Писательские дачи. Рисунки по памяти - Анна Масс

Радиоактивными отходами, опасными для жизни и здоровья населения, всей окружающей среды, оказалась загрязненной мощная, открытая в мировой океан система Теча — Исеть — Тобол — Иртыш — Обь — Карское море — Ледовитый океан».

Но ничего этого мы не знали.

Новая стоянка на берегу реки Тагил. Река тут мелкая, но очень быстрая. Дно — сплошь из крупных камней. На перекатах вода бурлит, купаться страшновато, может потащить и ударить о камни. Начальство вообще не рекомендует купаться из-за радиации, но мы уходим подальше, где течение поспокойнее, и купаемся, а заодно стираем бельишко.

Вокруг — дремучий таежный лес. Завалы сухих деревьев. Без топора не продерешься. Сейчас снимаем изображения со скалы под названием «Змеев камень». Рисунки довольно низко, к тому же скала расположена террасами, так что работать не трудно. Этим занимаются Рыжий и Толя Новиков. Остальные — на подхвате. Валерий Николаевич, Ванда Иосифовна и Миша с утра сидят вокруг раскладного алюминиевого стола, обрабатывают полученные материалы, переводят их с кальки на ватман, что-то горячо обсуждают. Миша сказал нам, что сегодняшние рисунки — большая удача: на скале изображена выныривающая из воды птица, а над ней видны два гребневидных знака, которые символизируют небесный свод. В пра-финно-угорской мифологии водоплавающая птица играет роль создателя мира. В разных вариантах мифов одна из этих птиц — утка, гагара или кулик — ныряет на дно первичного океана и достает со дна кусочек ила, из которого впоследствии разрастается земля со всеми людьми и животными.

К вечеру начался ураган с градом. У Стасика и Сашки протекла плохо натянутая палатка. Стасик и Сашка тут же поругались. Один орал на другого, что тот не умеет выбирать палатки, другой — что тот не умеет их ставить. Ругались они грязно, по-блатному. Хватались за рукоятки ножей, сдавленным шепотом повторяли:

— Ну, пойдем один на один. Пойдем! Ну?

Остальные пытались разжечь костер. Все вокруг было мокрым. Старый пень лиственницы, обложенный мокрыми сучьями и хворостом, шипел и не разгорался. Даже у Миши, опытного таежника, не получалось.

Из темноты возник Валерий Николаевич. Подошел к шипящему и дымящему кострищу и начал петь на мансийском языке что-то протяжное, совершая при этом какие-то странные движения.

И вдруг хворост вспыхнул, а из сердцевины пня, как из трубы, рвануло пламя.

Миша Косарев победоносно обвел нас взглядом. В этом взгляде было: «Ну?! Что я вам говорил?»

Тучи ушли, и на небо выплыли звезды.

Валерий Николаевич повернулся спиной к огню. Ветер шевелил венчик седых волос на его голове. Только этот благородный венчик вокруг лысины напоминал сейчас о принадлежности нашего начальника к научному миру. Искры оседали на его кожаной куртке в белых трещинах от старости. Ванда расположилась на лежащем стволе, подложив под себя подушечку.

Миша Косарев прочитал с выражением:

Папочка и мамочка под деревом сидят,Папочка и мамочка детям говорят:Африка ужасна,Африка опасна…

— Не так! — торжествующе обернулся к нему Валерий Николаевич.

Африка ужасна, да-да-да!Африка опасна, да-да-да! —

вы пропустили «Да-да-да», Миша! И если уж мы заговорили о поэзии, то я вам сейчас прочту нечто более высокое, вот послушайте:

Три дня купеческая дочьНаташа пропадала.Она во двор на третью ночьБез памяти вбежала…

И до самого конца прочитал длинное мистическое стихотворение Жуковского.

— Здорово! — восхитился Стратулат. — Вот, Косарев, это тебе не папочка и мамочка!

— Я и всего «Евгения Онегина» знаю наизусть, — простодушно похвастался Валерий Николаевич.

Ванда Иосифовна произнесла с великолепным снисходительным снобизмом:

— И при этом ужасающе безграмотен! Когда он за мной ухаживал и писал мне письма, то в слове «еще» ухитрялся сделать четыре ошибки.

Профессор на это ничего не возразил, только виновато улыбнулся.

Выпили чайник, вскипятили второй. Не хотелось расходиться. Пили чай и смотрели на звезды, которые то и дело падали, прочерчивая ночное небо короткими линиями. Рассказывали разные истории, на этот раз без всякой мистики. Миша Косарев рассказал, как он после института работал по распределению учителем и директором сельской школы в Казахстане и как насаждал там культуру. Прежде всего, он решил построить уборную, поскольку таковой в школе не было, и ученики, а также и учителя, бегали совершать отправления где придется, в результате чего всё вокруг школы было загажено. Уборную построили силами самого директора и трех старшеклассников. Место ей определили в углу школьного двора, каковое место она собой очень украсила. Это было почти произведение искусства. Поверху оно было украшено орнаментом, вырезанным лобзиком из фанеры. Внутри тоже всё было очень грамотно устроено. За смелый шаг по внедрению культуры в сельский быт Миша и его помощники получили грамоту от райкома комсомола. Но новаторское строение просуществовало недолго: школьный бык почему-то не принял культурного начинания и однажды, разбежавшись, поддал его рогами, отчего хрупкое строение развалилось, открыв взору директора и всех присутствующих сидящую орлом учительницу химии Марию Сократовну Бланк, которая, смутившись, встала и вежливо обратилась к директору: «Здравствуйте, Михаил Федорович!»

Миша рассказывает свои истории не улыбаясь, мрачным, глухим голосом, с назидательным видом, словно ведет урок в классе. Эта его обстоятельная, с подробными деталями манера в сочетании с диковатым, массивным обликом делают его истории особенно смешными.

Утром к начальнику подбежали, вытаращив глаза от возбуждения, Стасик и Сашка.

— Валерий Николаевич! Там дикие утки! — заорали они, указывая на Тагил, по которому действительно плавали две утки.

У ребят было умоляющее выражение лиц. Но было еще только одиннадцатое августа, а сезон охоты начинался пятнадцатого, и Валерий Николаевич не разрешил стрелять птиц.

Это не подействовало на мальчишек. Стасик схватил мелкашку, подкрался к берегу и прицелился.

— Не стреляй! — сказал Миша Косарев. — Кажется, это домашние утки!

Но Стасик выстрелил и попал.

Тут все увидели, что на том берегу стоят две деревенские бабки и на нас смотрят. А потом повернулись и, помахивая прутиками, отправились в деревню.

Чаепитие протекало при гробовом молчании.

После чая в лагерь пришел из деревни мужик, подошел к Стасику и укоризненно произнес: