Непостижимая концепция (антология) - Виктор Точинов

– Нет.

– И ладно. Что ты можешь понимать? Да и мы, если честно, уже переставали удивляться. Боялись – да, но удивляться… И как раз на следующий день после кремации Эпштейн, Маренко и Силин отправились туда, за Линию… Уже в биокостюмах, как космонавты. Пять часов за Линией. Когда стали возвращаться, их мобиль занесло… или не справились с управлением, в общем, ударились, перевернулись, Маренко получил ранение, и Эпштейн с Силиным потащили его на руках. Они так сообщили по радио. Мы их ждали, Карина хотела ехать навстречу, но я запретил. Идти им было недалеко, Маренко только сломал ногу. И порвал костюм, понимаешь? Это потом мы перестали обращать внимание на биологическую угрозу, а сразу после кремации того, что осталось от наших биологов… Я потребовал, чтобы они остановились и поставили палатку для Маренко. Мы бы провели исследование, подумал я тогда, и если бы нашли заразу… Сейчас я понимаю, что ничего бы мы не обнаружили, раз уж даже Марта и Ринат… Я приказал остановиться, но они не выполнили приказ. Я повторил, но они шли и шли. Оставалось всего метров пятьсот, когда я задействовал пулеметы на вышках. Вначале – предупредительная очередь. По инструкции – пять пуль в десяти метрах перед целью. Они не остановились. Я орал в микрофон. Я орал во внешние динамики – они продолжали идти, переговариваясь друг с другом. Они словно не слышали меня и не видели фонтанов земли, поднятых пулями прямо перед ними. Силин успокаивал Маренко, Эпштейн говорил о том, что вот сейчас они придут на станцию, примут душ… Пулеметы дали еще очередь – в четыре ствола, фонтаны взметнулись выше голов, а они продолжали идти… Маренко что-то начал напевать. Детскую песенку какую-то. Что я должен был подумать? Что это шутка их «балалаек»? Что они и в самом деле не видят ничего опасного и не слышат моих приказов? Мы все стояли перед пультом молча, даже Карина – сердобольная Карина – перестала уговаривать меня впустить их на станцию. Я сам – сам – дал приказ пулемету с северной вышки перейти на поражение. Установил маркер на Силина – он был справа. Одиночным. Царев торопливо убрал увеличение картинки, остались только три небольших силуэта на пределе видимости. Выстрел – одна фигурка исчезла. А две других – продолжили движение. Как будто ничего не случилось. Как будто не отшвырнула одного из них смерть ударом в грудь. И даже Маренко, которого только что почти несли, дальше двигался свободно, ступая на сломанную ногу. Что бы ты сделал на моем месте? Да любой бы на моем месте принял такое же решение. Ударили все четыре ствола с вышек. Люди упали. У Маренко пулей оторвало руку, Эпштейна почти перервало пополам. Они упали, Карина заскулила, прикусив губу. Мы ведь могли ошибаться. Мы к тому моменту уже понимали, что на самом деле то, что нам показывают приборы, и то, что происходит на самом деле, – необязательно одно и то же… А вдруг наше оборудование сошло с ума? Вдруг на самом деле все трое замерли после моей команды, а мы этого не увидели? Что тогда? Мы убили своих товарищей? Просто убили, потому что так решили вышедшие из подчинения сканеры и камеры? Мы стояли в ужасе, глядя на экран. Целых пять минут никто не сказал ни слова, а потом… Потом встал Силин. Встал и пошел к станции. Встали Маренко и Эпштейн. И тоже пошли к станции. Карина вскрикнула, Царев увеличил изображение на экране. Они не могли идти. С такими ранениями – не могли. Они были мертвы, но шли… Я снова открыл огонь. И они снова упали. Пули рвали их в клочья, швырнули на землю… Но через пять минут – я опять засек время – они поднялись… попытались подняться… стали ползти… Я стрелял еще дважды, пока они не потеряли способность двигаться. Там просто нечему было двигаться. Все живые молча разошлись по своим местам, не знаю, что они думали, о чем думал каждый из них, но мне в голову пришел один вопрос. Простой-простой вопрос. А если бы они добрались до станции? Если бы мы впустили за периметр эту троицу?

Терпилин взял со стола карандаш и одним движением сломал его, посмотрел на обломки в своих руках и вздохнул.

– Мы неделю не выходили за периметр. Потом база потребовала проверить выставленные беспилотником датчики. В десяти километрах за Линией. Моего мнения не спрашивали, просто приказали, а я тогда все еще не мог не подчиниться Базе. Я никому не мог приказать, собрался ехать в одиночку, но в последний момент со мной вызвался Феликс Царев. Мы поехали, договорились о процедуре проверки с оставшимися на станции. И поехали. В общем, все прошло нормально. По дороге туда. Беспилотник с Базы положил контейнер прямо посреди поселка… Ты знаешь, что там есть поселок? Вон там… – Терпилин указал пальцем на стену. – Мы думали, что он пустой, а он… Там были люди. Не трупы, не ожившая глина, а самые обычные люди. Когда мы въехали в поселок, они спрятались, а когда мы добрались до контейнера, вдруг оказалось, что мобиль окружен. Человек сто – мужчины, женщины, дети, старики. Одежда поношена, они два года не получали ничего нового, но выглядели обитатели поселка вполне по-человечески. Феликс пошел к ним. Он так и не снял биокостюма, наверное, поэтому его и убили. Какой-то мужчина шагнул навстречу Цареву и проломил ему голову молотком. Толпа двинулась к мобилю. А я… я не стал стрелять, хоть мог их всех уничтожить там, на месте. Я рванул мобиль задним ходом, развернулся, кажется, кого-то задев, вылетел из поселка и… Остановился в нескольких километрах от поселка. Меня тошнило, а в скафандре, как ты понимаешь, это неудобно… Я выбрался из мобиля… Да черт с ней, с безопасностью, подумал я… Если была зараза, то она была и на станции, чего бояться? Я стащил костюм, упал на колени… меня вывернуло, перед глазами полыхнуло, боль взорвалась в голове с такой силой, что я даже потерял сознание… Потом очнулся, вернулся за руль, добрался до станции, три часа простоял перед ограждением, отвечая на вопросы, тыкая в себя анализатором и ожидая, что у кого-то не выдержат нервы, и я получу пулю прямо здесь… Меня впустили, я рассказал о Цареве, камера, писавшая все во время поездки, подтвердила. Вышли из строя часы. Все – встроенные, контрольные, во всех гаджетах, но так бывает…

– Бывает, – подтвердил Горяинов.

Он сам с таким сталкивался неоднократно. И возле того поселка время ведет себя странно. Не часы – именно время.

– И сколько ты потерял? – спросил Горяинов.

– Что?

– Сколько минут ты потерял там, у поселка?

– Не знаю. Всего прошло с момента выезда до моего возвращения почти десять часов. Возможно, я пролежал без сознания какое-то время, но мне показалось, что недолго… Не знаю. Но тогда… тогда я решил, что рисковать нельзя. Понимаешь? Нельзя рисковать. И я придумал распоряжение Базы – перед выходом за Линию принимать комплекс препаратов номер восемь.

– Тонизаторы, стимуляторы… – сказал Горяинов.

– Да, в таких ярких двуцветных капсулах. Программируемых на время рассасывания. От пятнадцати минут до шести часов. – Терпилин потер ладони и снова спрятал руки в рукава. – Первая половина комплекса принимается перед выходом, вторая – по возвращении. Все просто. Следующими в зону отправились Крозе и Марат Сорокин. Должны были вернуться через два часа, но задержались, приехали через пять. Сказали, что наткнулись на какую-то тварь, которая летала против всех законов физики и пыталась добраться до них, сквозь обшивку мобиля. Такая некрупная, размером с собаку, какого-нибудь бассет-хаунда. Возможно, раньше оно и было собакой, но сейчас – нечто уродливое и, если верить записям, летающее при помощи лоскутов плоти не больше носового платка размером, которыми эта тварь живенько так размахивала, как будто крыльями. Ну не могла она удержаться в воздухе таким образом, понимаешь? Вот Крозе и Сорокин пытались ее или изловить, или подстрелить, увлеклись, потратили кучу времени, но так ничего, кроме записей, не привезли…

Терпилин снова посмотрел на свои ладони и снова вытер их о пальто.

– Видеозапись работала все время? – Горяинов поторопился с вопросом, администратор явно собирался снова сказать что-то вроде «своими руками».

– Да не может она все время работать. Постоянно идут помехи, – поморщился Терпилин. – То «снег» на экране, то помехи полосами, то полностью заливает молоком… От пятнадцати секунд до полутора часов есть лакуны.

– Понятно, – кивнул Горяинов. – И вы решили, что там их кто-то подменил? Почему решили? Ведь наверняка подвергли их проверке. Как вас самого проверяли – анализы, тесты, вопросы… Почему решили, что это не Крозе и не Сорокин?

– Нет, конечно… они прошли все наши наскоро придуманные тесты. Ничего подозрительного. Если бы не комплекс препаратов номер восемь.

– В смысле?

– Капсулы им выдавал я. И я настраивал капсулы по времени рассасывания. Я выставил четыре часа, с двукратным запасом по времени. Они приехали через пять часов. И еще два часа проходили тесты. А я эти два часа мучился сомнениями – сразу их расстрелять или все-таки возможна ошибка? Понимаешь, в капсуле не было тонизаторов и регуляторов, там был яд. Сильный и быстродействующий, из набора наших биологов. Через четыре часа оба – и Крозе, и Сорокин должны были умереть. Если бы они вернулись вовремя, я бы вручил каждому противоядие. Яд должен был убить их три часа назад, но они были живы. Вернулись живыми и, что самое главное, прошли тесты. И все остальное время вели себя совершенно естественно, что не было естественным, согласись… Если бы они не вернулись – мне было бы плохо, я бы мучился, наверное, переживал, но они приехали. Полагаешь, там произошло чудо и капсулы исчезли вместе с ядом? Я в это уже поверить не мог… Но у меня не хватило силы воли приказать их убить. Или самому нажать на спуск. Меня тошнило от одной мысли об убийстве. А потом… Потом мы работали, выполняли распоряжения Базы, тянули рутинную лямку. Даже удивляться перестали чему бы то ни было: вот той самой глине, световым шарам, хрустальному дождю и поющему звездопаду. Здесь может происходить все, что угодно, с этим просто нужно свыкнуться и бесстрастно фиксировать – веришь ты в это или нет. Можно было сравнивать показания приборов и свои личные впечатления… наши ученые – те, кто еще был жив, – привыкли уточнять у меня. Как ты это видишь, Ильмар? Это ведь камень? Не дерево? У меня-то ведь точно не могло случиться наведенных через разъемы «балалаек» галлюцинаций… Мы работали и умирали потихоньку. И убивали тоже. Кто-то сходил с ума, бросался на коллег, но у меня с собой всегда был пистолет. И я стрелял, не задумываясь. Можете посмотреть на следы от пуль на стенах. В столовой я убил Макангу за то, что он начал общаться с лоа. Он оказался членом Католического Вуду, никогда не отличался особым рвением, а тут, на станции, вдруг смог не просто общаться с лоа, а даже управлять ими… В шутку поначалу, все смеялись… нервно, но смеялись, когда лоа приносил ему тарелку… или полотенце плыло по воздуху, извиваясь, как мурена. Но через пару дней Маканга вдруг попытался натравить лоа на Венцеслава. Поссорились, повздорили, Маканга вдруг запел что-то дурным голосом, потянулся скрюченными пальцами к Венцеславу, не дотронулся, сжал воздух в трех метрах от горла. Венцеслав захрипел, забился, но не упал, словно кто-то невидимый его удерживал вертикально. Я выстрелил Маканге в голову… Сара Кэдиган покончила с собой, перерезала вены, Кандауров и Ван Донг не смогли пройти тест по возвращении, несли какую-то чушь, отвечая на вопросы… даже вроде и не слыша вопросов… пришлось задействовать пулеметы… «молотки» вообще оказались самой надежной частью нашего оборудования. Мы остались на станции втроем – я, Крозе и Сорокин. Друг с другом они общались, а меня… нет, не избегали, может, лишь слегка сторонились. Десять дней назад пришло распоряжение Базы снова отправиться в глубь зоны аномалий, забрать приборы. Базе было наплевать на то, что мы тут уже почти все вымерли. И даже на то, что я им сообщил о подмене… о фокусе с капсулами – Базе было наплевать. Им нужно было забрать приборы. Крозе сказал, что плохо себя чувствует. Получалось, что ехать нужно мне с подменышем… Я не мог… Я не собирался… Я… Они что-то поняли. И побежали. С ходу, без подготовки. Сорокин бросился к мобилю, а Крозе задержался, он пытался меня уговорить не делать глупостей. Размахивал «дрелью» и кричал, что я сошел с ума, что он не позволит мне, что нужно всем выбираться отсюда, садиться в мобиль и ехать, наплевав на контракты и наказания… Я сказал, что они могут уезжать… Давайте, сказал я Крозе. Ваше дело. Он не поверил, но что ему оставалось? Из ангара его звал Сорокин. Нужно было пробежать всего пятьдесят метров до ангара, был шанс, что я не попаду…