Танцуй, пока можешь - Сьюзен Льюис

– Не позволяй мне уйти, – шептала Элизабет. – Никогда больше не позволяй мне уйти!

Наши губы сомкнулись, и я почувствовал, что она дрожит.

Когда несколько минут спустя она наконец оказалась обнаженная в моих объятиях, я испытывал такое сильное желание, что всякие страхи, связанные с моей импотенцией, растворились как дым. Подняв Элизабет на руки, я перенес ее на кровать.

Медленно наши тела начали двигаться в унисон. Она целовала меня и шептала слова любви, я бормотал что-то в ответ, наверстывая упущенное за все те годы, когда я не мог сказать ей о своих чувствах. Кожа Элизабет была такой гладкой, и я невольно прижимал ее покрепче к себе, словно опасаясь, что она ускользнет. Я уже забыл, что значит по-настоящему заниматься любовью с женщиной, когда страсть рождается из любви, а не из похоти. Когда губы, которые ты целуешь, – единственные, которые ты хочешь целовать. Когда тело, сливающееся с твоим, – единственное, без которого ты всегда будешь чувствовать какую-то ущербность. Я снова и снова шептал ее имя и приникал к ее губам.

Уже светало, когда мы наконец заснули, усталые и счастливые.

Конечно, было бы нелепостью ожидать, что, за все эти годы мы не изменились. Но, вопреки всякой логике, нам казалось нереальным время, проведенное вдали друг от друга. И возможность рассказать друг другу о том, что мы чувствовали, когда расстались, какой представляли себе новую встречу, стала настоящим даром небес. Элизабет, конечно, изменилась. Я тоже. Некоторые перемены друг в друге восхищали нас, некоторые огорчали. Но между нами не было ни малейшей неловкости, все получалось так же легко и естественно, как если бы мы никогда не расставались. Разумеется, при этом ни Элизабет, ни я не забывали о том, что осталось позади. Но это время, нынешнее, принадлежало только нам. Я смотрел на нее и все отчетливее вспоминал и эту легкую улыбку, и нежную округлость груди, и манеру отбрасывать волосы с лица, и грациозные движения ее длинных ног. Момент узнавания завораживал. Звуки ее голоса, ее смех – все пробуждало во мне давно забытую нежность и теплоту.

Мы взяли напрокат велосипеды и объездили весь остров. Дорога, приспособленная исключительно для конных повозок, оказалась очень плохой, да и Элизабет никак нельзя было назвать искусной велосипедисткой, и я весело смеялся, когда она запустила велосипедом в изгородь и заявила, что лучше будет кататься на трехногом верблюде. Спрыгнув со своего велосипеда, я в два шага нагнал ее и повернул лицом к себе. Поблизости никого не было. Я нежно погладил ее бедра и спину, поинтересовавшись, лучше ли она чувствует себя теперь. Ответом мне были ее сияющие глаза.

Мы поехали дальше, прислушиваясь к пению птиц и шуму моря. Иногда бриз доносил легкий кокосовый аромат, и какая-нибудь пасущаяся корова удостаивала нас ленивым взглядом. Время от времени мы останавливались, якобы для того, чтобы размять ноги, но на самом деле, чтобы лишний раз коснуться друг друга и поцеловаться.

Мы забирались в пещеры на побережье и сидели там, глядя на волны. Казалось, нас все время окружала атмосфера мистической романтики. Я говорил Элизабет, что если она надолго зажмурит глаза, то услышит голоса призраков контрабандистов, которые обитают в здешних местах. Элизабет честно пыталась что-то услышать и несколько минут стояла с закрытыми глазами. Я же, приоткрыв один глаз, наблюдал за ней и старался не рассмеяться.

– Ага! Вот так добыча попалась нам на этот раз! – просипел я своим самым «контрабандистским» голосом и, схватив Элизабет, поволок ее в пещеру.

– На помощь! Отпустите меня! Немедленно отпустите!

Я послушно разжал руки, и Элизабет в притворном изнеможении привалилась к стене пещеры.

– Только не насилуйте меня, умоляю вас!

– Хорошо, – приподнял я невидимую шляпу. – Если вы, миледи, не желаете быть изнасилованной, то я не буду настаивать.

– Александр!

– Вы звали меня, миледи? Если я правильно понял, то вы все-таки хотите, чтобы вас изнасиловали?

Элизабет кивнула и, задыхаясь от смеха, упала в мои объятия.

Держа туфли в руках, мы бродили по пляжам, названия которых я уже забыл, и ледяная вода лизала наши ноги. Часто я чувствовал на себе ее взгляд и оборачивался. Тогда, весело смеясь, она обвивала руками мою шею. Порой она убегала вперед и оглядывалась, нет ли меня поблизости. Я же внезапно выскакивал из какого-нибудь убежища в скалах и валил ее на песок, заглушая крики поцелуями.

Мы совершали прогулки верхом, туда, где с утесов открывался вид на бухту Дикскарт. Далеко внизу сверкало на солнце море, а позади одиноко возвышался дом Джеспилье. Мы подъезжали к нему и заглядывали в окна. Казалось, он необитаем уже целую вечность. Мы решили обязательно купить его и стали мечтать о том, что сделаем, когда он будет нашим. Купим два кресла-качалки для веранды и будем сидеть в них долгими тихими вечерами, слушая, как шумит море, и любуясь закатами. А кровать поставим наверху, прямо перед средним окном, тогда, просыпаясь, сможем наблюдать рождение нового дня. Элизабет хотела пестрые ситцевые занавески, я – одноцветные. Она хотела дубовые панели, я – ореховые. Она хотела серый ковер, я – зеленый. Она хотела четверых детей, я хотел…

Я замолчал и направил лошадь к краю луга. Обнаружил там старую каменную скамью, вырезанную в скале, и опустился на нее.

Милые игры с планами на будущее закончились для меня горьким напоминанием о моей ущербности. Господи, что же я здесь делаю? Я уже причинил Элизабет столько боли! Неужели мне предстоит сделать это еще раз? Может быть, сказать ей все сейчас, прежде чем она окончательно поверит в наши мечты? Но как это сделать? То, что происходит сейчас между нами, так прекрасно! Я не могу нарушить этой гармонии. Кроме того, мне самому нравится мечтать о детях, которые бы играли на веранде, катались по лугу на пони, окликали нас звонкими голосами… И пусть этого никогда не будет, я имею право хотя бы на мечты. И не могу лишить их Элизабет.

И хотя я ненавидел себя за эту ложь, я отложил всякие объяснения на потом. Когда мы будем далеко отсюда.

Облизав губы, я почувствовал горьковатый привкус соли, принесенной ветром с моря. Ну за что мне эта ущербность, которая заставляет мужчин плакать от жалости к самим себе?

Элизабет подошла, присела рядом и взяла меня за руку. Где-то вдали залаяла собака, и это прозвучало нелепым диссонансом к тихому шуму волн. Закричали чайки, послышался шум моторной лодки;'и снова все стихло.

– Александр, с тобой все в порядке?

– Конечно! О чем это ты?

В бухте под нами двое людей подплыли на лодке к своему тримарану и поднялись на борт.

– Ты так внезапно замолчал…