Новый Мир ( № 1 2007) - Новый Мир Новый Мир

Этот коктейль взбит из Гегеля13; ферстер-ницшеанства14; французского “нового правого”, опекуна профашистских изданий по всей Европе15 Алена де Бенуа. Законченная базаровщина, последовательная, органическая атеистичность — вот, пожалуй, наиболее существенная характеристика “философии жизни”16.

Но мы приблизились наконец к последнему, звездному разделу статьи — к завершающему, вершинному типу консерватора. “„Экстремисты”” — оза­главлен этот раздел. “Подлинным мифическим прототипом консервативного истолкования революции можно считать метафизический эпос Гераклита о мирах, сменяющих друг друга в фазах „возгорающегося” огня <…> „Создание из ничего” — попытка писать из головы и с листа <…> Историзм снимается в пользу активизма „над-исторической” точки зрения <…> вот экстремальный жест, вводящий консерватора в поле классически понятого фашизма <…> история пойдет туда, куда ей прикажут, а миры творятся из ничего — в этом апофеозе субъекта фашизм становится идеологией свободы в самом предельном и антилиберальном смысле слова”.

Свои очевидные симпатии автор определяет абсолютно точно: перед нами действительно фашизм. Это непростое духовное явление, и ремизовский текст напоминает о многом. “Гераклитов огонь” — реминисценция то ли из “досократического” периода хайдеггеровского творчества, то ли — это вер­нее — из раннего, еще не приблизившегося к проблеме христианства Ницше. Брутальный волюнтаризм прямо адресует читателя к национал-большевист­скому периоду Юнгера, к апологетике “анархиста-архиконсерватора” в его эссе “Бунтарь”. Вот только незадача: истерически-экстремальный жест не способен ввести того, кто пожелал бы остаться консерватором, в поле классически понятого фашизма: в фашизме правое революционерство окончательно утрачивает консервативные черты. Да и сами фашистские деятели не раз и явно открещивались от презираемого ими консерватизма.

Ремизовские декларации имеют кое-что общее с консервативной революцией — но лишь с язычески-темным, “космическим” ликом ее. Лик этот даже не был анти христианским — он был далее, был вне христианским (мы писали об этом эффекте в первой статье).

“Правое” и “левое”

Однако вопрос не только в немецких консервативных революционерах. Ремизов предъявляет нам немало “предшественников” — авторов, которые, судя по контексту статьи, рассматриваются им как несомненные источники истинных суждений. Среди них — вдохновитель Бенито Муссолини, французский левак Жорж Сорель. “Марксистом с окончательно обесчеловеченным лицом” назвал этого фанатика-анархиста один из исследователей. Характеристика точная. Из классического марксизма, как показал минувший век, все-таки можно “вытянуть” и мирный, эволюционный вариант. А вот от последователей типа Сореля исходит лишь один густой, тяжелый запах: классовых и расовых погромов, всеобщего мятежа, ненависти и резни. Что же общего может быть между российскими неоконсерваторами — и международным хулиганством анархо-синдикализма?

Истощивший на социалистах свой богатый запас ругани Ульянов-Ленин лишь об одном собрате отзывался с одобрением и симпатией: собрат привлек вождя глубокими суждениями по нацвопросу. Фюрер немецкого социализма с ульяновской оценкой не солидаризовался и прикончил Отто Штрассера в ходе кадровой чистки — ночи длинных ножей. Но дело не только в подобных занимательных примерах — хотя, конечно, кое-что показывают уже и они. В кровавой истории XX века красное не раз сливалось с черным; с левым революционизмом — правый революционизм. Менталитеты и темпераменты авантюристов совпадали, а враг перед ними всегда был один — хоть как-то сохранившаяся от прошлого, хоть как-то развивающаяся в будущее собственная страна. И на этом фоне имело третьестепенное значение — кто из них в какую сторону косит.

Доказательства? Сколько угодно. О роли “черного” в российской катастрофе свидетельствуют десятки авторитетных мемуаристов: от Владислава Ходасевича, Георгия Иванова, Сергея Витте до высоких, информированных чинов охран­ного отделения и жандармского корпуса. Просто мы не хотим осмыс­ливать подобные феномены — хотя и прекрасно знаем о них. В Германии же красные вели Гитлера к власти не только по “эффекту негатива” (их многие уже хорошо знали и считали нацистов меньшим злом). Верно и другое: национал-большевизм Эрнста Никиша и его соратников, мечтавших о братстве красной России с коричневой Германией, внес немалый вклад в формирование и становление последней. Потом Никиш сфокусировал неж­ную любовь исключительно на Сталине, фюрера же стал сильно ругать, на что последний обиделся и продержал соратника в тюрьме до самой своей смерти… Но к нашим темам весь этот поздний юмор отношения уже не имеет. А имеет отношение — совсем другое: наши “неоконсерваторы” иногда, в некоторых своих декларациях на сайте АПН, вдруг начинают именовать себя “новыми левыми” . И это не только полная, а потому политически им выгодная неразбериха, путаница карт. Не только кумир — Сорель, не только “правое грамшианство” как тактика… Конечно, и все это — тоже; но главный вопрос в другом. Не знак ли, не сигнал ли перед нами? Не сольются ли российские “левые” и “правые” в новом революционерстве (на сей раз, конечно, при полной и несомненной гегемонии последних)? И под каким флагом бандит Алеша Михайлов будет на сей раз вершить над временем провала свой справедливый русский суд?

Мы не можем, разумеется, считать, что наше рассмотрение как самого тома, так и некоторых материалов за его пределами исчерпывает мировоззрение всех участников предприятия. Сложное это явление, консервативная революция — даже и в сегодняшнем, несколько пародийном его варианте.

И все же, закрывая этот сборник, замечаешь общую и довольно неожиданную вещь. Удручающие его конструкции покоятся не столько на “третьеримстве”, на антиамериканизме — на тех столбах-постулатах, которые изобильно предъявлены читателю. Подлинной базой рассуждений является то, чего в сборнике нет; нет же в нем — понятия Личности. На месте этого понятия в православно-политической идеологии зияет пустота. И это объясняет в сборнике чрезвычайно многое.

К примеру, хотя и хватает в нем вполне советских пассажей, но несправедливо было бы считать авторов советскими людьми: они попросту не верят в возможность преодолеть кошмарное наследие. И их можно понять. Ведь ни в какой народной толще живая память о нашей докатастрофной стране просто не могла сохраниться. А могла — и сохранилась действительно — в религиозной, культурной, исторической памяти отдельных людей. Много это или мало, достаточно для воскрешения или нет? Даже сам этот вопрос — вне поля зрения людей, призывающих россиян опять “стать сотами одного большого улья”. Но в христианстве нет ни ульев, ни стадности, ни толп. В нем каждый персонально исчислен.

Когда же эта персональная исчисленность исчезает — христианство исчезает вместе с нею. Остается лишь ощетинившийся прилагательным конфессионализм. Быть может, у этих идей и есть будущее. Но оно не в трогательной маниловщине проектов, наперебой разрабатываемых молодыми (и не очень) людьми. В будущем этом — те образы, с которых начинается прочитанный нами том. Остолбенелый фанатик с горящими глазами и раскаленной бородой. Да вновь позабывший о своей Гретхен Фауст — с тяжелым автоматом наперевес.

1 “Политическое православие. Стратегический журнал”, № st1:metricconverter productid="2. М" 2. М /st1:metricconverter ., 2006, 378 стр.

4 Трубецкой Н. С. Русская проблема. — В сб.: “На путях. Утверждение евразийцев”. Т. 2. Москва — Берлин, 1922, стр. 304.

5 Там же, стр. 308.

6 Там же.

7 Там же, стр. 314.

8 Ульянов Н. Комплекс Филофея. — “Посев”, 2006, № 2 — 3; Сендеров В. Историческая русская государственность и идея “Третьего Рима”. — “Вопросы философии”, 2006, № 2.

9 Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. IV, т. st1:metricconverter productid="7. М" 7. М /st1:metricconverter ., 1960, стр. 304 — 306.

10 Прот. Иоанн Мейендорф. Византия и Московская Русь. Paris, 1990, стр. 329.

st1:metricconverter productid="11 См" 11 См /st1:metricconverter . об этом в кн.: Кириллов И.Третий Рим. Очерк исторического развития идеи русского мессианизма. М., 1914.

12 Партия жизни, по терминологии “Заката Европы”, — это люди интуиции, непо­средственного жизненного порыва, прямые, не “рассуждающие” создатели высокой культуры; они появляются в период ее расцвета и мощи. Партия же ценностей образуется в период цивилизации — то есть старения, заката; она воплощает более уже не ощущаемые непосредственным чувством ценности в рассудочные образы и понятия. Таким образом, новая “партия” в изменившихся условиях поддерживает гибнущие ценности, несколько продлевая этим их историческое бытие.