Клинок инквизиции - Диана Удовиченко

Равенсбург – большой алтарь, подумал Дан. Все эти пытки, сожжения – разве это не одна бесконечная жертва? Демону будет здесь уютно.

– Нет, – твердо сказал он. – Инквизиции сообщать ни в коем случае нельзя.

Встретившись с ним взглядом, старый монах задумался, потом согласно кивнул.

Итак, известно время и место будущего преступления, думал Дан, возвращаясь в казарму. Значит, надо устраивать засаду.

Ночью его разбудил толчок в бок.

– Дорогой друг, прости за столь бесцеремонное вторжение в страну твоих снов, – прошептал Андреас. – Но…

– Короче, – попросил Дан.

Тон друга стал деловитым:

– Выходил по нужде, видел брата Генриха. Собрался куда-то один посреди ночи. Вышел через черный ход.

– Буди наших, – вскакивая, приказал Дан.

То, что вервольф должен убить завтра ночью – лишь предположение. Что, если Инститорис и есть оборотень, и сегодня он принесет последнюю жертву? Что, если это будет Настя?

Настя

Она потеряла счет дням и ночам. Не знала, сколько времени провела в комнате без окон, освещенной лишь пламенем очага. Человек в маске приходил часто, приносил воду и еду, свежие рубахи – всегда простые, свободные, всегда белоснежные. Молча осматривал затылок, кивал удовлетворенно: рана заживала. Однажды привел с собой двух древних старух, от которых противно пахло пылью и тленом, приказал ей лечь и раздвинуть ноги. Настя повиновалась, с омерзением ощутила в себе шершавые твердые пальцы, они чуть надавили, причинили слабую боль и выскользнули.

– Девственница, – проскрипела одна из бабок.

На этом ее оставили в покое.

Кандалы с рук снимали только на время мытья и переодевания. Когда это случилось во второй раз, Настя подхватила подол рубахи, изо всех сил пнула человека в маске между ног. Попала, он согнулся, с хрипом выдыхая воздух. Настя выдернула из скобы факел, хлестнула наотмашь, целя в лицо. Ее тюремщик сумел, не разгибаясь, уклониться от удара. Девушка выбежала за дверь, очутилась в небольшой комнате и тут же попала в руки двух охранников. Ее втащили обратно, швырнули на лавку.

Настя ожидала, что расправа за непокорность будет жестокой, но никаких экзекуций не последовало. Оправившись от удара, человек в маске ровным голосом приказал:

– Полезай в бочку и вымойся. – И добавил: – Ты не убежишь отсюда. Смирись и думай о повелителе. Тебе выпало великое счастье, будь благодарна.

Настя не привыкла впадать в отчаяние, но здесь, в маленькой темной комнате, оказалась как никогда близка к этому. Даже в монастыре, холодном и мрачном, наполненном враждебными сущностями, ей не было так жутко и одиноко.

Оставалось лишь одно – думать, размышлять, анализировать, лишь бы не сойти с ума от страха перед тем, что ожидало впереди. Настя вспоминала свое пребывание в монастыре святой Бригитты – по дням, по часам, по минутам. Она была уверена: статуэтка в подвале – причина эпидемии безумия среди сестер, именно вокруг нее свили гнездо шепчущие призраки. Идол что-то излучал, что-то, сводящее людей с ума.

Тварь, охраняющая подступы к алтарю неведомого божка – скорее всего и есть пропавшая без вести первая аббатиса монастыря, мать Катарина, записки которой Настя прочла в скриптории. Недаром ведь на алтаре лежали аббатский посох, перстень и печать – приношения настоятельницы ее новому богу.

В дневнике аббатисы говорилось о находке. Скорее всего, речь шла об идоле. Монастырь тогда только строился – возможно, статую выкопали из земли, где она пролежала… годы? Века? Тысячелетия? Настя вспоминала грубо вытесанное лицо, каменное, но как будто живое. От статуи веяло мощью и древностью, это был чей-то бог, могущественный, сильный от питавших его человеческих жертв. Что произошло потом? Люди забыли его? Предали? Сознательно похоронили, не желая больше помнить прежнего кровожадного кумира? Или случилась катастрофа, война, землетрясение, гибель цивилизации? Кто знает…

Бог лежал в земле, ослабевший, забытый, и ждал своего часа. А получив свободу, начал призывать к себе людей. Наверное, первыми стали строители, потом аббатиса. Ее искренняя вера позволила некоторое время сопротивляться воздействию идола, но мать Катарина все же сломалась и стала бессменным хранителем при божестве. В это трудно поверить, но она прожила около двухсот лет: идол поделился с нею толикой своей силы, взамен забрав человеческий облик и душу, превратив в чудовище.

Кто приносил детей, чтобы убить их у алтаря божества? Сама ли мать Катарина или адепты новой веры? Наверное, адепты – аббатиса, скорее всего, находилась при статуе бессменно. Учитывая множество подземных ходов, ничего невозможного в этом нет – наверняка где-то есть и выход в город. За окончанием строительства наблюдала мать Катарина, ей известны все лазы и тоннели монастыря.

Все это до сих пор казалось таким нереальным, странным, словно сошедшим со страниц готического романа. Думай как человек Средневековья, одергивала себя Настя. Просто прими это, иначе погибнешь.

Какое отношение к событиям в монастыре имел вервольф, она не знала. Может, никакого – просто еще одна потусторонняя тварь, примета темного времени. Хотя ведь оборотень ее не тронул. Знал, что она… кто? Избранная? Невеста?..

К чему ее готовят, она могла только предполагать, и предположения эти не радовали ни разнообразием, ни позитивом. Голоса в монастыре шептали: «Покорись, приди к повелителю, стань его невестой». В невесты ее прочили и почившая под топором тетушка Гретель, и обезумевшая сестра Мина. На то же указывали и действия человека в маске – подготовка к какой-то церемонии, проверка девственности.

Вряд ли это означало настоящую свадебную церемонию – Настя не могла себе представить первую брачную ночь с каменным идолом. Скорее всего, так обозначалось жертвоприношение божку. Как оно будет проходить, гадать не хотелось: то ли тело Одиллии от имени божества поимеет какой-нибудь жрец, то ли ее просто символически, со всеми почестями, прирежут на алтаре – конец один. Настя все же надеялась на второй вариант ритуала, это казалось ей не таким обидным и унизительным.

Она пыталась придумать способ побега, но вынуждена была признать: пока положение безвыходное. На руках кандалы, за дверью постоянно дежурят охранники, тюремщика в маске не разжалобить и не обмануть – он не проявляет никакой личной заинтересованности. Оставалось только ждать и надеяться, что Данилка узнает об ее исчезновении.

За окном сгущались сумерки. Еще одна ночь в Равенсбурге. Еще одна ночь вервольфа. Еще пролитая кровь. Кровь уйдет в землю, прорастет всходами истинного, абсолютного зла. Скоро работа вервольфа будет завершена.

Сенкевич

– Еще одна девка убита, чтоб она сдохла, – бурчал Клаус. – Не за тем, выходит, мы охотимся.

– Девка и так сдохла, – резонно возразил Сенкевич. – Мы пока не охотимся, а ведем расследование.

– Да как я погляжу, толстяк-то больше на вервольфа смахивает, – сказал демонолог. – Пытки любит, все такое…

– Ты тоже пытки любишь. Но не вервольф же.

Шпики доложили, что Инститорис отправился на ночную прогулку. Монах шел один по ремесленной улице, освещая дорогу факелом, то и дело пугливо оглядывался. Сенкевич с Клаусом пробирались переулками, выглядывая из-за домов, чтобы не упустить из виду пламя факела.

– Если он вервольф, то кого боится, чтоб он сдох? – озадачился Клаус.

– Патруля, охотников, свидетелей, – предположил Сенкевич.

Вскоре инквизитор подошел к маленькому покосившемуся домишке, требовательно стукнул в дверь. Ему тут же открыла хорошенькая молодая женщина. Инститорис затушил факел и скрылся в доме вслед за хозяйкой.

– Кажется, попался наш оборотень, – шепнул Клаус.

Сенкевич знаком приказал ему замолчать, тихо взошел на крыльцо, приник ухом к двери. Демонолог замер под окном.

Сначала в доме было тихо, слышалось лишь монотонное бормотание монаха – кажется, он молился. Набожный какой народ, подумал Сенкевич. Все-то они с молитвой: едят, работают, людей сжигают, в вервольфов перекидываются… Интересно, прежде чем с бабой переспать, тоже к богу апеллируют?

Затем раздалось и тут же смолкло тихое отрывистое рычание. Клаус встрепенулся. Рано, показал Сенкевич. Он хотел точно убедиться, что Инститорис вервольф, а как говорилось в прочитанных им книгах, обращение – процесс довольно долгий и постепенный. Так что требовалось застать инквизитора в образе волка. Если при этом пострадает бабенка – жаль, конечно, но сама виновата: нечего было пускать к себе оборотня.

Из дома донесся женский визг, стоны и громкий вопль Инститориса.

– Пора, – кивнул Сенкевич.

Вдвоем они слаженно ударили плечами в дверь, вынесли ее и влетели в дом.

На полу посреди комнаты в колено-локтевой позе стояла голая хозяйка. Сзади сосредоточенно трудился монах. Левой рукой он вцепился в волосы дамы и изо всех сил тянул их на себя, правой осенял брюхо крестным знамением. Он входил в женщину короткими собачьими толчками, с каждым поступательным движением стонал и приговаривал: