Писательские дачи. Рисунки по памяти - Анна Масс

И дед ушел к своей старухе.

В кладовке нашлись крынка молока, латки с простоквашей, круглый домашний хлеб, чугунок с холодной отварной картошкой. Поев, мы едва добрели до кроватей и рухнули, Женя на одну, мы с Леной — валетом — на другую.

Проснулась я от шепота. Лены рядом со мной не было, а с Жениной кровати из-под полога доносилось:

— Леночка, у тебя совершенно очаровательные глазки.

Пауза. Возня.

— …Ну почему, Лена?

— Нет — и всё.

— А помнишь, ты мне на Салм-озере сказала: да!

— Не помню.

— А вот я — всё, всё помню!

Снова пауза. Вздохи. Возня.

— Ну, почему, Лена?..

— Потому что — нет!

— А помнишь, ты мне на Салм-озере сказала: да?

Под эти нудные любовные уговоры я заснула, а когда проснулась, Лена, печальная, но явно устоявшая, снова лежала на моей постели, валетом. Мрачный Женя у окна записывал что-то в свою толстую тетрадь.

В доме никого не было, видно, дед со своей старухой ушли на пожню. Мы оставили на столе три рубля и вышли на улицу. Надо было узнать, как называется деревня, куда мы попали, и где находится таинственное Потеряево.

В деревне оказалось всего пять жилых домов. Во всех пяти двери были замкнуты на батожок. Остальные стояли с забитыми окнами и дверями. Церковь вблизи оказалась тоже с забитыми окнами. Рядом с церковью — невысокий деревянный монумент на фундаменте из навороченных серых камней. По бокам — две березы. Выцветшая, но еще различимая надпись на монументе гласила:

САМООТВЕРЖЕННОМУ ЗАЩИТНИКУ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ ТОВАРИЩУ МИЛИЦИОНЕРУ ПЕТРУ АФАНАСЬЕВИЧУ УШАКОВУ ЗВЕРСКИ РАССТРЕЛЯННОМУ БЕЛЫМИ БАНДАМИ 28 ДЕКАБРЯ 1919 ГОДА.

ИСТЕРЗАННОЕ, ОГРАБЛЕННОЕ ТЕЛО БЫЛО БРОШЕНО НА СЪЕДЕНИЕ ДИКИМ ЗВЕРЯМ.

ВЕЧНОЕ ПРОКЛЯТИЕ ПАЛАЧАМ!

ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ КРАСНОМУ ГЕРОЮ МИЛИЦИОНЕРУ!

Вот какие страсти бушевали когда-то в этой тихой, безлюдной деревне. Даже не верилось.

Наконец мы увидели живую душу — парнишку лет пятнадцати. Он гнал корову. Увидев нас, остановился и поздоровался. Рука у него была замотана и висела на платке. Остановилась и корова. Глаза у нее были печальные и потусторонние, как у Аэлиты. На наш вопрос парнишка ответил, что мы попали в деревню Будылгино, а Потеряево — прямо по дороге, тут и двух километров не будет.

— А ты колдунью знаешь? — спросил Женя.

— Тетю Пашу-то? Кто же ее не знает дак, — ответил парнишка. — Вот, спасибо, руку мне вылечила.

— А что с рукой?

— На вилы напоролся. Думал, ницяго, так пройдет. А рука-то болит, распухла, думал, всё, огневица началась, отрежут руку, дак. А тетя Паша, спасибо, заговорила рану. Теперь ницяго.

И он погнал дальше свою Аэлиту.

Мы поднялись по высоким ступеням крыльца и постучались.

— Входите, открыто!

Не знаю, что представляли себе Женя и Лена под словом «колдунья». Я почему-то была уверенна, что нас встретит костлявая баба Яга с седыми космами, крючковатым носом и руками граблями, с сопровождающими ее колдовскими предметами быта — черепами, сушеными лягушками и прочим в том же духе.

Ничего подобного! Нас встретила статная, лет шестидесяти, женщина в цветастой кофте навыпуск, а обстановка была самая обычная: большая русская печь, лавки по стенам, в красном углу — киот. Стены, как и в большинстве домов, оклеены плакатами с изображением жизнерадостных трактористов и доярок. Одна из стен увешана связками сушеных трав, и среди них — колокольчик на красной ленте. Мне показалось, что где-то я видела этот колокольчик, но не могла вспомнить, где.

— Что, Аннушка, высматриваешь? — спросила женщина. — Ступу с помелом? У меня ее нету, не смотри, дак.

— Откуда вы узнали, как меня зовут? — вытаращила я глаза.

— А я, подружка божона, вельми много чего знаю, чего другой не знат. Проходите в комнату. Садись, Женюшка, и ты, Лена, садись. Самовар сейчас вскипит, вы, небось, с утра-от не поевши.

Лена открыла было рот, но Женя ее опередил:

— Пелагея Максимовна, а правду нам сказали, что вы от болезней заговорами лечите?

— Может, каки болезни и заговариваю.

— Кровь, например, можете?

— Быват, и кровь заговариваю, и зубную боль, и много чего.

— И привороты знаете?

— Знаю. Я это всё от бабки своей знаю, а она — от своей.

— А можете нам продиктовать эти заговоры?

— Всуе нельзя, — строго сказала Пелагея.

Она принесла самовар, чашки с блюдцами, вазочку с кусковым сахаром. На столе появились круглый домашний хлеб, крутые яйца, творог, топленое молоко под толстой коричневой пенкой.

— Ешьте на здоровье!

Женя пытался гнуть свое — объяснял, что заговоры нужны нам «для науки», но Пелагея упёрлась:

— Всуе нельзя. Грех.

— А вот вы парню из Будылгина, который на вилы напоролся, каким заговором руку вылечили?

— Это особый заговор. У парня-то гангрена начиналась, огневица.

Никакие наши уговоры не действовали.

— Бочка пустая, надо бы воды натаскать, — намекнула она.

Женька тотчас схватил ведра и отправился на озеро за водой.

Через полчаса бочка наполнилась, но Пелагея податливей не стала. Так-то она была разговорчива. Рассказала, что муж у нее в войну погиб, осталась она с пятью детьми, всех вырастила. Сын военный, служит в Восточной Германии, старшая дочка — врач в Петрозаводске, младшая — в Пудоже учительница, двое сыновей в Салм-озерском совхозе, трактористы.

Женя куда-то исчез.

Лена спросила:

— Тетя Паша, а что вы про людей знаете такое, чего другие не знают?

— Про тебя, подружка, так скажу: одну любовь потеряешь, другую встретишь, но не скоро: через десять лет.

Лена захлопала глазами.

— А у тебя, Аннушка, — посмотрела на меня Пелагея, — всё-то баско будет. Мужик тебе попадется порато хороший. Двух сыновей родишь.

Не успела я переварить эти приятные предсказания, как дверь открылась и вошел Женя. Лицо его было белее известковой стены, к которой он прислонился. По левой руке от локтевого сгиба до запястья тянулась кровавая полоса. Кровь стекала струйками на шейный клетчатый платок, который Женя подложил под рану.

Лена вскрикнула.

— Заговаривайте, тетя Паша, — сказал Женя. — Теперь — не грех.

— Вот это додумался! — не очень удивилась Пелагея. — Вот ты как для науки-от для своей стараешься! Молодец! Быть тебе профессором! Обо что же ты ободрался-то, паря?

— Там гвоздь в заборе, — объяснил Женя.

Пелагея посадила Женю на лавку, села рядом, одной рукой сжала его руку у локтя, другой — у кисти, наклонилась очень близко к ране и зашептала. Я запомнила (а потом записала), потому что Пелагея повторила заговор трижды. Вот эти слова: