От первых проталин до первой грозы - Георгий Скребицкий

- А вот и гость к нам пожаловал! - приветливо, как-то нараспев говорила она, встречая меня.- Раздевайся, садись в нашу компанию.

И Пётр Иванович приветливо кивал мне с постели и тоже звал посидеть.

На деле тётка Дарья с нами в компании совсем не сидела: она всё что-то бегала, суетилась, то еду стряпала, то на стол накрывала.

- Пётр Иванович,- ласково говорила она,- хочешь супчику или кашки?

Если больной соглашался, она тут же приносила ему еду.

Правда, не всегда ему удавалось её проглотить. Если дело не клеилось, тётка Дарья спокойно говорила:

- Не можешь съесть, ну и не надо. Завтра скушаешь, а нонче попостись. Телу легче и душе спокойнее.

Переделав наконец все дела, она подсаживалась к постели больного и частенько начинала какой-то странный, непонятный мне разговор.

- Ты не тревожься, что помираешь,- успокаивающе говорила она Петру Ивановичу.- Ничего тут удивительного нет. Все помрём, рано ли, поздно ли все там будем. Тебе помирать легко,- продолжала она,- ты зла никому не сделал. Совесть у тебя чистая. И о прочих делах тоже тревожиться тебе нечего. О тебе есть кому позаботиться. Не то что моё сиротское дело.

- Да я и не тревожусь,- тихо отвечал ей Пётр Иванович.- Спасибо тебе, Дарьюшка, за твою заботу, всем вам спасибо. Я и не тревожусь,- как бы сам с собой продолжал он.- Я всё лежу да удивляюсь, какие люди сердечные на земле имеются. Вот жил

один-одинёшенек. А под конец, глядь, и люди пришли, и не один я под конец оказался. Лежу в чистоте, в уходе... Раньше-то никто обо мне не заботился. Я не тревожусь.

- Ну, вот и хорошо,- отвечала тётка Дарья. Она заботливо поправила подушку Петру Ивановичу и продолжала: - Чего тревожиться? Ты своё отжил, отмучился. Лежи, родной, отдыхай.

Я слушал эти странные разговоры и никак не мог понять, как эти два человека, оба старые, а один к тому же совсем больной, так спокойно и просто разговаривают о самом страшном - о смерти.

А может, это и не самое страшное? Может, ею только нарочно пугают?

Мне хотелось спросить об этом не Михалыча, не маму, а тётку Дарью. Мне казалось, что именно она знает это лучше всех. Хотелось спросить, и было почему-то совестно да и страшно. Что она на это ответит?

Прошло ещё несколько дней. Наступила пора предвесенних оттепелей. С запада подул сырой, порывистый ветер, по небу поползли тяжёлые облака. Пошёл снег с дождём. Под ногами сплошная каша, того и гляди, что провалишься в неё и начерпаешь полны калоши.

- Вот и опять до весны дожили! - радовался Михалыч,- Теперь уж, брат, самые пустяки ждать осталось. Скоро грачи прилетят, за ними жаворонки, скворцы, дрозды. А там!..- Он многозначительно поднимал вверх указательный палец.- А там и наши долгоносики пожалуют, и опять мы с тобой, дружище, на тягу покатим.

Я тоже радовался, что наступает весна. Только к этой радости невольно примешивалось тревожное, горькое чувство. А как же Пётр Иванович, увидит ли он приход весны? Ведь он так его ждал!

И вот один раз мы с мамой уже ложились спать, вдруг хлопнула кухонная дверь. В комнату вошла тётка Дарья.

- Ты что? Плохо ему? - испугалась мама.

- Нет, зачем плохо...- спокойно ответила Дарья.- Теперь уж ему неплохо.

- Когда? - тихо спросила мама.

- Да только что. Подошла к нему постель поправить, думала - спит, а он и совсем уснул. Отмучился, сердешный.

Тётка Дарья вздохнула и не спеша набожно перекрестилась.

- Вот и ушёл человек,- в раздумье сказала она.

И ВНОВЬ ВЕСНА

Хоронили Петра Ивановича на старом кладбище за речкой, за Казацкой слободой. Провожали его в последний путь только мама с Михалычем, тётка Дарья и я.

День был уже по-весеннему тёплый и солнечный. По колеям дороги бежали первые ручейки. На буграх пестрели проталины.

Я шёл за гробом и думал: "Вот и весна наступила, а он так её и не дождался".

Потом думал о том, с кем же теперь я буду ходить за перепелами, кто меня научит манить их дудочкой.

Порой мне казалось, что всё это не то, не настоящее. Я никак не мог себе представить, что лежавший передо мной в крашеном деревянном ящике жёлтенький, будто вылепленный из воска старичок - это и

есть Пётр Иванович, тот самый Пётр Иванович, с которым мы всегда так весело ловили птиц. Нет, это совсем не он.

А куда же тогда девался тот, прежний, настоящий? Да, может, никуда и не девался, может, сидит у себя дома и поджидает меня.

Но я тут же будто просыпался от сна. Нет, его уже нет и никогда не будет. И от этого "никогда" что-то больно сжималось в груди. "Пётр Иванович умер,- думал я.- И все умрут: и Михалыч, и мама, и даже я". Мне это казалось диким, просто невероятным.

Я глядел на идущих немного впереди маму и Михалыча. Неужели и их понесут вот так же в деревянном ящике, и меня тоже?.. И я никогда больше не увижу вот этих домиков, деревьев и неба с облаками, с солнцем тоже не увижу и не буду знать, что наступает весна...

Я с ужасом огляделся по сторонам. Ярко светило солнце, кругом всё, как и прежде, было спокойно и весело.

"Нет, нет, этого не может быть! - подумал я.- Никто не умрёт: ни я, ни Михалыч, ни мама. Михалыч ведь говорил, что наука в семивёрстных сапогах шагает вперёд. Наверное, к тому времени люди придумают что-нибудь, чтобы никто не умирал". И я, сразу успокоившись, весело осмотрелся по сторонам.

- Михалыч, глядите, глядите, грачи! - закричал я, увидя впереди на дороге двух иссиня-чёрных белоносых птиц.

Михалыч и мама обернулись ко мне. Михалыч укоризненно покачал головой и указал на гроб.

Я сразу притих.

Домой с кладбища все возвращались как будто .успокоенные, даже немного повеселевшие. Мама с Михалычем разговаривали о каких-то своих делах.

"А может быть, смерть и не такая уж страшная вещь, если о ней так скоро все забывают?" - подумал я.

И, как бы отвечая на мои мысли, Михалыч дружески взял меня за плечо и проговорил:

- Так-то, братец ты мой, проводили мы нашего Петра Ивановича. Ну что поделаешь, все там будем.- И, помолчав, добавил: - "Мёртвый в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий". Великие это слова! Всегда о них помнить надо.

Михалыч огляделся по сторонам.

- Весна. Настоящая весна! - сказал он.- Счастлив тот, кто до неё благополучно дожил.

Когда мы вернулись домой, небо вдруг заволокло тучей. Хлынул дождь, и разразилась гроза. Первая весенняя гроза.

Так я встретил весну, десятую весну моей жизни.

Я от всей души радовался её приходу, радовался даже больше, чем прежде, потому что глубже стал чувствовать, яснее видеть кругом и больше понимать.

Но радость эта была уже не такая, как в прежние годы.

Теперь к этой радости примешивалось и что-то другое, постороннее, совсем не радостное. Оно, как резкие тени в солнечный день, ещё больше подчёркивало всю прелесть света и вместе с тем всё вокруг делало глубже, выпуклее, рельефнее.

- Как ты вытянулся за эту зиму! - удивлялись, встречая меня, знакомые.

- Ты совсем вырос из своей курточки,- огорчалась мама.

Да, за эту зиму я сильно вырос, вырос и не только из своей курточки...

Сам того не понимая, теперь, ранней весной, я как будто вышел из своей уютной детской комнаты и побрёл на поиски новых встреч, новых радостей, разочарований и надежд.

В эту - десятую - весну моей жизни я навсегда простился с детством.

Весна и детство неразлучны

В воспоминании моём.

Вот брызнул дождь из тёплой тучи,

Пронзённой огненным копьём.

И грома вешнего раскаты,

Как грохот по мосту колёс,

И запах свежий, горьковатый

Дождём обрызганных берёз.

Прозрачных струй дрожащий полог

Поля и лес укрыть успел.

Но вешний ливень так недолог:

В одно мгновенье пролетел.

Гроза стихает понемногу.

Тогда степенно со двора

Петух выходит на дорогу:

"Ку-ка-ре-ку - гулять пора!"

Пора! Бегу на солнце греться.

Оно так ласково глядит.

Как хороши весна и детство!

Вся жизнь, как лето, впереди!

Малеевка. Апрель, 1962.