Такое короткое лето - Станислав Васильевич Вторушин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Почему ты убежала? Тебе надо было попасть еще и в здешнюю больницу? — У меня не выходили из головы Ольгины слова о том, что Маша беременна.
— Зачем? — Маша пожала плечами и, опустив голову, потянула меня дальше по берегу.
— Значит надо возвращаться в Москву, — твердо сказал я.
Она остановилась и ковырнула носком туфли серую отшлифованную гальку. Затем подняла голову и сказала:
— Я хочу побыть здесь несколько дней. Кто знает, может это в последний раз.
В голосе Маши звучала грусть. Такой я ее никогда не видел. Ее взгляд был устремлен в себя, печаль шла из глубины. Я прижал Машу к себе и поцеловал в голову. Она подняла на меня глаза и я увидел, что сквозь печаль в них проскальзывает благодарность.
— Я очень люблю тебя, милый, — прошептала Маша, прижимаясь ко мне.
— Но больше никогда не делай так, — сказал я и снова поцеловал ее. — Мы не должны потерять друг друга.
— Пойдем к ручью, — сказала Маша. — Здесь недалеко есть очень красивое место.
Мы вышли за поселок, обогнули огромный, лежащий у самой воды камень и оказались в густых зарослях ивняка. Продрались сквозь него и очутились на крошечной зеленой полянке, по которой, звеня и перепрыгивая с камня на камень, бежал прозрачный ручей.
— Красиво, правда? — улыбнувшись, спросила Маша.
— Очень, — сказал я, оглядываясь.
Ивняк плотной стеной окружал поляну. Ручей, пробив дорожку в его корнях, убегал к Байкалу.
— Давай посидим здесь? — предложила Маша, оглядывая поляну. — Это мое самое любимое место. Я любила прибегать сюда еще когда была девчонкой. Приду, сяду у ручья и мечтаю.
И никто меня не видит.
Я снял свою куртку, постелил ее на траву. Мы сели. Маша положила голову на мои колени. Я нагнулся и поцеловал ее в губы. Маша закрыла глаза. Я обратил внимание, что во время поцелуя она всегда прикрывала веки. Сейчас она лежала с закрытыми глазами и улыбалась. Я поцеловал ее сначала в один глаз, затем во второй.
— Поцелуй меня крепко-крепко, — прошептала Маша и потянулась навстречу.
Я обнял ее, мы вытянулись на куртке. Моя ладонь оказалась на ее теплом упругом животе. Маша прижалась ко мне, я почувствовал, что начинаю дрожать. Она снова прильнула к моим губам…
Потом она положила голову мне на колени и уставилась в небо. Оно было темно-синим, как байкальская вода. А редкие облачка, проплывавшие по нему, походили на волны. Я перебирал пальцами ее шелковистые волосы и ощущал разливающуюся в душе тихую радость. Одно ее присутствие рядом со мной было счастьем. Я нагнулся и осторожно поцеловал ее в губы. Маша посмотрела на меня и сказала:
— Здесь очень хорошо, но, по всей видимости, надо уже идти домой.
Мы снова продрались через тальник и вышли на прибрежную гальку.
— Как зовут твоих стариков? — спросил я. — Они так напустились на меня, что я даже не успел с ними познакомиться.
— Константин Макарович и Нина Ивановна. Они у меня старорежимные.
— А где твои родители?
— Их нету. — Маша посмотрела на уходящую за горизонт воду.
Я не стал спрашивать, что с ними стало. Мы подошли к дому стариков. Из трубы бани, стоящей в глубине огорода, поднимался дым. Они топили ее для меня. Когда мы зашли в дом, Нина Ивановна, не поворачиваясь, сказала Маше:
— Дай ему полотенце. Баня готова.
Маша прошла в комнату, вынесла махровое полотенце, протянула мне. Потом кивнула на сумку:
— Тебе оттуда ничего не надо?
— Надо, — сказал я.
Она подала мне сумку. Я достал чистое белье, завернул его в полотенце.
— Пошли, я покажу тебе баню. — Маша толкнула рукой дверь.
Баня была крепкой, срубленной из лиственницы, бревна подобраны одно к одному. Такие строения стоят века. Из ее низкой двери несло жаром. Маша зашла туда и тут же вернулась.
— Ну и натопили, — сказала она, покачав головой. — Иди. Веник запарен, все остальное найдешь на лавке.
Прежде, чем шагнуть через порог бани, я оглянулся. Нина Ивановна стояла на крыльце и внимательно следила за нами.
Я отвернулся и закрыл за собой дверь.
Воздух в бане был пропитан чуть горьковатым запахом березовой листвы. Он был сухим и жарким, но даже в парной, где было особенно горячо, дышалось легко. Я зачерпнул ковшиком воды из таза, в котором лежал распаренный веник, и плеснул на каменку. Едва коснувшись камней, вода издала хлопок и тут же испарилась. Волна сухого обжигающего жара обдала меня со всех сторон. Я всегда с благоговением относился к русской бане, но эта показалась особенной. Сколько бы ни поддавал на каменку, пар всегда оставался сухим. Я вдоволь нахлестал себя веником, несколько раз окатываясь холодной водой. Из бани вышел с таким ощущением, словно поменял кожу. После тугого жара вдыхать прохладный, свежий воздух было особенно приятно. С воды тянуло легким ветерком. Байкал утонул в туманной дымке, небо не то посерело, не то его затянуло сумрачной хмарью. Маша ждала меня на крыльце.
— С легким паром, — сказала она, вставая и протягивая руку.
— Все, как в сказке, — ответил я. — В баньке попарился, сейчас поем, попью и меня можно будет сажать в русскую печку.
Маша засмеялась.
— Ты не обижайся, — сказала она. — Но такие уж у меня старики. Уже заявили, что спать будешь в чулане на медвежьей шкуре. А дед ляжет на кухне, чтобы ты ночью не пробрался ко мне.
У него под подушкой пестик.
Мы прошли в дом. Константин Макарович сидел за столом в новой клетчатой рубахе, его волосы были расчесаны на аккуратный пробор. На столе стояла бутылка водки, соленая черемша, малосольный омуль, дымящаяся паром свежая картошка. Рядом с тарелками — четыре граненых стопки.
— Садись, Иван, к столу, — сказал Константин Макарович, показывая на табуретку напротив себя. — Гостем будешь.
Он впервые назвал меня по имени. Я сел на табуретку, Маша села рядом со мной. В комнату вошла Нина Ивановна, поставила на стол блюдце с куском желтоватого сливочного масла и тоже села к столу. Константин Макарович открыл бутылку, налил всем по стопке.
— Гостя нужно встречать добросердечно. Особенно такого. — Он посмотрел на меня, сузив глаза. — Не думал, паря, что ты здесь объявишься.
Он поднял свою стопку, протянул руку, чтобы чокнуться со мной. Мы выпили. Женщины лишь пригубили водку и поставили свои стопки на стол.
