Восемь бусин на тонкой ниточке - Елена Михалкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, подождите, – всполошился Коровкин. – Но мы же видели документы! А фабрика в Пензе? А типографии в Минске? А заводик арабских скакунов?! Что же, все подделка?!
– Орловских, – тихо поправил Матвей. – Орловских рысаков.
– Да хоть дерипупинских! Даже если вы подделали документы на типографии и заводики, это все, – он широко провел рукой вокруг, – откуда взялось?! Дом этот, хозяйство, лес…
– Лес не в частной собственности! – открестилась Марфа.
– А все остальное – в частной! Не будешь же ты говорить, что построила это все на свою пенсию в четыре с половиной тысячи?
– Восемь девятьсот, – поправила Марфа. – Я, между прочим, труженица тыла.
– Марфа! Ты меня с ума сведешь!
– Правда, Марфа Степановна, – поддержала Лена, – это ведь ваш дом!
– Вообще-то нет, – вздохнула Олейникова. – Дом его.
И показала на Матвея.
Повисшее молчание нарушила Маша.
– Точно! – вдруг громко сказала она и хлопнула себя по коленке. – А я-то думаю – что не складывается?! Книги в библиотеке не складываются! Фантастика и Бушков! И еще – ты дал котам имена. Спрашивается, почему бы Марфе Степановне не переименовать Глюка и Фантома, раз ей не нравились эти клички? Но она оставила их, а все потому, что это твои коты. И свинья тебя явно узнала!
– Смешно звучит – «узнала свинья», – заметил Матвей.
– Но она тебя действительно узнала! Ты здесь ориентируешься, как у себя. А все потому, что ты действительно у себя. Это твой дом. Ты здесь хозяин.
Генка приоткрыл рот.
– Матвей, правда?
– Почти, – вынужден был признаться Олейников. – Коровки-свиньи-курочки – это Марфина затея. Она здесь живет круглый год.
– А он приезжает, когда хочет, – добавила старуха. – Дом мне перестроил, нанял помощниц.
– Можно было и новый дом купить, но очень уж место здесь хорошее, – почти виновато сказал Матвей. – Разве что доехать нелегко… Но осенью уже начнут делать дорогу.
– Для орловских рысаков? – не удержалась Лена.
– Нет, – серьезно возразил он. – Рысак – конь хрупкий, нежный. Они у меня в холе и неге живут, почти как Дульсинея.
Коровкин отступил на шаг и вгляделся в Олейникова.
– Матвей, а Матвей! – с опаской позвал он. – А ты кто?
Машу тоже интересовал этот вопрос.
Матвей вздохнул.
– Директор компании «Олейников-групп», – сказал он. – Прибамбасы всякие делаем для путешествий. Ну и еще разным занимаемся… По мелочи.
И тут Маша вспомнила. Она не раз видела их в Москве – магазины с ярко-зеленой вывеской «Прибамбасы». Несерьезное словечко, но в магазинах закупались вполне серьезные люди. Здесь можно было найти все: от удобной туристической кружки со смешной надписью до настоящих унтов, от вечной зажигалки до альпинистской палатки. Сеть «Прибамбасов» работала по всей стране, доставляла свои товары в любую дыру и постоянно открывала новые магазины.
Она даже вспомнила слоган.
– Товары для путешественников по жизни!
– Точно! – сказал Матвей. – Это, кстати, я придумал.
Генка присвистнул:
– Вот ты даешь! А почему молчал?!
Матвей развел руками:
– Как-то к слову не пришлось.
– Так расскажи хоть теперь!
Коровкин вцепился в Матвея, требуя подробностей, и они пошли бродить по саду. Лена двинулась к ним, а Марфа поднялась и ушла в дом.
Маша осталась одна на крыльце. Она бы с радостью присоединилась к Коровкиным, снедаемым любопытством, но что-то мешало.
«Было бы проще, если бы богатой оставалась Марфа, а не Матвей», – подумала Маша.
Сидеть на крыльце было холодно. Она встала, раздумывая, куда идти. Сталкиваться с Олейниковым и Коровкиными не хотелось, и Маша направилась в другую сторону, вокруг дома.
Она ковыляла по дорожке, сунув озябшие руки в карманы куртки, и думала об Иннокентии. Страшная развязка… Если бы Анциферов не покушался на нее и Еву, впору было бы пожалеть его.
«А Даша Мысина была единственной дочерью у родителей, – тихо напомнил внутренний голос. – Она ждала ребенка. Он убил ее лишь из-за того, что она могла представлять гипотетическую опасность для его благополучия. Слишком дорожил им».
– Слишком дорожил им… – повторила вслух Маша и остановилась.
Она добрела до дальней стены дома – той самой, заросшей бузиной. Только утром ей пришлось ползать здесь по замерзшей земле, ища блокнот Марфы.
Она подняла голову и уставилась на закрытое окно. Как все произошло десять лет назад?
Вечер, двое мужчин стоят у окна. Один говорит коротко, отрывисто, с омерзением глядя на второго. А тот, второй, – отвечает ли ему что-нибудь? Клянется, что не виноват? Раскаивается и просит о снисхождении?
Что бы он ни говорил, о чем бы ни умолял, первый выходит из чулана, ничего не ответив ему. Он заглядывает в соседнюю комнату, никого там не находит, пишет записку. И уходит из дома: здесь слишком много гостей, негде укрыться, негде привести мысли в порядок. Он говорит себе, что искупается в реке и вернется.
Второй стоит у окна, боясь идти в свою комнату. Там ждет жена, и если она хоть что-то прочтет по его лицу… Нет, об этом нельзя даже думать! Он торопливо снимает с руки наручные часы и швыряет их в кусты.
Постойте!
Но это невозможно.
Маша живо представила себе белокурого немногословного Марка Освальда, юлящего Анциферова, его супругу, наливающуюся яростью в крошечной комнатушке: «куда делся Кешка?!» И ей стало совершенно ясно, что один из участников этой сцены не мог поступить так, как они представили.
Иннокентий не мог оставить на руке часы, подарок убитой возлюбленной. Он снял бы их сразу же после ее смерти и выкинул в ближайшую урну.
Но даже если не выкинул. Если вдруг забыл, хотя в это сложно поверить…
Но он не мог носить часы при жене, вот в чем дело. Анциферов панически боялся, что она узнает о его похождениях, и ревностно охранял репутацию примерного супруга. И вдруг – часы! Да еще с дарственной надписью, не оставляющей сомнений в том, что даритель – женщина.
Нет, это исключено!
Они сложили неправильную картину.
Итак, начнем сначала. Часы значат многое. Если бы они не были важны в этой истории, Иннокентий не свалился бы с инсультом.
Как они могли оказаться в кустах? Либо их туда бросили, как мы и предполагали, либо они упали с руки владельца. Есть еще третий вариант – часы подкинули туда специально. Но ей удалось найти их по чистой случайности. Такую случайность невозможно подстроить!
Значит, все-таки либо бросили, либо упали.
До сих пор они рассматривали только одну версию. Она казалась самой вероятной. Но что, если и здесь они ошибались?
Допустим, кто-то забрался в самую сердцевину густых кустов. Что привело его туда, этого таинственного человека? Быть может, он прятался? Бежал за котом, как сама Маша? Присел по естественной надобности?
Подумав о третьем варианте, Успенская хмыкнула. Выражение «гадить под окнами» в этом случае приобретало буквальный смысл. Вот только кому понадобилось бы…
И вдруг ее словно толкнуло. «Под окнами»!
Постойте-постойте… Минуточку… Дайте сообразить…
Маша зажмурилась от напряжения. Двое мужчин разговаривают возле окна, и оно, конечно, распахнуто настежь, потому что вечер теплый. Ведь Марк потом пошел купаться… А третий – третий стоит в темноте под окном, скрытый густой листвой, и слышит их разговор. Ветки бузины хватают его за руки, когда он пытается выбраться наружу под покровом ночи, и он не замечает, что непрочный замок браслета расстегивается и часы соскальзывают с его запястья – вниз, в редкую траву.
Что ж, все логично… Но отчего же тогда Анциферов изменился в лице, увидев часы у Матвея? Если их подарили не ему…
Маша раскрыла глаза. Бог ты мой, ну конечно!
Если их подарили не ему, значит, это он их подарил.
Картина высветилась у нее перед глазами, словно включили прожектор и направили на стену дома, на окно, на зеленеющие кусты. Все встало на свои места.
И тот человек, что прятался в зарослях бузины, тоже стал виден отчетливо и ясно.
Матвея и чету Коровкиных запыхавшаяся Маша нашла в гостиной мило беседующими за столом. Олейников едва взглянул на ее раскрасневшееся лицо – и оборвал фразу на полуслове.
– Что случилось? – резко спросил он, поднимаясь. – Где ты была?
Но Маша не слушала его.
– Матвей, – тяжело дыша, спросила она, – как зовут Нюту?
Нюта сидела на скамейке в больничном саду. Садик был чахлый, замусоренный. В неглубокой луже у скамейки дрейфовал косяк окурков. Нюта следила за ним, не отрывая глаз: влево-вправо, влево-вправо.
Потому она заметила этих двоих только тогда, когда они подошли вплотную.
Лицо у Матвея было непроницаемое, а вот рыжая сразу себя выдала. Такими глазами смотрела на Нюту, что Игнатова все поняла.
Но ей было все равно. Она даже не стала притворяться, будто удивлена… Сил не осталось.
В ней ничего не осталось. В голове стояла пустота, гнетущая, как больничный коридор. Удивительно, но она никогда не попадала в больничные коридоры как пациентка. Или жена пациента. Оказывается, это совсем не то же самое, что ходить по ним медсестрой. Как сильно все меняется в зависимости от того, кто ты такой…
