Писательские дачи. Рисунки по памяти - Анна Масс

А потом расходились по палаткам, и вот тут начиналось.

Моя отдельная палатка-маршрутка стала для Стасика, Сашки да и Рыжего как кусок сахара для муравьев. А зачем еще, по их мнению, нужна баба в экспедиции? Настырные ночные приставания то одного, то другого, то третьего делали мою жизнь довольно-таки суровой. Мальчишки злились и не понимали, чего я «кобенюсь», «целку из себя строю». А мне вовсе не хотелось, чтобы нормальные, дружеские отношения переходили во что-то, уж конечно не любовное, поскольку, кроме грубых домогательств, ничего другого не было и в помине.

Заметив, что мальчишкам не обламывается, начал ко мне подкатываться шофер Коля Стратулат, предлагая свои мужские услуги.

Я оказалась в весьма щекотливом положении. Жаловаться начальству было стыдно — не маленькая, сама должна уметь за себя постоять. Может, тут была и моя вина — повела себя с мальчишками с самого начала знакомства слишком запанибрата, как привыкла в студенческом коллективе. А тут была другая атмосфера, и мое запанибратство они восприняли как доступность.

И еще то было неприятно, что всё это бурление происходило на глазах Ванды Иосифовны, которая, оказывается, хорошо знала мою маму: они вместе посещали в Москве знаменитую косметичку Лидию Павловну, пользующую жен известных деятелей искусства и науки. Мне вовсе не хотелось, чтобы Ванда составила обо мне превратное представление.

До первой нашей стоянки от Свердловска на север — двести километров. Мы ехали целый день. Ванда Иосифовна — в кабине, остальные — в кузове, устроившись между ящиками с камеральными принадлежностями, всевозможным скарбом и обложившись для мягкости сложенными палатками и спальными мешками. Нас мотало из стороны в сторону, било о брезентовый потолок. Последнюю часть пути продирались вообще без дороги, лавируя между деревьями.

Остановились на поляне у неширокой, быстрой реки Режи. Поставили палатки, разожгли костер, повесили над огнем чайник и котелок для каши.

Поляна окружена кедрами, соснами, березами. Снизу стволы покрыты мохнатым лишайником, выше — розовеют на закате солнца. Над рекой — на том берегу — скала, а на ней слабо обозначены красноватые рисунки, те самые «писаницы», ради которых мы сюда приехали. Трудно поверить, что этим изображениям — несколько тысяч лет.

В километре от нас — деревня Гаево. Рита и Толя Новиковы отправились туда за хлебом.

Валерий Николаевич рассчитывает, что мы тут пробудем несколько дней.

На второй день нашего пребывания пришла из деревни женщина лет пятидесяти. Назвалась Антониной. Спросила, не найдется ли среди нас охотника переночевать три ночи в ее избе. На вопрос, зачем, ответила, что у нее умерла мать, вчера похоронили, а по обряду на постели покойника должен три ночи переночевать посторонний человек, чтобы дух умершего ушел вместе с ним. Может, кто из девушек… — тетка посмотрела на меня и на Риту.

Рыжий сказал:

— Ага! А ночью дух старушки материализуется и скажет: «Согрей меня»!

Это накануне у костра Валерий Николаевич рассказал, как он однажды заблудился в тайге и набрел на зимовье. Затопил печку и лег на нары. Только начал засыпать, вдруг чувствует рядом чье-то присутствие. Открыл глаза и видит: перед ним стоит нагая женщина. (В этом месте Ванда Иосифовна улыбнулась скептически.) И говорит ему: «Согрей меня!» Он подвинулся к стене. Она легла рядом. Он протянул к ней руку… И РУКА ПРОШЛА СКВОЗЬ НЕЕ! Он лежит, боится пошевелиться. Не помнит, сколько так пролежал. Вдруг чувствует, что его гладят теплые, живые женские руки. И слышит голос: «Спасибо…» И тут словно искрами озарило избушку, и женщина исчезла.

Подобных историй у Валерия Николаевича было множество. Миша Косарев утверждал, что все правда. Что и с ним подобное случалось. Что это с нашей, городской, точки зрения подобные истории выходят за рамки обычного, а у людей, живущих в лесах, — другое восприятие действительности, и если суметь настроится на их систему воззрений и верований, то все это несомненная реальность. Только другая.

Я подумала и ответила Антонине, что пойду с ней.

Стасик покрутил пальцем у виска. Рита сказала:

— Я бы на твоем месте этого не делала. Не потому что… Но все-таки.

— Подумаешь, «Вий» Гоголя, — ответила я. — Зато три дня никто приставать не будет.

Рита с сочувствием на меня посмотрела.

Валерий Николаевич отпустил меня, посоветовав подробно выспросить и записать детали местного похоронного обряда.

Антонина привела меня в избу. Сама со старшей дочкой Манькой и младшей Маринкой улеглась на печь, а меня положили на постель покойницы. Не могу сказать, что этот факт так уж сильно подействовал на мое воображение. Если честно — никак не подействовал. Неприятно только, что постель была сильно пролёжена, матрас в пятнах, а белья вообще не было. Зато спала я как убитая, и дух покойницы ничуть меня не тревожил.

Утром меня накормили жареной картошкой со свининой, дали мешочек с кедровыми шишками, и я вернулась в лагерь.

И вторую ночь я крепко проспала на постели покойницы. Антонина и Манька опять сытно меня накормили, и я расспросила их про похоронный обряд.

ПОХОРОННЫЙ ОБРЯД:

Покойник, обмытый и одетый, должен лежать в избе двое суток. Над ним все это время читают Псалтырь.

Потом покойника хоронят, избу чистят, моют полы, меняют белье на постели. Собираются родственники, гости и происходят поминки. Читают молитву, пьют, едят, вспоминают покойника. Петь на поминках не принято.

На третий день после поминок в дом приглашают ночевать чужого человека. Он должен переночевать три ночи на постели покойника, чтобы дух его ушел вместе с ним.

На шестой день родственники пекут «колобушки» и обносят ими всех знакомых и родственников.

Через шесть недель после смерти устраивают вторые поминки.

На третий день Манька зашла за мной еще засветло, и я в последний раз пошла в деревню. Манька привела меня в клуб на посиделки. Электричества в тот вечер в деревне не было, и кино по этому поводу отменили. Девушки и ребята сидели на лавках, щелкали кедровые орешки. Кто-то играл на баяне. Ко мне подсел тракторист Петя и пригласил пойти пройтись. Он был красивый, со светлым чубом. Мы целомудренно гуляли, грызя кедровые орешки. Петя накинул мне на плечи свою куртку. Он рассказывал, как служил в пограничных войсках на севере. Родную деревню он не любил и жил тут только из-за больной матери и сестры. Народ квелый, неподвижный, говорил он. Молодежи много, а жизнь какая-то застывшая, тоскливая. Дети редко рождаются, а какие рождаются — все больные. Рыба в реке вся сдохла, куры не несутся, коровы болеют. Говорят, из-за радиации. Только свиньям ничего не делается.