Герой Ее Величества - Дэн Абнетт

Де ла Вега кивнул и отвернулся, тогда как преподобный открыл фиал с алхимической жидкостью, который прятал в кармане. Раздалось громкое шипение, и комнату наполнил отвратительный гнилостный запах.

Он висел в воздухе, отравляя все вокруг, когда двое мужчин неслышно выскользнули из помещения.

На чердаке дворца водились большущие крысы, сочные, размером с кота. Но не с этого. Ростом восемь футов от носа до кончика хвоста, он мягко ступал по дощатому настилу, словно призрак. Грызуны могли похвастаться размерами, но все равно разбегались прочь. Глупостью они не страдали.

Колокол на церкви Святой Кунигунды пробил пять часов. Удары пронеслись по деревне, но никто из жителей Смардесклиффа не заметил их, ибо лучший праздник в честь Коронации, который когда-либо случался в деревне, был в самом разгаре. Священник в сотый раз рассказывал благодарной аудитории, собравшейся у водокачки, как он в одиночку предупредил ополчение о демоне в повозке.

Мясник объяснял всем, кто был готов его слушать, деликатные тонкости того, как заколоть демона любым предметом — от мясного крюка до колючки чертополоха. «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет», — говорил он. Люди прилежно делали пометки и проставляли оратору выпивку.

Пекарь, убежденный холостяк вот уже тридцать девять лет, деловито предавался страсти с младшей дочкой деревенского ткача в стоге сена за пекарней. Как выяснилось, она еще ни разу не делала этого с «настоящим героем».

Мэр показывал синяки членам Женского Института.[40] Судя по визгу и восторженным воплям, он с тем же успехом мог запускать королевский фейерверк.

— Как там наш пленник поживает? — спросил мэр мясника, когда последний, шатаясь, прошел мимо, ища, где бы его могло стошнить без свидетелей.

— Я послал владельца «Кота и чаши» проверить его, — ответил громила, тяжело сглотнул, и его отнесло к забору слева.

— Леди! Я скоро вернусь! — объявил мэр, чеканя шаг, сошел с помоста, еле выпутался из свисающих знамен и отправился в сторону деревенского амбара для хранения церковной десятины.

— О-о-о! — дружно протянули дамы.

— Говорят, хозяин постоялого двора и есть самый настоящий герой, — сказала одна, когда мэр удалился.

— Да, поразил демона яблоком на веревочке! — воскликнула другая.

— Это древняя техника, он научился ей у своего покойного двоюродного дедушки, — объяснила его жена.

Все посмотрели на нее с неподдельным изумлением.

Мэр толкнул мощные двери сарая и вошел внутрь. Вокруг его коленей заквохтали куры. В темном, пронизанном лучами света помещении голова кружилась от запаха сушащейся пшеницы.

— Хозяин? — тихо позвал мэр. — Потом снова прошептал: — Хозяин?

В этот раз из-за снопов соломы послышался сдавленный стон. Мэр пошел на разведку.

Владелец «Кота и чаши» лежал лицом в соломе, привязанный к рукоятке вил. Он походил на поросенка, зажаренного на вертеле, с яблоком во рту.

Мэр вытащил фрукт из сведенных челюстей, словно пробку.

— Этот пронырливый дьявол ускользнул от меня, — закашлялся связанный.

— Твою мать! — проинформировал его мэр.

В миле ниже по течению Джузеппе Джузеппо выбрался из реки Смард и выплюнул кусок тростника и целую пригоршню солоноватой на вкус воды.

Он вполз на берег, кашляя и чихая. Лучи заходящего солнца грели тело слабо.

Ученый перекатился на спину и вытащил Самую Важную Книгу В Мире из кармана камзола. Та промокла, страницы слиплись, чернила местами расплылись, а до Лондона было еще добрых двадцать миль по длинным однообразным полям среди холмов.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ГЛАВЫ ПРЕДЫДУЩЕЙ

Дальнейшие дела в Ричмонде

Де Квинси никогда в жизни не видел столько людей в одном месте. У него еще больше закружилась голова, как будто ей недостаточно досталось за день. Он всегда считал себя натурой цельной, твердо держащейся на ногах. Для него стало настоящим шоком открытие того, что древоточец треволнений прогрызает в нем дырки так же легко, как и в любом другом человеке.

— Де Квинси, не отставай! — рявкнул Галл, щелчком вернув внимание доктора к настоящему.

Он нарастил темп, нагоняя капитана и матушку Гранди, которые поднимались по ричмондской Королевской лестнице — узкому проходу, связывавшему дворец с собственной пристанью Глорианы на Темзе. На уровне реки обзор им закрывали каменные стены и мол, а в воздухе не чувствовалось ничего, кроме тяжелого аромата реки. Теперь же, с площадки, им открылся вид северных пределов дворцовых территорий, забитых волнующимися толпами.

Какое множество людей…

Прошлый День Коронации де Квинси провел с матерью в относительной тишине Уонстеда. Они выпили в честь праздника пару бокалов темно-желтого портвейна, а остаток дня провели, копаясь в цветочных клумбах за коттеджем. Пригородное спокойствие нравилось доктору. Ему, конечно, рассказывали о людских толпах, суматохе и беспорядках, неизменно возникающих в таких обстоятельствах, но они всегда казались ему вещами отдаленными, проходящими где-то вдалеке.

В этом году он тоже надеялся отсидеться в Уонстеде среди роз, но оказался в гуще гораздо более опасных шипов.

— Столько народу! — пробормотал он, пока все трое поднимались по ступеням и пересекали набережную.

Никто из его компаньонов обсуждать эту проблему не стал.

Стражник, охраняющий дверь в служебные помещения, узнал Галла, когда тот подошел, и вытянулся по струнке, кончик копья аж задрожал в воздухе. Капитан пронесся мимо Галла, словно не заметив, его плащ развевался по ветру, а матушка Гранди последовала за капитаном, словно подхваченная потоком.

Де Квинси решил сказать что-нибудь ободряющее встревоженному солдату.

— Очень много народу, — выдавил он из себя, сочувственно нахмурившись и кивнув в сторону забитых народом полей.

— Сэр, — ответил стражник, рот его напоминал узкую линию и был очень серьезен под забралом шлема.

К плащу, накинутому поверх лат, был приколот уже увядший пучок крапивы на счастье.

— Де Квинси!

Доктор сорвался в нервический суматошный бег и вошел во дворец.

Северный Коридор для Процессий с четверть мили длиной был отделан деревянными панелями. На стенах висели портреты тридцати Глориан в рамах с позолоченным лиственным орнаментом, и королевы зорко смотрели на всех проходящих внизу. Художники изобразили каждую правительницу сообразно с художественной манерой своего времени. Елизавета III положила одну кружевную перчатку на карту, а вторая безжизненно свисала с глобуса;[41] Елизавета IX напоминала маньеристскую Мадонну с удлиненным мечтательным лицом, поднятым к небесам; Елизавета XIV в лучших традициях барбизонской школы казалась точкой на фоне холмистого пейзажа. Здесь можно было увидеть благонравную Елизавету XX с розовыми щечками и комическими придворными, прерафаэлитскую Елизавету XXV в образе привлекательной Орлеанской девы с изысканной, но смертоносной шпагой и чахоточной хрупкостью, футуристскую Елизавету XXVI, казавшуюся размытым пятном развевающегося на большой скорости платья и обтекаемой тиары. И наконец, здесь уже висел портрет Елизаветы XXX в стиле неопластицизма.