Плаха да колокола - Вячеслав Павлович Белоусов

Следствие об этом загадочном убийстве ведётся чрезвычайно энергично.

Подробности и о мотивах, приведших к убийству Ф. Г. Брауха, будут сообщены нами дополнительно.

— Странная писанина, — нахмурился Турин, закончив чтение и отбросив листок. — И с чего ты взял, что газетчикам убийца уже известен? Трепач всё же ты, Витёк. Пора из тебя человека делать, пока не испортился совсем за баранкой. Думаю, в помощниках сыщика тебе надо побегать. Есть у тебя дружок Маврик, смышлёный агент, поручу ему, тогда и языком болтать некогда будет.

— А я и без газеты скумекал, — беззаботно хмыкнул шофёр. — Чё голову ломать?

— Между строк читаешь?

— Тут всё проще. Старуха же видела убийцу, впустила его, значит знала или запомнила, прислуга всегда глазаста. Тем более старая еврейка, мимо такой таракан не прошмыгнёт. К нашему Легкодимову её приведут, он ей пару вопросиков насчёт примет — и готово дело, Иван Иванович тут же имя или кличку убийцы выдаст. Берите тёпленького! — И Витёк рассмеялся, довольный собой. — А в сыщики я давно сам прошусь у нашего спеца Нетребко. Только упёрся хохол, не берёт.

— Потому и не берёт, что не так язык у тебя подвешен и насчёт извилин слабовато. Ты хотя бы почитал на досуге чего-нибудь про дедукцию, книжки про знаменитых следопытов. Слышал про Кожаного чулка, Старка Монро, Ле Кока?[36]

— Павел Маврик без всякой дедукции обходится и сказок не уважает, — надул губы шофёр.

— Чудак ты, Витёк. — Турин снова взял в руки газетный листок, пробежал мельком, задержал глаза на заинтересовавшей его фразе, заметно помрачнел и спросил: — Кто ночью наших на место происшествия отвозил?

— Воробьёв Пал Палыч. Его Камытин поднял. У меня задание было вас утром встретить, но поезд задержался, сами знаете, Нетребко звонил, ему сообщили, что прибытие ожидается к полудню, ну я и дежурил у отдела.

— Выходит, на месте убийства сам не был?

— Да откуда же мне.

— По газетке судишь?

— А что? Врут?

— Не то чтобы врут. — Турин скомкал листок от досады. — Факты не стыкуются.

— Как так?

— А ты учись рассуждать, а не глотать прочитанное. Статью для газеты, конечно, Камытин надиктовал.

— Зачем?

— Я с Камытиным десять лет отпахал. Изучил его методу как свои пять пальцев. Был такой приём у сыщиков, когда ситуация исключительная, надо сбить бандитов с толку. Теперь такие штучки редки, но когда случай особый, используют некоторые.

— Это как же? Убийцу-то? Он только ржать от такой статейки будет.

— Пусть поржёт до поры до времени. Не заметит, как в капкан угодит. И ещё делается это для широкой публики.

— А народу враньё зачем?

— Уловка, а не враньё, — поправил его Турин. — Вынужденный приём. Например, чтобы не посеять панику среди людей.

— Что-то я не совсем понимаю.

— Поймешь, когда вникать станешь, чудная голова.

Шофёр пожал плечами:

— Нетребко намекал на фамильные драгоценности профессора…

— Бывал я у него. — Закурил папироску Турин, задымил в приспущенное стекло. — Драгоценностями там не пахло. Книгу он большую писал про свои врачебные секреты. Порой ночи просиживал… Деньжата, конечно, могли и водиться. Прислуга убийцу видела, может, даже и не раз, поэтому и впустила в приёмную. А теперь раскинь умишком: какой мокрушник[37], расстреляв хозяина и обобрав квартиру, оставит в живых свидетелей?

— Выходит, снова тю-тю? — повесил нос шофёр.

— Ты гони, гони, Витёк, — положил ему руку на плечо Турин. — Придёт ещё твоя пора понимать. Психология нашего Петра Петровича непредсказуема. Может, я в чём-то и ошибаюсь.

III

Пётр Петрович Камытин был несказанно рад появлению начальника, тем более что его корявые толстые пальцы наконец-то выцарапали из неподдающегося дубового плинтуса штуковину, ради которой, всё проклиная, он ползал на животе по паркету в этом тёмном углу уже битый час без передыха. Зажав добытую драгоценность в кулаке и никак своих чувств не выдав, он так и продолжал лежать на боку, наслаждаясь удачей, и лишь слегка повернул голову к порогу, где в любимой своей позе — руки в бока застыл Турин, только что стремительным рывком вбежавший по лестнице. Орлиным взором окидывал он открывшуюся жуткую картину: в распахнутых настежь дверях гулял ветер по взломанным и выдернутым наружу полкам и ящикам шкафов с их содержимым, разбросанным в беспорядке на полу. В полной своей сиротской неприглядности выглядели остатки разграбленного имущества, навсегда брошенные не по своей, по злодейской воле заботливыми когда-то хозяевами на поругание чужакам. От самих хозяев остались на полу лишь два неуклюжих очертания их тел, нанесённые мелом, в приёмной — под большим треснувшим зеркалом, да на кухне — у самой плиты.

— С приездом, Евлампиевич! — Стащив фуражку с лысого затылка и обтерев ею пот с взмокшего лица, Камытин, крякнув, вывернул своё необъятное тело и уселся на паркете, с наслаждением вытянув затёкшие ноги. — А мы уже начали думать — останешься там навсегда.

— Не думать вам было велено, а работать! — без зла, но строго отреагировал начальник, не замечая зама на полу и не меняя позы, он по-прежнему крутил головой по разорённой квартире, выискивая то, о чём другие, может быть, и не догадывались.

Бесцеремонное и дикое надругательство всегда претило ему и поражало душу. Вот и сейчас гнев приливал к вискам, и он, теряя контроль над собой, скрежетал зубами, с трудом подавляя мстительные порывы. Не раз такое вставало перед его глазами, казалось бы, и привыкнуть уже пора, научиться сдерживать себя, а не мог.

— Что ищем? — мрачно и не без укора прозвучал его голос в мёртвой тишине. — Вчерашний день?

И будто по команде, на шум и его голос из разных комнат с поникшими головами, пряча глаза, один за другим потянулись агенты, выстраивались рядком перед ним. Тяжело поднялся Камытин и замер слева первым, повернув к нему лицо; примкнул плечом к заместителю лучший розыскник длиннорукий Ляпин; подбежал замешкавшийся медик Сытин Митя в замаранном, как обычно, кровью сером халате — недавно, наверное, трупы отправивший в морг и разрисовавший пол мелом; оружейник, специалист по механизмам Рытин, поправлявший то и дело съезжавшие