Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Инесса Яжборовская

Резюмируя итоги Катынского дела, У. Черчилль вполне откровенно написал в мемуарах: «Заинтересованные правительства-победители решили, что этот вопрос должен быть обойден, и катынское преступление никогда не было тщательно изучено»{32}. Это помогло Сталину создать видимость официального расследования захоронений в Катынском лесу на основании подготовленных НКВД материалов в присутствии авторитетных общественных деятелей, введенных в «Специальную комиссию по расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров». Ей было не рекомендовано искать следы прошлой эксгумации и полемизировать с ее результатами. Комиссия исследовала всего 925 уже извлеченных из захоронения трупов, заявила о некомпетентности предшественников, опросила около 60 подготовленных свидетелей, якобы обнаружила несколько документов, опровергавших вывод о вине НКВД в расстреле польских военнопленных, а количество жертв завысила.

Собственно, уже освобождение Смоленска 25 августа 1943 г. было для советского руководства сигналом для срочного принятия мер по сокрытию любых доказательств факта убийства польских военнопленных в Катынском лесу, по заметанию следов действий НКВД и в Катыни, и в других местах массовых расстрелов поляков, по организации масштабной фальсификации обстоятельств преступления, подтасовывания вещественных доказательств и придания правдоподобия представленной мировому общественному мнению в апреле 1943 г. версии расстрела польских пленных немцами.

«Органами» была принята целая серия мер, чтобы немедленно уничтожить в Катынском лесу любые свидетельства акций НКВД, которые продолжали будоражить польское общественное мнение и неминуемо стали бы объектом внимания нового польского руководства. Место захоронения не только было вновь изолировано, но скоро стало фронтом интенсивных земляных работ с участием зачисленных в органы по комсомольскому призыву молодежных активистов. Хранящиеся в американском архивохранилище трофейные материалы аэрофотосъемки, проводимой облетавшими прифронтовую полосу немецкими самолетами, достаточно четко свидетельствуют о вскрытии могил и перенесении захоронений по другую сторону дороги и т.д.

В последние месяцы 1943 г. и первую декаду 1944 г. информации об этом практически не просачивалось, хотя некоторые операции за пределами Козьих гор не оказались не замеченными. Так, например, дежурившая в Институте судебной медицины в январе 1944 г. Г.И. Ильина (урожденная Малянтович) рассказала А. Антонову-Овсеенко, как из прибывших колонной крытых грузовиков в Институт заносили странные, отнюдь не напоминавшие гробы, квадратные, треугольные и ромбовидные ящики. Однако в них оказались тела расстрелянных польских военных. Через день, после тайных манипуляций с ними, машины со зловещим грузом отправились дальше{33}.

Не были ли эти трупы из числа тех, которые к моменту прибытия членов комиссии Бурденко уже лежали по краям могил, а во время приезда иностранных журналистов привлекли их внимание, в частности, тем, что были одеты в солдатскую форму (в материалах предыдущей эксгумации отмечалось, что солдат среди расстрелянных было очень мало), а также хорошей сохранностью обуви, что исключало версию о якобы использовании военнопленных немцами на тяжелых дорожно-строительных работах? Кстати, само предъявление членам комиссии раскрытых, ранее подготовленных могил противоречило элементарным нормам проведения эксгумации. Нельзя не обратить внимание и на то, что проводить широкие земляные работы в морозном январе 1943 г. было практически невозможно.

26 января в «Известиях» внезапно появилась публикация с информацией о работе и общих выводах Специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров{34}. Через некоторое время в виде брошюры было опубликовано обширное сообщение этой комиссии{35}, которое было призвано придать делу вид законного и объективного расследования, нейтрализовать обвинение в адрес НКВД.

В «Известиях» отсутствовали данные о времени создания и работы этой комиссии, выводы соотносились с материалами, «находившимися в ее распоряжении». Сообщение же утверждало, якобы Н. Бурденко, его сотрудники и судебно-медицинские эксперты провели предварительное расследование в Катынском лесу сразу после освобождения Смоленска. Была создана легенда о расстреле польских военнопленных гитлеровцами в 1941 г., которую позже заведующий международным отделом ЦК КПСС В.М. Фалин в записке в Политбюро от 6 марта 1989 г. назвал «нашей официальной версией»{36}

«С неопровержимой ясностью» в сообщении утверждалось, будто бы польские военнопленные до прихода немцев находились в трех лагерях западнее Смоленска, использовались на дорожно-строительных работах и были расстреляны осенью 1941 г. «по директиве германского верховного командования» «штабом 537 строительного батальона», во главе которого якобы стоял «обер-лейтенант Арнес». Утверждалось, что немецкие власти в провокационных целях старались приписать свои злодеяния органам советской власти, выбивая ложные показания из свидетелей или уничтожая их, запугивая население. Видимо, с целью создания правдоподобной версии появления в месте эксгумации более «свежих», относящихся к периоду после 1940 г. солдатских трупов, а также впечатления о больших масштабах захоронения в «общие выводы» был вписан пункт, гласивший, что немецкие оккупационные власти весной 1943 г. свозили и вкладывали в могилы трупы военнопленных из других мест с расчетом «скрыть следы своих собственных злодеяний и увеличить число жертв большевистских зверств» в Катынском лесу{37}.

За подписью членов комиссии сообщалось, что судебно-медицинская экспертиза «с несомненностью» установила время расстрела, который якобы имел место осенью 1941 г. (в сообщении и во время Нюрнбергского процесса по этому поводу возникли, а точнее, обнаружились разночтения). Способ расстрела методом выстрела в затылок был приписан исключительно гитлеровцам. Утверждалось, что якобы свидетельские показания и данные судебно-медицинской экспертизы полностью подтверждались вещественными доказательствами и документами, извлеченными из катынских могил. Однако результаты работы комиссии вскоре, в Нюрнберге, были поставлены под сомнение, не выдержав первой же проверки.

На деле отнюдь не в сентябре 1943 г., а 12 января 1944 г. постановлением Чрезвычайной государственной комиссии под руководством ее члена Н.Н. Бурденко была создана «Специальная комиссия по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров». Для престижности в нее были введены известный писатель академик А.Н. Толстой, митрополит Киевский и Галицкий Николай, председатель Всеславянского комитета генерал-лейтенант А. Гундоров, председатель Исполкома Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца С.А. Колесников, нарком просвещения РСФСР академик В.П. Потемкин и др. Таким образом, комиссия не имела достаточной квалификации для проведения следственных действий и вынесения правового вердикта. 13 января, на первом заседании, с информационным, а на деле инструктивным докладом выступил замнаркома внутренних дел С.Н. Круглое. В частности, он не только назвал свидетелей, но и изложил содержание их «показаний». Задавая тональность работе комиссии, Круглов утверждал, что все собранные в ходе предварительного следствия материалы «с неопровержимой ясностью» подтверждают (якобы таково мнение Чрезвычайной государственной комиссии), что Катынское дело — «одно из многочисленных зверств, совершенных немцами в Смоленске», что польские военнопленные расстреляны немцами и «это безусловно так». Эта директива предопределила результаты работы комиссии, характер и содержание ее итоговых документов. Все было организовано так, чтобы действия комиссии остались формальными, поверхностными, сохраняя лишь правдоподобие обстоятельного расследования. На это явно нацеливало однозначное указание Круглова: «...четыре дня, примерно, хватит комиссии для того, чтобы в Смоленске заслушать достаточное число свидетелей, изучить собранные материалы, несколько раз побывать на могиле, посмотреть трупы, заслушать предварительный итог судебно-медицинских экспертов»{38}.

16 января Бурденко со товарищи в сопровождении съемочной группы вслед за медиками выехали в Смоленск. По прибытии на место 18-го комиссия заседала, на этот раз не только с участием Круглова, но и наркома госбезопасности В.Н. Меркулова, которые «докладывали» об уже проведенных мероприятиях. Они оба подписали в тот день совершенно секретную справку «о предварительном расследовании так называемого „Катынского дела“» (а затем поставили свои подписи под «Дополнением» к ней). На эту справку и опирались в работе с пребывающими в полном неведении членами комиссии, которым предстояло лишь проштамповать уже отработанную версию событий. Однако они собирались «получить подробную карту окрестностей Катынского леса для нанесения на ней могил, дачи, пионерлагеря, места работ польских офицеров, их лагерей и т.д.» Толстой считал главным найти подтверждение того, что поляки были живы еще в 1941 г. Академик Потемкин был настроен вскрывать могилы до последнего трупа. Члены комиссии отдавали себе отчет а том, что надо определить количество жертв{39}. Но все это не входило в планы организаторов, так как поставило бы под сомнение предлагаемую версию использования военнопленных на дорожных работах до прихода немцев (или дольше) и их размещения в трех лагерях «особого назначения» (ОН), которая снимала вину с органов НКВД. Члены комиссии намеревались продолжать и опознания жертв. Естественно, НКВД списками расстрелянных располагал, а обнародование новых данных подтвердило бы, что в Катынском лесу захоронены лишь узники Козельского лагеря. Интерес был в том, чтобы «увеличить» число жертв в этом месте, отведя подозрение в наличии других захоронений пленных (тем более, что в Осташкове немцев вообще не было). Поэтому находившиеся на трупах жетоны с номерами — результат предыдущей идентификации во время эксгумации весной 1943 г. — были полностью проигнорированы. Бурденко получил располагающую к этому директиву от Н.М. Шверника: «Николай Нилович! Посылаю Вам для ознакомления документ Германская фальшивка о „Катынских убийствах“ (так в тексте. — Авт.). При составлении акта полемизировать по поводу этого документа не надо»{40}.