Черная тропа - Иван Головченко

— Медицинская экспертиза установила вывих левого коленного сустава, — хмуро подтвердил Клебанов.

— Почему же, в таком случае, человек, стрелявший в окно, не успел убежать от своего преследователя? Если, так вы утверждаете, убийцей является Санько, этого бы, конечно, не произошло. Санько совершенно здоров, молод — он всего на три года старше Олексюка. К тому же и ростом он выше на целых 13 сантиметров и бегать должен быстрей. Каким же образом случилось, что хромой Олексюк, находившийся от преступника в восемнадцати метрах, все же догнал его?

— Убийца, естественно, волновался... Возможно, у него началось сердцебиение... Да мало ли какая причина могла ему помешать! Может, он заметался из стороны в сторону? — смущенно пытался объяснить Клебанов упущенную им во время следствия деталь.

— У человека, бегущего от опасности, обычно удесятеряются силы, — напомнил Головин.

— Преследователь тоже в состоянии возбуждения... — начал было Клебанов, но Головин прервал его.

— Вы говорите, что у Санько изъяли охотничье ружье шестнадцатого калибра? — оживленно спросил он.

— Да. И у места, где погиб Олексюк, тоже найден патрон шестнадцатого калибра. Как видите, товарищ полковник, улика прямая!

— Улика важная, но... многое все же неясно. Вы утверждаете, что Олексюк, догнав преступника, схватился с ним. Об этом свидетельствуют следы на месте борьбы. Как же, находясь на таком близком расстоянии от преследователя, преступник мог выстрелить из ружья в упор? Значит, у него было другое оружие, с коротким стволом, например обрез?

— Санько мог отбросить противника, изловчиться и... — Клебанов выразительно щелкнул пальцами, вскидывая воображаемое ружье.

Полковник покачал головой:

— Весьма сомнительное объяснение. И возникает другой вопрос. Даже самый опытный и хладнокровный убийца не рискнул бы появиться у места задуманного им преступления с ружьем через плечо. Он побоялся бы привлечь внимание. Тем более что ему, как вы сами утверждаете, долго пришлось топтаться у окна, выжидая удобного момента для выстрела.

— Было уже темно. К тому же он мог спрятать ружье под плащом или пальто, — неуверенно возразил Клебанов.

Глаза Головина возбужденно блестели, казалось, он приближался к решению сложной задачи.

— Согласен с вами — ружье преступник мог спрятать под полой верхней одежды. Но объясните мне, что означала фраза, сказанная умирающим Олексюком, когда к нему на помощь подбежали товарищи? Надеюсь, вы помните ее?

— Он сказал, что не узнал преступника.

— Не совсем точно. В протоколе записано так: «Не узнал, он голый...» Слышите, «голый»! — торжественно подчеркнул Головин.

Клебанов недоуменно взглянул на полковника, явно не понимая, к чему тот клонит.

— Вы смотрите на меня удивленно? Но в этом определении, на которое вы не обратили внимания, может быть, и кроется разгадка: из какого оружия был произведен выстрел. Что значит по-местному это выражение «голый»? Оно означает раздетый, без пальто. Когда мальчишка-озорник в холодную погоду выбежит на крыльцо в одной рубашонке и штанишках, мать ему вслед кричит: «Куда ты, окаянный, голый побежал! Холодно, простудишься!» Поняли вы теперь, почему умирающий Олексюк употребил слово «голый»? Человек, которого он преследовал, был без обычной в эту пору года верхней одежды. В темноте в пылу борьбы Олексюк не успел рассмотреть его лица.

Клебанов понуро молчал. Он уже понимал, что следствие произвел небрежно, однако все свои промахи считал лишь мелкими упущениями и был подавлен главным образом тем, что выставил себя перед своим начальником в невыгодном свете.

Чувствуя это внутреннее сопротивление своим доводам, Головин продолжал уже более резко:

— Таким образом, ваше утверждение, что оба убийства были произведены из охотничьего ружья, изъятого у Санько, бездоказательно. В подкрепление своих слов приведу еще один аргумент. Известно, что преступник произвел два выстрела — в окно и в преследующего его комсомольца. Приблизительно на полдороге до места схватки с Олексюком найден отстрелянный патрон. Как это можно объяснить? Очень просто. Выстрелив и бросившись бежать, преступник на ходу перезарядил ружье, и первый отстрелянный патрон выпал. Значит, преступник был вооружен обрезом двухствольного охотничьего ружья или другим подобным оружием. Но вы-то изъяли у Санько одноствольное ружье!

— Возможно, и так, — неохотно согласился Клебанов.

— Скорее всего, так! — жестко поправил его Головин.— Свои умопостроения мы должны делать только на основании фактов. Схватились за то, что лежало, так сказать, на поверхности. К сожалению, вы многое упустили, и даже собранный вами фактический материал не проанализирован со всей тщательностью. Потому и зашаталось сделанное вами построение, стоило только из него вынуть пару кирпичиков.

Сердито хмурясь, полковник Головин подошел к окну, через которое был произведен выстрел, и осмотрел пробитое в стекле отверстие. Клебанов стоял в сторонке и жадно курил.

— Смотрите! — подозвал его Головин. — Окно имеет шторку и, вероятно, было зашторено. Как же преступник мог видеть, что делается в помещении?

— Шторка в месте пробоины была приоткрыта. В образовавшуюся щель хорошо был виден президиум и сидящий у противоположной стены бригадир Иванов.

— Вы проверили, почему шторка оказалась приоткрытой? — взволнованно спросил Головин.

— Я не придал этому особенного значения.

— А ведь это чрезвычайно важная деталь! — медленно выговорил он с досадой. — Обязательно надо было установить: случайность это или сделано преднамеренно? Шторку, прибирая, могла слегка раздвинуть уборщица — тогда это случайность. Но могло оказаться, что преступник присутствовал на собрании, выбрал удобный момент, специально освободил это поле для обозрения, затем вышел и совершил задуманное. Вы улавливаете, какое это имеет значение для направления следствия?

— Вы хотите сказать, что убийцу надо искать среди местного населения? Но ведь и Санько местный житель!

— Анализируя факты, — терпеливо продолжал полковник, — мы пришли к выводу, что самая важная улика против Санько — изъятое у него одноствольное охотничье ружье шестнадцатого калибра, — по-видимому, отпадает. Если отпала основная улика, значит, и обвинять его в убийстве мы не имеем права. Возможно, конечно, что обнаружатся какие-то новые факты, подтверждающие его вину. Но пока их нет, и сейчас мы можем твердо и определенно утверждать лишь одно: да, убийцу Юрко и Олексюка надо искать в этом селе.

Уже темнело. В селе постепенно стихало деловое оживление напряженного трудового дня. Не стучал больше молот на колхозном дворе, не урчал трактор, смолкли смех и говор у амбара, разбежалась по домам детвора. Вечер рождал новые звуки, приглушенные и мягкие. Протяжно мычали коровы, с тихим звоном опускались в колодцы ведра на длинных «журавлях», монотонно попыхивал движок колхозной электростанции. Где-то, на дальнем конце села, нетерпеливый гармонист тронул лады баяна. Обрывок напевной мелодии словно растаял в вечерней мгле. Невольно Головин подумал, как не вязалось событие, которое привело его сюда, с красотой этого весеннего вечера, с умиротворенным покоем уходящего дня. И снова слово «ошибка» напомнило о себе, как заноза. Теперь он уже не сомневался в поспешности Клебанова. Невеселые мысли Головина прервал капитан Григорьев. Он почти выбежал из переулка, стукнул каблуками, козырнул:

— Товарищ полковник, разрешите обратиться?

Головин улыбнулся. Исполнительный, деловитый Григорьев нравился ему.

— Что нового, капитан?

— Порядок, товарищ полковник! Привез ту женщину, что свидетельствовала на суде в пользу Санько. Ждет в сельсовете.

— Порядок, говорите? А сами-то верите, что стрелял Санько?

— Противоречия в деле задержанного, конечно, имеются... Я говорил о них товарищу подполковнику.

— Почему же подписали документы перед отправлением дела в суд?

Капитан замялся.

— Подполковник Клебанов опытнее меня... Я думал, если он настаивает...

— Значит, вы подписали документы, в достоверности которых сами не были убеждены? Так я вас понял? Краска смущения залила щеки Григорьева.

— Так, товарищ полковник, — сказал он, опуская глаза. — Сознаю свою ошибку.

— Это хорошо, что поняли ошибку, капитан, — несколько мягче сказал Головин, но глаза его по-прежнему смотрели сурово. — Следует сделать для себя выводы и научиться отстаивать свою точку зрения. Мы с вами не шахматные задачи решаем. И человеку дана только одна жизнь. Испортить эту жизнь — такое преступление, какому и меры не сыскать!

— Я понимаю, товарищ полковник, — тихо проговорил Григорьев. Голос его срывался от волнения. — Надо было, конечно, о своих соображениях доложить вам, а я усомнился... Заглушил собственные сомнения... Да что и говорить!

Клебанов разговаривал со сторожихой и теперь спустился с крыльца. Заметив его приближение, Головин прервал капитана.