десять басурман каждый побить успеет, это я уж точно скажу.

– Коли десять побить, так опосля и на крест не жалко. – Казак почесал в затылке, дернул колпак и жахнул им возле шапки атамана. – Меня верстай, тоже помирать двинусь. Сколько можно небо коптить? Пора и к Христу за пазуху. Айда, братья, животы класть!

– За десять и я помирать согласен, – высунулся еще мужик, присел и лихо взбил шапкой пыль. – Надоело голытьбу щипать! Давай мне, боярин, османов пожирнее.

– Эх, не обмани, боярин, – расталкивая толпу, выскочил вперед плечистый парень. – Бери и мой живот за десять нехристей!

– И мой бери!

– Эх, пили, гуляли – помирать пора!

– Пойду за веру живота класть!

– И я пойду!

Казаков прорвало – как первый тонкий ручеек в считанные секунды превращается в неудержимый поток, вдребезги разносящий любую плотину, так и здесь отчужденная поначалу толпа уже через минуту кричала князю здравицы и «любо»!

– Тогда атаманов себе выбирайте, припасы готовьте. Еды на неделю, пороха и пуль – на месяц. Сабли точите. Напьются они скоро кровушки – вдосталь. Начиная от сегодняшнего дня три недели считайте, после того на струги садитесь, к Северному Донцу скатывайтесь, в него сворачивайте и на пару верст вверх поднимайтесь. Там всеми ватагами и встретимся. А кому мест на стругах не хватит, то к нам скачите, в Калачинский острог. Там еще пятнадцать лодок заготовлено. Ну, с Богом, братья. Мы же по прочим селениям с призывом помчимся…

Праздник

Струги и ватаги казаков встретились в Северном Донце накануне Вальпургиевой ночи.[29] Долго тянуть «не стали: атаманы обнялись, казаки, что скучали на траве, попрыгали в лодки. Те же, что припозднились – и вовсе не вылезали. Успевшие за зиму потемнеть струги скатились вниз по течению до Дона, свернули направо к Азову, ударили веслами, ускоряя ход, и в поздние сумерки добрались до Мертвого Донца, один за другим занырнув в узкую протоку меж стенами тростника.

Пока все шло именно так, как и рассчитывал князь: в лабиринт ериков, проток, донцов и гирл суда проскользнули ночью, когда их даже случайно не могли заметить ни караульные из заснувшего в нескольких километрах Азова, ни сторожевые разъезды, если они патрулировали степи где-то поблизости. По протоке казаки пробрались до петлистого Тернового гирла и свернули в него, надежно скрываясь от случайных взглядов не только с восточного, но и с западного берега. Из всех один лишь струг князя, пробравшись через Кутерьмое гирло, осторожно, из боковой протоки, высунул нос в качающийся над отмелью редкий тростник.